Шкура дьявола - Алексей Шерстобитов

Все эти люди сыграют еще свою роль, некоторые в ближайшее время, другие позже, но почти все в амплуа, о котором и не подозревали, и первыми, кто появится на сцене станут Элеонора Алексеевна, священник и… Татьяна…

Долгожданное свидание

«Господь милостив к нашим молитвам, но дарует не в нами желаемое время, а в свое, как оказывается – наиболее подходящее».

(из тюремное дневников автора)

Казалось, что следственным действиям не будет ни конца, ни края, но вот в очередную пятницу, которая если и должна была отличаться от других для Алексея, то только предполагаемой поездкой на очередной выезд к Краснопресненским баням, что почему-то с утра отложилось и как оказалось для события чрезмерной важности, много определившего в жизни сразу нескольких людей.

Около полудня к металлической двери камеры подозвали, находящегося под стражей «на Ш», то есть Шерстобитова, он подошел и услышал:

– Без документов, собирайтесь на выход… Десять минут хватит?…

– Хватит…, старшой…, а точно «без документов»?…

– Точно… – «Без документов»… – Это значит свидание! Он задумался, так как Весна это быть не могла и отец с сестренкой тоже. Что ж время покажет…

Топая по коридору во всем самом красивом, что у него на этот день было в гардеробе: ярко – желтая толстовка с капюшоном, джинсы – клеш с аппликацией, на правом бедре, Ель-Койота из мультика, кроссовки и нежно – голубого цвета майка – не Бог весть что, но в сочетании с длинными, аккуратно уложенным волосами, смотрелось неплохо.

Проходя по коридорам в сопровождении выводящего, «Солдат» пришел к мнению, что кто бы на свидании не появился, разницы большой нет, ведь всю жизнь все равно проводить в стенах подобных заведений и никогда уже ни видеть тех, кто пока еще его помнит (ошибочное мнение, и как все ошибочное, обязательно исправится пытливым умом и оптимистичным складом характера).

Маленькая кабинка – метр на полтора, имеющая в виде мебели прикрученный к полу табурет, небольшую полочку – столик на уровне живота, над которым зияла через застекленное отверстие в соседний боксик «черная дыра», куда попадали родственники или другие, пришедшие на свидание со свободы люди. Был еще и телефон, посредством которого и общались.

Свет в соседнем боксе включился и послышался, еле звучащий, через тройное стекло голос пожилого мужчины. Раньше Алексей его не слышал и спокойно ждал, предполагая увидеть кого-то из служащих тюрьмы. Через несколько секунд появился… священник и увидев через стекло стоящего Алексея слегка поклонился и начал что-то волнительно говорить. Собеседник показал на телефон, батюшка осёкся, улыбнулся и уже в трубку полушутя произнес:

– Ну конечно, куда же без цивилизации то, теперь же и в туалет с этой штукой ходят… Ээээ…, здравствуйте!.. – Он помнил этого священника, хотя видел его лишь мельком, когда приехал к дочери. Сердце забилось – однозначно, дело по которому приехал настоятель одной из церквей Кимр, касалось Татьяны, неужели что-то с ней произошло, иначе зачем бы он нужен…:

– Добрый день, что Татьяна?…

– Как… что? А от куда вы меня знаете, мы ведь не знакомы? И даже, кажется не виделись?…

– Правда ваша, профессиональная привычка – если кого увижу, то обязательно вспомню, где и при каких обстоятельствах, если конечно обращу внимание. А вы были рядом с дочерью… в тот день…, тем более… – ну сами помните…

– Ааа, да, да… Профессиональная…, конечно, я ведь, знаете ли, в этом ничего не понимаю…, да и вообще в последнее время столько происходит…, так вот…

– Отче, извините, что перебиваю, что дочь?

– А что? Что-тооо…, ааа, прости Господи души наши грешные! Да что с ней – ждет в коридоре вместе с Ляксевной… эээ, с Элионорой Алексеевной… Даа вот…, дак что ж яяя… а, так вот…, сын мой, чадо ваше уверено, что вы ее отец…, иии слава Богу, что нашлись вы, но видите ли…, дело в том…, поймите только правильно… нннн…

– Говорите так, как есть, не переживайте я все правильно пойму…

– Да? Ну что ж, в таком случае, Элеонора Алексеевна, онааа… уже довольно давно воспитывает внучку, иии… она пришла к выводу, что не имеет права вас лишать общения с дочерью, но все это может отозваться на судьбе самой Татьяны, и поэтому очень вас просит не называться отцом, пусть дитя этого не знает… Будьте кем угодно, но не отцом…, ну сама Ляксевна не смогла бы объясниться с вами и попросила меня, думаю ей можно простить эту слабость. Знаете, Алексей, я не знаю, как к этому относиться…, лично я считаю, что так делать нельзя и чадо должно знать своего родителя! По другому – и не по православному, и не по-людски, иии… вообще не нам решать, а тем более, не нам вас этого с Татьяной лишать, но вот ведь какое дело… Элеонора Алексеевна настаивала, ссылаясь на то, что можно вообще черед суд…, так вот иии…, прошу воспринимать это, как заботу о внучке… ведь вам, как отцу, это тоже должно быть не безразлично… иии…

– Моего слова достаточно?…

– Слова? Вашего?… Ооо, думаю, что более чем – эээтооо поступок… да, храни вас Господь!.. Иии… благословляю вас… – С этими последними словами послышалось шуршание, будто бы произнесенного ждали буквально за углом.

Дверь за священником отворилась, он исчез в проеме, а вместо него, как маленький зверек, юркнула девочка, налетев на табурет, прикрученный к полу. Она «ойкнула», но быстро собравшись, осенила себя крестным знамением и уселась на сидушку коленями, поставила локти на столик, а на ладони облокотила подбородок, совсем, как мать в свое время.

Девочка была, не то, что бы очень похожа на Милену, скорее как-то все вместе: какие-то черты лица, мимика, от куда-то жесты, движения тела, интонации – все это вкупе зажгло ком в горле, что заставило сглотнуть Алексея слюну, он закрыл глаза в боязни открыть их со слезами и вдруг ясно услышал:

– Привет!.. – Смышленый ребенок уже держал у уха трубку телефона и сам, пожирая огромным и чистыми глазами мужчину, голосом, раздирающим душу, не останавливаясь, говорил:

– Бабушка говорит, что ты не мой папа, но ты знал моего папу, и хотел то ли что-то рассказать, толи что-то передать… Бабушка никогда не обманывает, потому что не умеет, но сейчас говорит неправду. Когда я тебя увидела, то сразу поняла – ты и есть мой папа, и зовут тебя «папа Лёша»! Я знала что ты живой, потому что бабушка сказала, что «пропавший без вести» – это значит не обязательно мертвый, а раз так, значит обязательно найдешься… Ааа я тебя таким и представляла, только почему-то на коне! А у тебя есть конь? Если ты скажешь, что ты не мой отец, я не обижусь и даже не заплачу, я очень долго ждала и очень, очень хотела, что бы ты нашелся. Если ты скажешь, что ты не папа, я тебя прощу, потому что если ты так скажешь, то значит у тебя нет другого выхода…, ну может тебя кто-то попросил так сказать, я правда не обижусь, и не начну обманывать, я просто буду знать… Только не говори, что мы больше не увидимся…, а почему ты плачешь?!..

– Потому что ты не даешь мне ничего сказать… иии я действительно не знаю что, тебе сказать… Привет!.. – Они оба рассмеялись и протянув ладони, прислонили их к стеклу таким образом, что если бы его не было, то руки бы сомкнулись. Отец не стал стирать катящиеся крупные и обжигающие слезы – так их меньше заметно… Тяжелые капли скатываясь, срывались вниз, и с кажущимся грохотом, разбивались об узкий столик…

Наверняка эта поверхность видела на себе множество высыхающих соленых прозрачных полусфер, так же, как и эта комнатка вобрала в себя огромное количество переживаний и эмоций, но никогда эти бетонные стены не были свидетелями возрождающейся, или точнее сказать – перерождающейся любви, между отцом и дочерью, страстно ждавших этого дня, возможно единственно, что-то на сегодняшний день для них значащего…, ждавших и дождавшихся!

Конечно стены не рыдали и не вздрагивали… – они стонали, обращаясь с молитвой к Господу, поскольку и камень возопиет, видя такие страдания, не заслуживающего этого ребенка и караемого родителя по делам его… Сотрудник, отвечающий за вывод арестантов на свидания, обязан был прослушивать переговоры и записывать их. При появлении девочки, он насторожился и не зря – первые же услышанные им слова выбили горькие слезы жалости прежде всего к самому себе. У него не было детей, не было семьи и даже, никогда не было жены. Его существование оканчивалось, как и начиналось здесь – в этих стенах и подобные сцены раскрывали глаза на его ничтожность и пустоту проживаемой жизни… Он не верил сам себе – вытирая слезы, ловил себя на мысли, что завидует этому заключенному, даже несмотря на все им пройденное и еще предстоящее!

Все хорошее из выпавшего этому страшному преступнику миновало его, это наводило на жуткие мысли, что таким образом Господь наказывает, а значит он сам может быть преступник, раз и ему больше нечего ожидать в своей жизнь! Да и жизнь ли это?! Желал ли он кому-нибудь доброго и хорошего? Что он сделал, чтобы помочь, и к кому был милостив? Никогда и ни к кому!