В открытое небо - Антонио Итурбе

война во всем виновата, это она выбивает нас из колеи. Вот приеду в Нью-Йорк и приготовлю тебе чудесное лекарство от дурного настроения: настой шалфея на коньяке, который научил меня готовить один лекарь, мой друг.

– Лекарь, прописывающий коньяк? Хотел бы я оказаться его пациентом!

Оба смеются.

– Консуэло, я тут говорил с одним приятелем из посольства, чтобы тебе выправили документы. И я куплю на твое имя билет в судоходной компании.

– Так ты и вправду хочешь, чтобы я приехала?

– Но разве я тебе не об этом толкую?

– Да столько всего слышишь, что и не знаешь, чему верить! Сейчас я вешаю трубку, ведь собирать вещи – занятие утомительное. Думаешь, нам долго придется жить за пределами Франции?

– Кто знает.

Когда спустя несколько часов он входит в кафетерий, мэтр спешит навстречу ему в своем черном костюме и с напомаженной прической, чтобы проводить к столику четы Рейналов. Его издатель – совладелец компании «Рейнал и Хичкок», издающей его книги в Соединенных Штатах, – человек улыбчивый, а его супруга – женщина образованная, с ней ему всегда приятно побеседовать о театральной драматургии и романах.

В хорошее настроение Тони приводит вермут «Палантин», поданный с содовой и каплей биттера. Светский и непринужденный облик Рейнала не мешает его немного раскосым глазам внимательно изучать Тони, который пытается скрыть свое внутреннее смятение за гневной филиппикой против недопустимого поведения:

– Пару дней назад был я в одном ресторане, претендующем на утонченность, и там мне подали на десерт взбитые сливки с карамелью. Представляете себе, мадам Рейнал? Как же можно портить взбитые сливки липкой массой жженой карамели? В Испании как-то раз со мной случилось кое-что и похуже: на севере страны, где гордятся своей гораздо большей продвинутостью и развитостью, чем в каком-либо другом регионе страны, взбитые сливки заливают жженым сахаром, образующим твердую корочку. Можно ли вообразить большее варварство?

Женщина легонько кивает, не решаясь возразить. Муж наблюдает за этой сценой со своей обычной улыбкой, однако Тони ему не провести. Говорливость – не более чем дымовая завеса. Он уже наслышан о ночных похождениях своего автора, который развлекается на легкомысленных вечеринках, весьма далеких от центров политической жизни, он много пьет и гуляет до утра, а потом отсыпается в гостиничном номере.

Его новая книга уже на пути в типографию. Издателю оказалось совсем не легко заставить автора внести кое-какие изменения в «Полет в Аррас»[7]. История довольно сильная, но ему представляется, что пессимистические философские отступления снижают ее привлекательность для американской публики, желающей чистого действия и безупречных героев, которыми можно восхищаться. Но Сент-Экзюпери не был расположен идти на уступки. Рейнал толковал ему о предпочтениях американских читателей, а он упрямо твердил, что ему до лампочки, что скажет публика.

Рейнал хорошо знает тот материал, с которым работает. Писатели как артисты: вечно говорят, что им совершенно все равно, что там думает публика, да и коммерческую сторону издательской деятельности они презирают, однако, когда издатель за них платит, они хотят жить не в дешевом пансионе, кишащем тараканами, а в отеле «Ритц», да и аванс им неизменно кажется слишком скромным. По этой причине Юджин Рейнал помалкивает. Кроме всего прочего, он знает, что они хрупкие.

Издатель интересуется его новыми литературными проектами. Тони улыбается и держит паузу, гоняя по тарелке стручковую фасоль – гарнир к стейку, – будто собирается поведать о какой-то проделке.

– Есть у меня кое-что – несколько страниц. Черновики, конечно. Но это самое ценное, что у меня есть, мое сокровище. – Он делает драматичную паузу, а потом поднимает на них глаза. – Я работаю над итоговым своим сочинением.

– И о чем же оно? Это роман?

– Роман? Нет, я бы так не сказал. Это послание.

– Послание кому?

На лице Тони изумление – его спрашивают об очевидном.

– Послание человечеству. О долге, чести, добродетели…

Рейнал на секунду впадает в ступор, ищет подходящие слова. Людям нужны развлечения, а не проповеди.

– Чрезвычайно интересно!

Все трое молчат. Рейнал произнес свою реплику со столь преувеличенным энтузиазмом, что никто не поверил. Мадам Рейнал ловко уводит разговор в другую сторону.

Когда наступает время ликеров, официант открывает блокнот – записать заказы. Тони просит рюмку «Гран-Марнье».

Официант каменеет с недоумением во взгляде, сначала обращенным на него, а потом – на мадам, которая служит переводчиком.

– Боже ты мой, официант – и не знает, что такое «Гран-Марнье»! В Париже такого сию же секунду выставили бы за дверь!

Супруги Рейнал делают вывод, что речь идет о каком-то алкогольном напитке, и спешат попросить официанта, чтобы он перечислил все имеющиеся у них ликеры, но ни один из них не удовлетворяет Тони. Он замолкает и вперяет взгляд в свою пустую тарелку, словно разобиженный ребенок. Это, конечно, мелочь, но она разрушила очарование момента: они не во Франции. Франция осталась по ту сторону океана.

Другие борются в рядах Сопротивления, а он в это время – в Соединенных Штатах, гоняет лодыря и обедает в роскошных ресторанах.

Как и во многих других случаях, когда он в смятении, Тони вынимает из внутреннего кармана авторучку и начинает рисовать на белой скатерти какие-то бессвязные каракули. Один из этих рисунков, автоматически появляющихся из-под его пера, – кудрявый мальчик в мантии принца. А еще появляются деревья с ветвями, похожими на пружины, и поезда-муравьи, ползущие вверх по склонам остроконечных гор. Издатель с супругой краем глаза наблюдают.

Рейнала беспокоит, что этот талантливый человек разменивается на ночные развлечения и губит себя меланхолией, что он ударяется в метафизические дебри. Он смотрит, как тот увлеченно пририсовывает острые