Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента - Федор Раззаков

О тех днях сам Филатов рассказывал следующее: «Леня (Ярмольник. – Ф.Р.) уложил в клинику, в которую я езжу на процедуры. И он же пригласил женщину, которая готовит нам обеды. Я через день езжу в больницу и провожу там целый день. Со мной ездит мама, а до этого Нина и мама вместе. Достается им здорово. Я лежу там пластом, с двумя иглами, неподвижно: собственные почки не фурычат, и там есть аппарат искусственной почки, который чистит кровь. Через день из меня в течение трех часов выкачивают всю кровь, чистят и закачивают обратно…»

Говорят, сочувствие Филатову даже выразил Юрий Любимов, правда, не лично, а через посредников. Впрочем, послушаем лучше рассказ самого Филатова об этом:

«У Любимова свои проблемы: молодая жена, взрослый сын… Проблема заработка на старости лет. Ведь это человек, привыкший всегда жить хорошо более или менее. А при данной ситуации в стране так не получается. Так что обижаться на то, что он не сидел рядом с моей койкой в больнице, было бы глупо. Я знаю, что он с сочувствием отнесся к этой ситуации, мне передавали. И это был чисто человеческий жест. А требовать от человека очень пожилого глубокого огорчения нельзя. Это неправильный подход. Пару лет назад из театра ушел Давид Боровский. Перед уходом он написал заявление Любимову, смысл которого сводился к следующей фразе: вы всегда боролись с тоталитаризмом, а в итоге создали тоталитаризм в своем театре».

О том, как тяжело приходилось в ту пору Филатову, говорят слова Леонида Ярмольника. Вот его рассказ:

«Однажды я навестил Леню у него дома на Таганке. Его жена Нина сказала, что сбегает в магазин. Мы с Леней сидели на кухне. Он казался веселым, но, как только захлопнулась дверь, выдал тираду. Это была исповедь минуты на три: что все, кранты, он больше не может выносить жуткие боли, длящиеся годами, он не хочет жить. Я сидел в оцепенении и лихорадочно соображал – пытался найти верную реакцию. То, что Лене тяжко, я знал и раньше, но что он до ТАКОЙ степени отчаялся – был к этому не готов. И в секунду животное чутье подсказало мне, как быть. Я все „сломал“ – без пафоса. Подкалывал, что-то вспоминая, почти смеясь, стал говорить: „Ты что, в своем уме?! А как же девки, водка, друзья? А Нина? Если есть один шанс из миллиона – его надо использовать. „Туда“ ты всегда успеешь!“ Он внял. И с этого момента мы пошли в наступление и победили. Он прожил еще несколько лет…»

Побороть отчаяние Филатову помогло еще и литературное творчество. 20 августа 1997 года он прочитал труппе театра «Содружество актеров Таганки» свою новую пьесу «Три апельсина». В конце читки Губенко не без сарказма заметил, что хотел бы сыграть премьеру к грядущему в сентябре юбилею Юрия Любимова.

Однако в начале октября состояние здоровья Филатова внезапно ухудшилось. В течение нескольких дней организм актера функционировал на искусственной почке. Наконец 10 октября ему была сделана операция по пересадке донорской почки, которую провел сам директор Института трансплантологии и искусственных органов академик Валерий Шумаков. Это была почка трагически погибшего молодого москвича, о чем сам Филатов так и не узнал (ни врачи, ни родные не раскрыли этого секрета).

Вспоминает Н. Шацкая: «Когда Лене стали делать искусственную почку, стало чуть-чуть лучше, а потом стало ухудшаться. Врачи испугались: ну как делать операцию по пересадке донорской почки? Я говорю: я возьму ответственность на себя, ни вы, ни мама Лени – я буду отвечать. Хотя маме Клавдии Николаевне я так за помощь благодарна. Я говорю: он сильный, я чувствую, он справится. А позвонили неожиданно. Спасибо опять Лене Ярмольнику, помог с донорской почкой (он же достал и редкую итальянскую аппаратуру, без которой операция была бы невозможна. – Ф.Р.). Вообще он золотой человек. Мы утром встали, позавтракали – вдруг звонок: быстрее, чтоб через 20 минут здесь, через 40 минут операция. Я его собираю, мою, кладу на каталку, его везут – я быстро в часовню при больнице, а она закрыта. Мама родная! Я сажусь в машину, семь церквей объехала, везде поставила свечи и бумажки отдала, чтоб молились за Леню. Мне сказали: категорически не приезжать в первый день, он все равно в реанимации. Позвонила моя подружка замечательная Танечка Горбунова, я говорю: Тань, приезжай, я с ума сойду. Приезжает. Вдруг звонок от нашего лечащего врача Галины Николаевны: Ниночка, все нормально, писать начал чуть не сразу, как почку поставили… Следом Ярмольник: я был у него… (Ярмольник оказался первым, кого Филатов увидел возле своей постели, когда очнулся. – Ф.Р.) И мы выпили, да еще как выпили!..»

Глава пятьдесят четвертая

Памяти Высоцкого-2

Вскоре после операции, в начале 1998 года, Филатов уже неплохо себя чувствовал и даже дал несколько интервью различным печатным изданиям, чего он не делал вот уже несколько лет. В одном из них он, в частности, сказал следующее:

«Сегодняшняя жизнь меня не столько раздражает, сколько печалит. Во всем, что у нас здесь произошло, есть свои плюсы: страшно расширился мир, появились новые возможности, вообще стало интереснее, стало виднее, кто чего стоит… Но это не значит, что меня устраивает власть, что я приветствую ситуацию, при которой большинство просто не помнит, кто такие Шукшин и Трифонов…

У нас в доме тусовки, шабаши, вечеринки многолюдные не приняты. Мы всегда на людях появлялись редко и редко собирали людей у себя. Но дома по хозяйству я ничего не делаю. В теперешнем состоянии это исключено. Но даже если бы выздоровел, я симулировал бы болезнь, чтобы ничего не делать. В жизни ничего дома не сделал! Даже мусор не вынес ни разу…»

Касаясь своих политических пристрастий, Филатов заявил следующее: «Я продолжаю симпатизировать Михаилу Горбачеву. Думаю, когда-нибудь ему еще поставят в Москве золотой памятник…»

Конечно, Филатову делало честь, что он по-прежнему был верен той дружбе, которая завязалась у него с Горбачевым еще в перестроечные годы. Однако, на мой взгляд, говоря про памятник, он погорячился. Золотой памятник Горбачеву если и поставят когда-нибудь, то только где-нибудь за пределами его родины, как одному из главных разрушителей великой державы под названием СССР.

Несмотря на болезнь, Филатов продолжал заниматься творчеством. И хотя назвать его активным было нельзя, однако без дела он не сидел: продолжал писать пьесы, выпускал телепередачу «Чтобы помнили». И еще успевал следить за творчеством своих коллег с «Таганки». Причем имелись в виду не любимовцы, а губенковцы – коллектив «Содружество актеров Таганки». Филатова искренне радовало то, что этот театр не уподобился большинству российских театров, которые очертя голову бросились в волны коммерции и стали ставить спектакли из разряда «на потребу», а инсценировали русскую классику: «Иванова» и «Мы попали в западню» А. Чехова, «Белые столбы» М. Салтыкова-Щедрина, «Дурь» Н. Некрасова. Как чуть позже отметит критик Ю. Белов:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});