Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

В клубах пыли, разлинованной пологими солнечными лучами, мы въехали в крепость. Со всех сторон собирался народ, невесть как прослышавший о том, что возвращается их повелитель. Люди изумленно пялились на него, возлежавшего на носилках в кольце чужих воинов, пытаясь решить: готовиться к пиру или удирать в джунгли. Раздались нестройные крики приветствия. Раджа поднял руку, одновременно и благословляя, и отмахиваясь от толпы. У дворца мы спешились. Двое подбежавших стражей подхватили своего хозяина и помогли ему войти внутрь. Мы вошли следом, не оставляя оружия. Впрочем, все наши страхи оказались напрасными. Раджа хорошо усвоил полученный урок, и время, проведенное во дворце, не омрачилось предательством.

После пира и отдыха мы с Кумаром вышли побродить по поселению, с нами увязался и наш новый слуга Мурти. Раджа не обращал на него внимания, а мои кшатрии обрядили его в одежду северян, которая шла ему куда больше, чем драная набедренная повязка или неуклюжий панцирь, снятый с убитого.

Впервые за месяц позволив себе не торопиться, мы прошли к храму, чья ступенчатая башня, украшенная глиняными скульптурами, гордо возвышалась над тростниковыми хижинами. Это было древнее строение, которое, очевидно, и положило начало будущему центру княжества. Стены храма и башни — гопурама — были сложены из неотесаного камня. Башня поднималась уступами, суживаясь кверху наподобие горного пика. На каждом этаже была оставлена сквозная смотровая площадка, что придавало ей ажурный, летящий облик. Каждый уступ украшали глиняные фигуры богов и героев. В более позднее время их раскрасили в яркие тона с языческой щедростью, которая выдавала желание новых жрецов, унаследовавших храм, опираться на внешние формы вместо сокровенных глубин человеческой души. Эти люди уже не верили в безличного Бога, установившего единый закон. Молнии и дождь, солнце и ветер, любовь и смерть — все имело теперь своего отдельного покровителя, наделенного именем, обликом и атрибутами владычества.

Мы поднялись на вершину гопурама по узким каменным ступеням, выбеленным пометом летучих мышей, и вышли на смотровую площадку, открытую солнечному свету. Море джунглей и далекие синие горы открылись нашим глазам. После безумия минувшей ночи даже не верилось, что в нашем мире разлито столько покоя и света. Черные коршуны, распластав крылья, легко скользили на расстоянии вытянутой руки от нас. Внизу гомонил базар, раскинувшийся прямо у стен дворца раджи. Деликатное покашливание за спиной отвлекло нас от созерцания и, обернувшись, мы увидели трех служителей храма.

Бритые головы и длинные шнуры, перевязанные через плечо и грудь, — символы высшей брахманской варны. Длинные юбки, принятые у дравидов, были благородного оранжевого цвета. Брахманы пригласили нас спуститься внутрь храма под каменные своды. Тонкий сквозняк сочился сквозь узкие оконца в каменных стенах, но и он был не в силах развеять приторно-сладкий стоялый аромат благовоний, жертвенного масла и цветов, которые приносили верующие к стопам божеств.

В центре храма стояла огромная каменная статуя шестирукого Шивы, задравшего ногу в диком танце конца юги. Этому богу, судя по обилию подношений, здесь поклонялись всерьез. Созерцание статуи произвело на меня тягостное впечатление. Трое брахманов затянули длинный гимн славословия, исполняя ритуал возлияния в огонь. Жидкое коровье масло тянулось из бронзового сосуда, и пламя шипело, как проснувшийся Наг. Красные блики метались по лицу бога. Поистине, этот обряд мог подавить любое стремление вырваться из круга обыденной жизни в небеса. Скорее, он пробуждал желание зарыться поглубже в землю, чтобы гнев бога миновал ничтожное человеческое существо.

Мы с Кумаром смиренно почтили бога разрушения поклонами и словами молитв. Я спросил одного из брахманов, какие чувства они стремятся пробуждать у поклоняющихся.

— Конечно, страх перед высшим гневом, — ответил самый престарелый из жрецов, — в руках этого бога власть над жизнями всех тварей, и мы смиренно молим его о снисхождении.

— Вы уверены, что он требует именно этого? — спросил Кумар.

— Какие могут быть сомнения? Разве мир не сотворен по его воле? Крестьяне подчиняются кшатриям, кшатрии — радже, раджа — Шиве, чей гнев испепеляет миры.

— Значит, насилие угодно богу?

— Люди сами впали в немилость, обратившись ко злу, — наставительно заметил старик, — раньше все было иначе: Сурья не сжигал посевы, Агни уносил жертвы смертных бессмертным, Дхарма берег закон, цари не скупились на подарки брахманам, и те правильно исполняли все ритуалы и пели гимны. Так гласят Сокровенные сказания.

Надо признаться, что от такого святотатства спокойствие чуть было не изменило нам с Кумаром. Я спросил:

— А что мешает вам сейчас правильно петь гимны, чтобы все в мире или хотя бы в этом княжестве встало на свои места?

— Если высокородный пришелец соизволит оставить храму достойное пожертвование, то мы помолимся за вашу победу в грядущей войне.

Я увидел, что Кумар едва удержался от неподобающего смеха. Зато он не удержался от речи:

— Бог Шива вряд ли услышит ваши просьбы, так как во всех храмах нашей земли его просят о том же. Причем многие владыки могут позволить себе вылить в священный огонь куца больше масла, чем я, недостойный. Половина молящих о победе стоит за Пандавов, другая — за Кауравов. И всем нужен гнев Шивы. Не по себе ли вы наделяете его жестокостью? Не лучше ли потратить время на постижение божественных законов мира, найти путь истинного постижения Божества собственным разумом? Он дан вам со способностью вместить Вселенную, а используете вы его для заучивания пары гимнов. Даже в обрядах вы уже запутались, забыв их сокровенное значение.

Молодые жрецы при этих словах испуганно отшатнулись, а старец гневно сдвинул седые клочкастые брови. Выцветшие глаза в сети красных прожилок вспыхнули с неожиданной для тщедушного тела ненавистью.

— Я знал, что безбожие глубоко проникло в разум надменных жителей севера, — воскликнул старик. Его рука, сжимавшая посох, тряслась. — Ты оскверняешь храм своим присутствием. Повелеваю тебе покинуть его.

— Не любят они здесь достойного спора, — хмыкнул Кумар и, обращаясь к брахману, четко проговорил, — когда-то, строя эту башню, наши собратья стремились воплотить в символах восхождение души к Богу. От ступени к ступени поднимался человек, встречая на каждом уровне новых богов, открывая новые истины, пока не доходил до самого верха. А там видел только небо и солнце. Вы же поместили каменного идола под мрачные своды и творите жертвенные обряды, которые лишь пугают простых людей. Ритуалом не познать источник мирового закона. Груды подношений заслонили от вашего взора подлинный источник благодати — негасимое сердце вселенной.

Я молчал, но и во мне кипело возмущение. Я не хотел уходить, оставив мрак невежества безраздельным господином в этом каменном дворце, когда-то вмещавшем сияние брахмы и животворный поиск истины. Память о святыне нуждалась в защите. Брахма гнева с шипением взметнулась на алтаре сердца. Тело превратилось в черную пещеру, и огненная сила полилась потоком, изгоняя мрак и холод. Я не смотрел на старого жреца, он уже не имел значения. Я бросил поток брахмы прямо в лицо молодым служителям, чтобы они поняли, что есть в человеческой жизни нечто большее, чем монотонный распев молитв у стоп каменного бога. Они должны были ощутить ПРИСУТСТВИЕ.

Они его ощутили. Они вперились в меня широко открытыми глазами и обратились в каменных истуканов. Лишь несгибаемый старик с посохом по-прежнему трясся от гнева. Он готов был умереть за ничтожные, но привычные, как собственное тело, истины… Впрочем, в каком-то смысле он давно уже был мертв. Нам больше нечего было делать в храме.

Мы вышли в слепящий утренний свет, бесшабашную жаркую толчею улочки. Мурти забежал чуть вперед и опустился перед нами на колени, пытаясь благоговейно коснуться моих пыльных сандалий. В ответ на предостерегающий оклик он изумленно вскинул глаза и забормотал:

— Истинные брахманы… Боги наделили вас огненной силой… Не бросайте меня.

— О непостижимый Установитель! Он почувствовал! Парень из деревни вместил недоступное жрецам, — от души рассмеялся Кумар. Я обнял Мурти за плечи и поставил его на ноги, теряясь от смущения. Впрочем, нам с Кумаром эта попытка наивного поклонения осветила сердца, как некий знак, указывающий направление пути.

* * *

Наверное, в тот момент в голове Кумара и созрел план. Как только мы вернулись во дворец, он надлежащими словами поблагодарил раджу за оказанный прием и испросил дозволения набрать среди его подданных наемников, желающих уйти сражаться на север.

Раджа колебался, боясь оказаться на стороне проигравших. Но Кумар, воплотившись в его мысли, с мягкой неудержимой настойчивостью объяснял растерянному повелителю его собственные интересы. Тот пытался ускользнуть, со змеиной ловкостью уворачиваясь от твердых обещаний и обязательств. Но разве мог он спорить с дваждырожденным? Учтивые слова и заверения лились из уст Кумара и раджи, свивались и путались, все явственнее превращаясь в бесчисленные петли и узлы, опутывающие повелителя с головы до ног.