Народы и личности в истории. Том 2 - Владимир Миронов

Оно, может, и неплохо. Ведь насладиться гегелевской мыслью может далеко не всякий. Как только начинаешь понимать, чего же хочет немецкий философ, сразу проверяешь замки и запоры в собственном доме, в России. В этом случае М. Бубер был прав, сказав: «Мировой дом Гегеля восхитителен, в нем все можно объяснить, ему можно подражать, но как жилье он никуда не годится. Рассудок утверждает его, слово – восхваляет, однако действительный человек сюда не вхож».[663] Действительный человек из народа порой даже и не слышал о нем.

Кстати, то, что этот досточтимый Егор Федорович (Гегель), гордость немецкой и мировой науки, позволял себе в отношении славян, об этом тут и говорить не хочется. Просто-напросто хамско-циничные выпады (с любой точки зрения). Хотя он и не мог не заметить в Европе огромной массы славян, тем не менее, Гегель не только не желал отнести славян в разряд цивилизованных народов, но и вообще отрицал их способность к высшему разуму. Он так писал о славянах: «Однако вся эта масса исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире».[664]

Ничего не скажешь, великолепный плод высокого ума. Видимо, мудрый Гёте не зря все же как-то сказал: «Некоторые порожденные его философией плоды ему и не совсем по вкусу». Позднее Белинский в письме Станкевичу (1839) с ужасом вспоминал, что чуть не погиб в самоанализе, рефлексии, самокопанье «по-немецки»: «Боже мой, какая это была жизнь! – нравственная точка зрения погубила, было, для меня весь цвет жизни, всю ее поэзию и прелесть!» Следует помнить, что немец равнодушен ко всему человечеству. Он даже из наших страданий постарается извлечь выгоду. Вот мы восторгались творчеством Гете. Как же иначе?! Ведь мы, русские, вопреки тому морю лжи, что распространяется о нас, привыкли ценить и уважать культуру других великих народов. Даже великий Пушкин, получив от Гете перо, по свидетельству П. В. Нащокина, «сделал для него красный сафьянный футляр, над которым было написано: «Перо Гете», и дорожил им». А как же вел себя Гете, «творец великих вдохновений», в отношении русской культуры и ее ценностей? Известно, что, когда Наполеон вступил в Москву и в столице начались пожары, Гете отозвался об этом горестном событии кратко и цинично: «Что Москва сгорела – нисколько меня не трогает. Хоть в будущем найдется о чем поведать мировой истории» (из письма Рейхарду от 14 ноября 1812 г.). Вместо сердца у немца – ледяная пустыня. Все тот же Гете в 1828 году говорил канцлеру Мюллеру, что вся мировая история его абсолютно не волнует. Она – самое нелепое, что только можно вообразить. «Кто бы ни умер, какой бы народ ни погиб – мне все равно, и глупцом был бы я, если бы все это меня заботило».[665] Эти слова корифея Германии, ее божества, ее идола в основе своей ничем не отличаются от установок и политики Гитлера в отношении России. Поэтому лебезить перед немцем, как и бранить его что есть мочи, намне надо. Просто следует находиться на безопасном расстоянии от «немецкой цивилизации» для нашего же и ее блага.

Опасность такого рода идейной «инфлюэнции» России (сначала «вирусом» Канта, Гегеля, Гёте, Шеллинга, затем Ницше и Маркса) продемонстрирована сполна. Мы не раз убедимся, как под видом освобождения масс и раскрепощения личности фактически в обществе идут по сути совершенно обратные процессы. Хотя это также не Бог весть какая новость. Испанский парламентарий Д. Кортез 150 лет назад (1850) обозначил арены социализма: «У социализма существуют три великие арены: во Франции находятся ученики и только ученики, в Италии – исполнители чужих преступных замыслов и только исполнители; в Германии же – жрецы и учителя»… Так сказать, Ex Germaniae lux! Однако здесь особенно важно быть честным до конца. Мы уже показали на примере буржуазной цивилизации, что основа ее сложена из черепов, наподобие Тамерлановой гробницы. Восприятие общественного прогресса через капитализм (гибельную для человечества систему) уж никак не могло привести Россию к успеху. Даже в философии все кончилось тем, что мы восприняли гегельянство сугубо подражательно, подобно Герцену, видевшему в нем алгебру революции.[666]

Мы и сами изрядно потрудились, чтоб убедить немцев в нашем бессилии и их превосходстве. Немец вопрошал: «Как же это могло случиться, что те, кто не могут толково («по-немецки») поставить дело на лад, владеют столь несметными богатствами? Бог этого не должен был позволить!» Это раздражает немецкий ум, что в своих экономических и индустриальных порядках отличается глубокой основательностью и практицизмом, а в умствованиях порой забирается на такие высоты, что уже и не может с них слезть без посторонней помощи. Конечно, нам недостает их деловитости. Недаром главным положительным героем романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» стал немец Штольц (видно, у писателя не было никаких иллюзий в отношении нашего «хозяйствования»; да и сам Тургенев, построив в Германии дом, показал себя неважным хозяином – и вынужден был уступить его Бисмарку).

Фердинанд Георг Вальдмюллер. Утро в немецкой семье.

У немцев придется поучиться хозяйствованию, пунктуальности и точности во всех гроссбухах, умению считать каждую копейку в экономике. Нас наши правители не выучили жесткой, если хотите, «мелочности» без усвоения которой все будет уходить, как в черную дыру. Необязательно к каждому российскому хозяйству приставлять немца, но взять его в долю можно, а может, даже и нужно. Мы решительно не умеем ценить наших богатств и самой ценности денег.

Приведу рассказ дипломата А. М. Горчакова из журнала «Русская старина». Он показателен уже сам по себе, демонстрируя полнейшую оторванность русских государей от вопросов экономики и хозяйствования. Читаем: «Достойно внимания, что император Александр Павлович вовсе не имел понятия о действительной ценности золота. Однажды, и именно в том же Лейбахе, когда государь на улице беседовал со мною, нищий, конечно не зная, кто мы такие, стал неотвязчиво дергать государя за полу сюртука, настойчиво вымогая у него милостыню. Тщетно я делал знак рукою нищему, чтобы он убирался, но тот продолжал свое. Наконец, видя, что от него нельзя отвязаться, я сунул ему пять франков, и тот отошел в сторону. «Сколько ты ему дал?» – спросил император. Я ответил, что дал нищему пять франков. «Зачем так много? – заметил государь. – Кажется, было бы довольно ему дать один наполеондор».

Император, конечно, предполагал, что один червонец менее пяти франков. А что это так, видно из того, что, когда у императора просили кому-либо пособия в две, в три тысячи руб., он не соглашался, но когда просили 1000 или 1500 червонцев, то обыкновенно довольно легко изъявлял свое согласие».[667] Вот она, наша натура «царская». Не знаем счета богатств, земли своей, как будто так и надо.

Суть отношений немцев к русским и славянам довольно верно выразил в свое время и Хомяков в «Семирамиде»: «Как скоро дело доходит до славян, ошибки критиков немецких так явны, промахи так смешны, слепота так велика, что не знаешь, чему приписать это странное явление, совершенному ли развитию духа ветвей германской и славянской, которое делает факты славянского мира непонятными для немца, или скрытой зависти, пробужденной самим соседством. Первое толкование, более лестное для их нравственного достоинства и обидное для их понятливости, трудно принять. Мы видим, что русские понимают немцев лучше, чем все другие, даже полунемецкие народы. Второму же поверить бы не хотелось, но что же делать? В народах, как и в людях, есть страсти, и страсти не совсем благородные. Быть может, в инстинктах германских таится вражда, не признанная ими самими, вражда, основанная на страхе будущего или на воспоминаниях прошедшего, на обидах, нанесенных или претерпенных в старые, незапамятные годы. Как бы то ни было, почти невозможно объяснить упорное молчание Запада обо всем том, что носит на себе печать славянства».[668] Кончается молчание – начинается ложь.

Здесь надо упомянуть еще о двух особенных чувствах немцев в отношении славян. Это – два совершенно противоположных чувства (высокомерие и страх). Об этом писал еще Ф. М. Достоевский в 60-е годы XIX века: «Беспредельное высокомерие перед русскими – вот характеристика почти всякого немецкого человека во взгляде на Россию». Причем это касалось как людей ученых, так и неученых. Зная наверняка, что лучше и умнее немца никого на свете нет, они все, очень разные сами по себе, сходятся в отношении России в том, что это – страна «неправильная и ненормальная». А так как в России и в самом деле до черта всяких нелепостей и глупостей, то от констатации этого факта до обобщения – всего один шаг. Отсюда и понятная «неспособность догадаться, что русский не может обратиться совершенно в немца и что потому нельзя всего мерить на свой аршин».[669]