Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Они вышли с площади и по короткой широкой улице направились к главным воротам. И здесь было то же самое: ряд неподвижных тел с изорванными шеями и серыми, исклеванными вороньем лицами тянулся вдоль стен в обе стороны, насколько хватал глаз. Цицерон поперхнулся. Но он уже обладал достаточным опытом — ведь ему приходилось держать себя в руках, чтобы не опозориться на глазах консула Страбона. Поэтому и теперь Цицерон ловко избежал позора перед своим другом, который продолжал болтать:

— Здесь нет ничего, что можно было бы показать на триумфе, — говорил Помпей, — но я нашел превосходную сеть для ловли диких птиц. А отец дал мне несколько книг — произведения моего прадедушки Луцилия, которых никто из нас даже не видел. Мы думаем, что это работа местного переписчика, достаточно ценная и красивая.

— У них нет еды и теплой одежды, — молвил Цицерон.

— У кого?

— У женщин и детей, изгнанных из города.

— Надеюсь, что действительно нет.

— А что будет с тем ужасом внутри?

— Ты имеешь в виду трупы?

— Да, трупы. И кровь. И головы.

— Со временем они сгниют.

— И вызовут заразу?

— Заразу для кого? Когда мой отец запрет ворота навсегда, ни одного живого существа не останется внутри Аскула. Если кто-нибудь из женщин и детей проскользнет назад, когда мы уйдем, они не попадут внутрь. С Аскулом покончено. Никто не будет тут больше жить, — заявил Помпей.

— Я теперь понимаю, почему твоего отца называют Мясником, — сказал Цицерон, не заботясь о том, что его слова могут быть обидными.

Помпей же воспринял их как комплимент: некоторые его личные убеждения нельзя было даже поколебать, не то что изменить.

— Неплохое имечко, не так ли? — спросил он грубовато, боясь, что сила его любви к отцу уже переходит в слабость. Он прибавил шагу. — Прошу тебя, Марк Туллий, пошли быстрее. Я не хотел бы, чтобы другие cunni начали без меня, потому что именно я расстарался, чтобы нам дали женщин в первую очередь.

Цицерон ускорил шаг, но вскоре начал задыхаться.

— Гней Помпей, я должен кое-что сказать тебе.

— Да? — спросил Помпей, мысленно находясь уже в другом месте.

— Я подал рапорт о переводе в Капую, где при окончании этой войны мой талант будет более полезен. Я написал Квинту Лутацию и получил ответ. Он пишет, что был бы очень рад воспользоваться моими услугами. Или же Луций Корнелий Сулла…

Помпей остановился, с удивлением уставившись на Цицерона.

— Для чего ты хочешь это сделать? — спросил он.

— Штаб Гнея Помпея Страбона состоит из солдафонов, Гней Помпей. А я не солдафон. — Карие глаза Цицерона смотрели мягко и очень серьезно в лицо его озадаченного юного наставника, который не знал, смеяться ему или сердиться. — Пожалуйста, отпусти меня! Я навсегда останусь тебе благодарен, и никогда не забуду, как много ты для меня сделал. Ты же неглупый парень, Гней Помпей, и видишь, что штаб твоего отца — неподходящее место для меня.

Грозовые тучи рассеялись. Голубые глаза Помпея глядели весело.

— Поступай как знаешь, Марк Туллий! — сказал он и вздохнул. — Ты знаешь, я буду по тебе скучать.

* * *

Сулла прибыл в Рим в начале декабря, не имея понятия, когда будут проходить выборы. После смерти Азелиона в Риме не было городского претора, и люди говорили, что единственный консул прибудет, когда ему заблагорассудится, и ни минутой раньше. В обычных обстоятельствах это привело бы Суллу в отчаяние. Но в данном случае ни у кого не вызывало сомнений, кто станет новым старшим консулом. Сулла неожиданно сделался поистине знаменитым. Совершенно незнакомые люди здоровались с ним, как братья; женщины улыбались и искоса бросали завлекающие взгляды; толпа приветствовала его. И он был избран авгуром in absentia взамен умершего Азелиона. В Риме все твердо верили, что это он, Луций Корнелий Сулла, выиграл войну против италиков. Не Марий, не Гней Помпей Страбон. Сулла! Сулла! Сулла!

Сенат никак не мог решиться после смерти консула Катона формально назначить Суллу главнокомандующим на южном театре войны. Все, что сделал Луций Корнелий Сулла, он сделал в качестве легата умершего человека. Однако вскоре Сулла может быть избран новым старшим консулом, и тогда Сенат принужден будет дать ему любое командование, какое он запросит. Замешательство среди некоторых сенатских лидеров — таких, как Луций Марций Филипп, — вызванное тем, что они просмотрели этого легата, немало позабавило Суллу. Они явно считали его легковесной фигурой, неспособной творить чудеса. Но теперь Сулла превратился во всенародного героя.

Один из первых визитов в Риме Сулла нанес Гаю Марию; он застал его настолько поправившимся, что едва сумел скрыть изумление. Вместе со стариком был одиннадцатилетний Гай Юлий Цезарь Младший. Теперь он стал ростом почти что с Суллу, но явно еще не возмужал.

Столь же поразительным и умным — и во многих отношениях уже не ребенком — этот мальчик показал себя и во время последующих визитов Суллы к Аврелии. Гай Юлий присматривал за Марием уже в течение года и острым ухом звереныша вслушивался в каждое слово хозяина, улавливая все, не забывая ничего.

Сулла узнал от Мария о том, насколько близок к гибели был Марий-младший, все еще сражавшийся вместе с Цинной и Корнутом против марсов. Сулла также узнал о смертельной опасности, которой подвергся юный Цезарь. А тот на протяжении всего рассказа сидел, улыбаясь и глядя в пространство. Присутствие Луция Декумия в этой части эпизода встревожило и удивило Суллу. Это не было похоже на Гая Мария! Что происходит с миром, если Гай Марий опустился до того, чтобы нанимать профессионального убийцу? Столь явной, очевидной случайностью была смерть Публия Клавдия Пульхра, что Сулла понял: это отнюдь не несчастный случай. Только как это все было проделано? Возможно ли на самом деле, чтобы ребенок рисковал своей жизнью, сталкивая Публия Клавдия Пульхра с утеса? Нет! Даже сам Сулла не обладал такой уверенностью, если речь шла об убийстве.

Обратив свой беспокойный взор на мальчика, в то время как Марий продолжал болтать (ясно было, что сам-то он верит в то, что вмешательство Луция Декумия не понадобилось), Сулла сосредоточился, намереваясь нагнать страх на юного Цезаря. Но мальчик, ощутив эти невидимые лучи, смотрел поверх головы Суллы, и в глазах его не было и следа страха. Ни малейшей тревоги! Правда, он теперь не улыбался. Юный Цезарь поглядывал на Суллу с трезвым и проницательным интересом. «Он знает, кто я такой! — подумал Сулла. — Но и про тебя, юный Цезарь, я тоже знаю, кто ты такой! И спасите великие боги Рим от нас обоих!»

Благородный человек, Гай Марий не испытал ничего, кроме радости, услышав о победе Суллы. Даже награждение венком из трав, единственной военной наградой, которая ускользнула от Гая Мария, старый полководец приветствовал без зависти или обиды.

— Что ты теперь скажешь о полководцах обучаемой разновидности? — спросил Сулла вызывающе.

— Я скажу, Луций Корнелий, что был неправ. О, не по поводу обучаемых полководцев! Нет, я был неправ, говоря, что у тебя нет врожденной военной жилки. Она у тебя есть, есть. Послать Гая Коскония морем в Апулию — это было вдохновение, и твоя операция была проведена так, как не смог бы провести ее ни один — даже прекрасно обученный! — человек, если он не прирожденный полководец, не военный до мозга костей.

Этот ответ должен был бы сделать Луция Корнелия Суллу абсолютно счастливым и полностью отомщенным. Но этого не произошло. Потому что Сулла понимал: Марий по-прежнему считает себя лучшим полководцем в мире и убежден, что подчинил бы Южную Италию быстрее, чем любой другой. «Что же я должен сделать, чтобы убедить этого старого упрямого осла, что он имеет дело с равным себе?» — кричал про себя Сулла, внешне не выдавая своих чувств. Он ощущал, как шевелятся его волосы, и смотрел на юного Цезаря, читая в его глазах понимание своего невысказанного вопроса.

— О чем ты думаешь, юный Цезарь? — спросил Сулла.

— Я восхищен, Луций Корнелий.

— Простоватый ответ.

— Зато искренний.

— Пойдем, молодой человек, я провожу тебя домой.

Сначала они шли молча: Сулла — в совершенно белой кандидатской тоге, мальчик — в детской тоге с пурпурной каймой, с амулетом на ремешке, надетым на шею для предохранения от зла. Сначала Сулла думал, что все кивки и улыбки встречных предназначены ему — ведь он сделался столь знаменитым, — пока вдруг не осознал, что многие из этих приветствий на самом деле относятся к мальчику.

— Откуда здесь все знают тебя, юный Цезарь?

— Это лишь отражение чужой славы, Луций Корнелий. Я ведь повсюду хожу с Гаем Марием, ты знаешь. Здесь, вблизи Форума, я — просто мальчик Гая Мария. Но как только мы войдем в Субуру, там люди знают именно меня.

— Твой отец дома?

— Нет, он все еще под Аскулом вместе с Публием Сульпицием и Гаем Бебием, — ответил мальчик.