«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Феликс Кузнецов

Так же, как в свое время рапповцы, «антишолоховеды» ставят в вину писателю нежелание воспроизводить действительность в упрощенном черно-белом цвете. Меняется только вектор восприятия цветов. Для «антишолоховедов» так же, как и для рапповцев, недоступен объективный, объективированный взгляд на течение жизни: для них, как и для рапповцев, на первый план выходит проблема: «свой» — «чужой».

«Здесь мы опять встречаемся с проблемой “взгляда”, отношения автора к “своим” и “чужим”, — пишет Р. Медведев. — Из всех доводов Д* против авторства Шолохова этот довод, пожалуй, один из наиболее серьезных, это почти улика. Все то, что автор “Тихого Дона” пишет о быте казаков, их взаимоотношениях, их облике, все это “прошло сквозь сердце писателя” (выражение Белинского). Казаков он любит, несмотря на всю их темноту и недостатки. А на Штокмана и его друзей в хуторе Татарском автор смотрит чужим, холодным и, более того, презрительным взглядом. Эта особенность взгляда на события даже более важна, чем описания жестокостей, творимых Штокманом, Кошевым или Иваном Алексеевичем на хуторе Татарском или по отношению к пленным казакам»91.

По мнению Р. Медведева, подобный «взгляд» на образы большевиков в романе «Тихий Дон» является «уликой» против Шолохова, — поскольку «автор-комсомолец и продотрядник 20-х годов» так смотреть на большевиков не может. Р. Медведев берет в союзники даже рапповскую критику конца 20-х — начала 30-х годов: «Надо сказать, что и первые критики романа неоднократно отмечали эту “слабость” в изображении Шолоховым лагеря “красных”»92. Р. Медведев приводит, в частности, отзыв В. Ермилова о том, что когда речь в романе «Тихий Дон» идет о казачестве, «у Шолохова хватает и красок, и мастерства, и художественно выполненных деталей», а когда изображается рабочий Бунчук или Штокман, «герои эти начинают говорить газетным языком»93; отзыв С. Динамова: «Сереньким вышел Штокман, одноцветным и незначительным. <...> Не нашел Шолохов необходимых слов, не оказалось у него нужных красок. <...> Не встает Штокман живым со страниц книги, заслоняют его рослые, такие полнокровно-художественные казаки Григории и Петры, Пантелеи Прокофьевичи и Степаны Астаховы»94. Приводит Р. Медведев и более поздний отзыв критика А. Ф. Бритикова, который, характеризуя образ Штокмана, писал, что этот большевик «толкал своими действиями казаков и Григория на восстание, что ему не хватало гибкой тактики, глубокого знания крестьянской души, что он не видел “коренных важнейших причин мятежа”»95.

Р. Медведев, на наш взгляд, путает здесь два критерия: художественной полноценности характеров и авторского отношения к ним.

Что касается художественной неполноценности, недостатка индивидуальной выразительности, то в критике утвердилось единодушное и справедливое мнение, что характеры большевиков — Штокмана, Абрамсона, Бунчука, Анны Погудко и даже Ивана Алексеевича Котлярова и Мишки Кошевого слабее характеров Григория и Петра Мелеховых, Пантелея Прокофьевича, Аксиньи, Дарьи, многих казаков-татарцев. Только какое это имеет отношение к проблеме авторства? Или, может быть, Федор Крюков написал бы характеры большевиков на Дону более мощными и яркими красками?

Относительная художественная слабость, умозрительность характеров этих персонажей объяснима: в отличие от характеров казаков, его земляков, Шолохов столкнулся в данном случае с достаточно условным жизненным материалом. Революционную идею в донские станицы несли распропагандированные фронтовики, и это был очень разнородный человеческий материал. Так что элементы условности в характерах большевиков в «Тихом Доне» вполне объяснимы: Шолохов хорошо писал лишь о том, что хорошо знал.

Другой вопрос: авторское отношение, авторский взгляд на эти характеры.

Отношение к Штокману или Бунчуку у Крюкова было бы таким же, как и у Листницкого или следователя, арестовавшего Штокмана, — как к лютым врагам. Для их изображения годилась бы только одна — непроницаемо черная краска.

Рисунок С. Королькова

Между тем, в отношении характеров большевиков взгляд автора «Тихого Дона» пронизан глубочайшей и драматической рефлексией, и в этом — не слабость, но художественная сила романа, сила художественной правды, один из истоков напряженного трагизма произведения. Удивительно, что Р. Медведев, написавший в соавторстве с С. Стариковым историческое исследование о трагической судьбе красного казака Филиппа Миронова, не услышал этой рефлексии, этого драматического противоречия, заложенного в характеры большевиков, которое увидел и воссоздал автор «Тихого Дона». Уж он-то, на примере отношения Филиппа Миронова к коммунистам, окружавшим его, как никто другой должен был понять и оценить художественную зоркость Шолохова, которая позволила ему столь правдиво и точно воспроизвести в романе реальные исторические противоречия времени.

В представлении автора «Тихого Дона» Штокман, Кошевой, Валет по своим идеалам и устремлениям действительно представляют новую жизнь. Но в то же время они отнюдь не «светлые герои». Их беда, их трагедия — в том, что по своему внутреннему уровню, по духовной и душевной кондициям они не доросли до той новой жизни, за которую они борются. И это — причина того, что именно эти люди, по своим изначальным устремлениям близкие Шолохову, оказались послушным орудием — как это произошло и с Кошевым — в проведении политики «расказачивания» на Дону. Однако и их антиподы — сотник Листницкий или подполковник Георгидзе — не выдерживают испытания на человечность и гуманизм.

Отношение автора «Тихого Дона» к характерам большевиков сложное и далеко не однозначное. Но оно не может быть названо презрительным, как полагает Р. Медведев. Здесь не презрение, а внутреннее несогласие и боль, — несогласие с методами, которыми эти люди пытаются бороться за новую жизнь, боль за их оторванность от реальной казачьей жизни.

Мы уже говорили, что в прозе Шолохова в характеристике огромное значение имеют глаза — через них он часто передает ту или другую определяющую черту характера, внутреннюю суть человека.

Непреклонная воля (Бунчук); свинцовая тяжесть (Подтелков); злость (Валет) — вот те человеческие качества, которые выдают глаза «строителей новой жизни» в «Тихом Доне». И это — не привнесенные извне качества, они органично присущи этим характерам.

Шолохов стремится довести до читателя крайне важную для него мысль, не формулируя прямолинейно публицистически: большевикам, коммунистам в романе «Тихий Дон», исключая, разве что, Ивана Алексеевича Котлярова и Анну Погудко, не хватает доброты в отношении к людям, любви к ним, человечности.

«ЕСЛИ БЫ “ТИХИЙ ДОН” ВЫШЕЛ АНОНИМНО»

В романе «Тихий Дон» идет подспудный, но крайне напряженный политический и философский спор о гуманистических идеалах, гуманистическом содержании революции. Счет, который предъявляет большевизму Шолохов в своем романе, не менее жесток, чем тот болевой счет к революции, который предъявлял в своих письмах к Ленину красный командарм Филипп Миронов. Такой взгляд на революцию и коммунистов, взгляд изнутри, а не извне, взгляд взыскательного и требовательного союзника, а не оголтелого врага, не был доступен Крюкову, он находился за пределами его четко определенного «белогвардейского» миросозерцания.

Рой Медведев справедливо упрекал Солженицына и литературоведа Д* в предвзятом отношении к таланту Шолохова, в его недооценке. Но и сам он заслуживает упрека в предвзятости, в недооценке личности Шолохова, в предельно упрощенном, обедненном представлении о реальной, доподлинной личности писателя. Как уже говорилось выше, Шолохов как личность был предельно закрыт. Однако за его непритязательной на первый взгляд внешностью простого казака, вёшенского затворника, таился не только огромный художник, но и могучий мыслитель, политик, наделенный колоссальной интуицией, даром предвидения и проницательности. Именно эти качества помогли ему выстроить отношения даже со столь могучей и противоречивой фигурой, как Сталин.

Приравнивание личности Шолохова времени «Тихого Дона» к «автору-комсомольцу и продотряднику 20-х годов», как уже говорилось, противоречило фактам и было непродуктивно для постижения и прояснения проблемы авторства романа. Кроме того, Шолохов, как и все крупные художники, прошел вместе со страной большой и сложный путь. При этом он изменялся, развивался внутренне, причем в 20—30-е годы — с особой, необыкновенной мощью и стремительностью.

На всем протяжении работы над «Тихим Доном» Шолохов рос не только как художник, но и духовно, — недаром четвертая книга его романа, где сведены воедино все трагические концы и драматические начала, явилась наиболее мощной и зрелой. Отрицать изменения в его миросозерцании, — то же самое, что не видеть, к примеру, перемен в миросозерцании Горького, считать Горького времени создания романа «Мать», Горького «Несвоевременных мыслей» и Горького последних лет жизни как нечто единое, статичное и неизменное.