Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента - Федор Раззаков

В сегодняшней России Правду выслали не на сто первый километр, а гораздо дальше – в такие дали, что не найдешь. Итог получился печальным. Кто может объяснить, почему в атеистическом Советском Союзе нравственность была выше, чем в сегодняшней России, где храмы и церкви строятся чуть ли не по десятку в день? Опять все, как по Высоцкому:

Света – тьма, нет Бога!..И ни церковь, ни кабак,Ничего не свято!Нет, ребята, все не так!Все не так, ребята…

То, что делается сегодня с творчеством поэта, это уже не тот Высоцкий, которого мы знали в советские годы, это – прирученный Высоцкий. Несмотря на то что поклонникам поэта в наши дни вроде бы грех жаловаться – творчество их кумира широко представлено на видеокассетах, DVD, аудиопленках, – однако силами либеральной пропаганды Высоцкий превращен в апологета нынешнего режима. Факты биографии Высоцкого так ловко интерпретированы, чтобы сделать из него исключительно бунтаря-антисоветчика, а песни специально отданы на откуп попсовикам, дабы вычистить из них любой намек на бунтарство их создателя. Сегодняшний Высоцкий – это некий эстрадник, который нынешней молодежью воспринимается исключительно как певец, поющий о жирафах в Африке и недотепистых супругах Ване и Зине. Фигура Высоцкого сегодня намеренно сужена для удобства власть имущих. Стихи поэта образца 1973 года оказались пророческими:

Я не знал, что подвергнусь суженьюПосле смерти…

Думаю, восстань сегодня Высоцкий из гроба, с ним произошла бы та же история, что показана в фильме Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен». Помните, барон, которого все считали умершим, возвращается в родные пенаты, а ему говорят: извини, но ты живой нам не нужен. Ты нужен нам как миф – с музеем и памятником в центре города. Именно такой ты нам удобен: можно крутить твоей биографией, как нам заблагорассудится. Как горько резюмировал сам поэт:

Я попал к ним в умелые, цепкие руки,Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!..

Все эти факты и дают мне основания предполагать, что, доживи Высоцкий до наших дней, он не с Любимовым оказался бы в одном окопе, а с Губенко и Филатовым. И путь он прошел бы тот же, что и они: сначала все силы отдал бы на то, чтобы вернуть Любимова на родину, в театр, а потом, разуверившись в нем, порвал бы с ним всяческие связи.

Глава пятьдесят пятая

Последние годы

Между тем после операции по пересадке донорской почки Филатов прожил шесть лет. Нельзя сказать, что это были полноценные годы, поскольку некогда деятельный и активный человек теперь вынужден был большую часть времени проводить у себя дома в кругу семьи: жены Нины и кошки Анфиски. Однако, как уже отмечалось, и сидеть сложа руки Филатов не хотел: он продолжал заниматься литературным творчеством, а также выпускал на ТВ передачу «Чтобы помнили» (только теперь все синхроны с участием Филатова снимались в его квартире).

Российская пресса редко вспоминала о Филатове, да и сам он не очень охотно шел на контакт, считая, что рассказывать особо и нечего. Но если какой-то журналист и оказывался в его доме, то он видел перед собой уже другого Филатова: более спокойного. Что было вполне закономерно: когда человек заглянул в глаза смерти (а Филатов пережил состояние клинической смерти еще до пересадки донорской почки), то все претензии к окружающей действительности кажутся ему уже мелкими и несущественными. Он ценит каждую прожитую минуту и на всяческие дрязги старается не размениваться. В одном из своих тогдашних интервью Филатов рассказал следующее:

«Я раньше был очень злой. Может, это не выражалось ясно, но сейчас понимаю, что был. В молодости это как бы еще оправдываемо. Но я был такой же противный в возрасте, когда уже нельзя, когда люди успокаиваются. Я был зол на весь мир и брезглив. Была целая серия интервью в газетах, пока я их не прекратил. Такая пора, когда я всех отторгал, всех обвинял. На каком-то этапе понял, что это смешно. Я делал такую стихотворную сказку по Гоцци, и там у меня принц, который болен ипохондрией. И он говорит про себя: „Я круглый идиот, я принц Тарталья, безумные глаза таращу вдаль я. В моей башке случился перекос: я ем мышей, лягушек и стрекоз, свободный от морали и закона, я принародно писаю с балкона“. И так далее. „Какой болезнью я ни одержим, повинен в ней сегодняшний режим“. Это немножко автобиографично, я вдруг понял. Все плохо, все плохие, мир поменялся. А это не совсем так. Вот, я думаю, и наказание пришло…»

После этих слов многим показалось, что Филатов отрекся от своих прежних убеждений, осудил свой так называемый «красно-коричневый» период. Но это оказалось не так. Он всего лишь покаялся за свои резкости в отношении отдельных людей, но отнюдь не власти. И вот уже в декабре 1999 года Филатов дал другое интервью – журналисту газеты «Аргументы и факты» Борису Мурадову (отмечу, что это были последние дни пребывания у власти Бориса Ельцина, но об этом никто еще даже не догадывается) – где заявил следующее:

«Раньше я был экстремальнее, беспощаднее к людям, вообще по жизни. А сейчас пришла терпимость и осознание того, что жизнь умнее и многообразнее, чем я представлял. Если ты полагаешь, что знаешь весь спектр цветов и каким цветом кто окрашен, ты заблуждаешься…

У меня нет ощущения, что это полный конец. Все идет своим чередом. Необходимость реформ не вызывает сомнений. Другое дело – их качество. И еще одной из главных причин нынешнего кризиса мне представляется предательство интеллигенции, которая в очередной раз показала, что печется лишь о своих интересах, отнюдь не об общем благе. Нынешняя власть – чем она лучше вчерашней, большевистской? Тот же большевизм, тот же запал, та же пена у рта, так же истребляют людей… Необязательно ведь расстреливать, как при Сталине. Можно и потихоньку уморить, как сегодня морят. Это не большевики придумали, а сегодняшние демократы. Это и есть предательство…»

На вопрос «Тоскуете ли вы по прежним временам, сочувствуете большевикам?» Филатов ответил следующим образом:

«Отнюдь. Я сочувствую миллионам простых людей, которые сейчас оказались в полном дерьме. Что же касается моих убеждений, то я просто нормальный человек, как и большинство людей в этой стране, ни в какие движения не вливаюсь. Всю ущербность большевизма понимал с юных лет. Я был воспитан на „шестидесятниках“ – на Вознесенском, Евтушенко, Ахмадулиной, Аксенове… Я не могу похвастаться тем, что мне что-то запретили или в чем-то меня ущемили большевики. Потом, уже в период работы в Москве, в Театре на Таганке, были какие-то ожоги. Но это ерунда. Они лишь давали мне понимание всего того, что стоит за моим личным ожогом. Так что я не бунтовал, но и не был, разумеется, поклонником той власти. И когда я ругаю нынешнюю власть, то основываюсь на своих сегодняшних ощущениях, а не тоскую по прежним временам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});