Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

В 72-м или 73-м году «в одной аудитории» Федот Федотыч сказал, что тюремные и лагерные сроки, предусмотренные нашим законодательством за то или иное преступление, неразумны и, следовательно, зловредны. «Они, — сказал Сучков, — не вяжутся с данными человека, с его психологией и физическими возможностями. Для искупления вины, для понимания того, что преступление непростительно, достаточно одного года, двух или трёх лет пребывания под стражей. А если человека приговаривают к заключению на пять, семь или десять лет, можно быть уверенным, что у этого заключённого начнётся изменение психики и, стало быть, неизбежна нравственная деградация. Процесс исправления… непременно перерастёт в процесс ожесточения…»

Тогда на сказанное Сучковым никто не обратил внимания, а иные, как ему показалось, даже, возможно, подумали: «какую, мол, чепуху несёт лысая голова, ибо, чем срок длительней, тем неповаднее…»

На слова Федота Сучкова и до сей поры не обратил никто внимания, и никто, кажется, сам не додумался до простой его мысли. А ведь тут названа главная, корневая порочность насквозь прогнившей нашей (и не только нашей) пенитенциарной системы.

Про «одну аудиторию» семидесятых Федот Федотыч вспомнил в году восемьдесят седьмом или восемьдесят восьмом, когда писал статью «Показания Шаламова», и дал в этой статье хороший пример, подтверждающий безусловную верность мысли, высказанной им «в одной аудитории»:

А совсем недавно близкая Шаламову женщина рассказала мне, как Варлам Тихонович среагировал на её восхищение им, его духом, его горением после не годичного, не трёхлетнего, а семнадцатилетнего пребывания на колымских золотых россыпях… Шаламов сказал: как ты можешь мной восхищаться? Я же совсем не то, за что ты меня принимаешь! Я же состою из осколков, в которые раздробила меня Колымская лагерная республика…

Жаль, никто тогда ещё не знал «записных книжек» Венички Ерофеева и запечатлённого там государственного его проекта:

Высшей мерой наказания в государстве должно быть, например, такое: за обедом лишить человека положенного ему куска дыни или порцию бланманже уменьшить.

Вот бы Федот Федотыч от души повеселился!

Что ни пиши, что ни вспоминай, не полон будет Федот Сучков, но и непозволительно не полон, если не упомяну, что моя Ирка с ним сдружилась и, как только выпадала минутка, всегда забегала к нему отогреться и душу освежить в беседе.

А что касается «Мини-истории», то рукопись так у меня и оставалась. Хранил я её дома. Носил в издательство. Пытался всё же соблазнить дирекцию на её издание. Но «Бутылка в море» туго продавалась, поэтому мои корыстные, но нерасчётливые коллеги о Сучкове уже и слышать не хотели. В 1997 году в новой серии «Русский Парнас» подготовил я издание Козьмы Пруткова, где в именной указатель (он у меня назывался «Указатель достославных имён») поместил несколько миниатюр Сучкова из неизданной «Мини-истории» — о Державине, Гнедиче, Хераскове. И о самом Сучкове тоже написал: «В течение пятидесяти лет он был профессиональным писателем, а первая и единственная скромная книжечка его вышла в 1991 году в издательстве „Книжная палата“. Незадолго до смерти».

Потом в издательстве были переезды, ремонты, варварские эвакуации архива… И дома были перестройки. И не знаю, как это случилось. И где случилась пропажа? Искал я, искал, а — нету «Мини-истории». Пропала книга, как сказал бы Некрасов. Кое-что из наследия Сучкова, переданного мне Федот Федотычем «на будущее, на случай» — на месте. А «Мини-истории» так и нету. Дома у себя я уже не ищу. А издательства и самого теперь нету. И не знаю, что хуже: безвозвратная пропажа рукописи или то, что попала она в нечистые руки?

Вот несколько из того, что у меня осталось. Извлечения, к примеру, из записных книжек Федот Федотыча:

Слепить, изваять, вырубить в материале — не значит ли это: вытащить изображаемого из смерти?

Как только появилась эстетика классицизма, так он, классицизм, и скопытился.

— Вы готовите повесть для ЦеКа или для читателя?

— Для тех и других. У нас морально-политическое единство.

Я не помню периода в жизни России, который не назывался бы переходным.

Если бы с Властью можно было разговаривать, как с живым человеком, я бы сказал ей: «Когда художник захлёбывается от дифирамбов в твой адрес, будьте бдительны, мадам!»

Это было не головокружение от успехов, а опьянение от возможности миловать и наказывать по своему усмотрению.

Когда я был подконвойным, мы всё поглядывали, помнится, с надеждой на опускающееся к горизонту солнышко. Проклятый труд вот-вот кончится, и нас поведут в зону.

А в прошлом, более прошлом, чем лагерь, отчим с тоскою следил за опускающимся светилом: не успеем, мол, справиться с копнением, за ночь сухая трава отсыреет, и может пойти дождик.

И сейчас: не успею оглянуться, на носу вечер. Не знаю, когда закат. А потом — вот она, полночь. И почти ничего не сделано, никакого продвижения вперёд за длинный, как вечность, и коротенький, незаметно промелькнувший нелагерный день!

Совесть — не оружие, а путеводитель художника, она — составная часть таланта.

Не рукопись, говорю по-евангельски, а каждая судьба есть бутылка в море.

Господи! Извини меня за неверие в Твою силу…

Вот стал болеть Федот Сучков, пошли больницы. Одна, вторая, потом ещё одна. Я принёс ему в палату свежий номер газеты с его небольшими рассказами (после книжки на него обратили внимание не только органы, даже телевидение приезжало), вручил газету, но пробыл недолго, а на другой день, 19 ноября 1991 года Федот Федотович Сучков умер.

В Бога Федот Федотович не веровал, чем огорчал иных своих друзей. У него, наверное, было какое-то своё, иное устройство мира, иное понимание жизни и смерти. Как человек европейской цивилизации он не отрицал, конечно, ни Бога, ни Христа, а в стихах мог приблизиться к Богу. Только он спорил с теми, кто Бога ему навязывал. Он был здесь, среди нас и среди всей человеческой истории совершенно свободным и самодостаточным человеком. Федот Федотович и в последние, больные дни не грустил, чему я был свидетель. Уныние вообще было ему не присуще. Да он бы с ним до смерти и не выжил. А так, с веселием сердечным, и дожил Федот Сучков до своего назначенного часа:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});