Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

— Ничего, пригодятся, — махнул рукой и с интересом заглянул в портфель.

Доставая вещи, я чувствовал себя не профессором-хирургом, а почти лотошником. Вынул две красивые бутылки — виски и джин. Иностранный алкоголь в России не продавался, его привозили редко, и ценился он высоко. На бутылки Белоусов даже крякнул. Потом я достал и развернул скатерть.

— Красивая, подойдет жене, — сказал он с удовлетворением.

Я вручил ему югославские деревянные резные украшения и большую пачку «жвачки» — тоже редкий товар, имевший большой спрос.

— Это для внука, — определил он.

Когда я опустошил портфель, он буквально сунулся в него головой — посмотреть, не осталось ли чего? Я поразился такой жадности. Убедившись, что там пусто, он сказал:

— Портфель тоже мне оставь.

Потом он налил два больших бокала разведенного спирта (конечно, казенного):

— Ну, давай выпьем, — и залпом опустошил бокал до конца.

Я выпил с трудом, но отставать не хотел. Переведя дыхание, я сказал:

— Алексей Захарович, я хороший работник, вы не пожалеете, что взяли меня.

— Да я все про тебя знаю. Думаешь, зря я просидел много штанов в кабинетах. Большие люди приходили ко мне и рекомендовали тебя. Только вот членов партийного комитета мне пришлось долго уламывать. Они уперлись: он, мол, беспартийный, записан русским, но известно, что его отец еврей. Я доказывал, что ты хороший специалист и у тебя больше изобретений, чем у всех у них вместе. Слушай, давай-ка откроем твою бутылку.

Мы выпили джин. Он опять осушил его залпом, мне пришлось его догонять. Он повел меня в столовую. Там на стене висела большая лосиная голова.

— Помнишь, как ты подарил мне на охоте этого лося? — спросил он.

— Это ваш выстрел убил его.

— Нет, я-то знаю, что это была твоя пуля. Но мне понравилось, как ты ловко подарил его мне. Я тогда еще решил: с этим парнем можно дело делать. А что твой отец еврей, так это никого не касается. В паспорте ты записан русским, значит, мы не нарушаем установки райкома (про себя я удивился: неужели есть процент для приема на работу евреев?). Да у меня у самого много друзей евреев. Я ничего против евреев не имею (опять я подумал: зато они многое имеют против тебя). Да, но я хочу тебя предупредить: будь осторожен, много вокруг врагов и завистников, которые пишут жалобы и анонимки во все инстанции. Думаешь, на меня не пишут? Каждый день пишут, так и лезут схватить за горло. Да руки у них коротки. Но ты должен помнить… помнить…

Тут он осел и стал засыпать. Я тихо вышел из квартиры, так и не узнав, что мне помнить.

Я поймал позднее такси и по дороге домой продолжал мысленный диалог с Белоусовым.

Между моим зависимым поведением и моими независимыми мыслями была ужасная двойственность. Я был недоволен собой — сколько же мне прикидываться? А иначе нельзя. Я приехал пьяный, и Ирина рассердилась:

— Где это ты так напился? И портфель не привез. Потерял, наверное?

— Это мой начальник меня упоил. И портфель он себе взял.

— Ну и начальник! А у меня есть сюрприз: про тебя напечатана заметка в «Вечерней Москве», — она протянула газету. Там, внизу третьей страницы, небольшой столбец: «Хирургическая операция попутно. На симпозиуме в Лейпциге выступил с докладом доктор меднаук В. Голяховский, попутно он произвел первую в Германии операцию замещения локтевого сустава по своему методу». И еще несколько слов. Советский корреспондент в Лейпциге ко мне не подходил, сведения он взял из немецких газет, перепутал, для чего я приезжал.

Басманная больница № 6 — ложка дегтя в бочке меда

И вот утром 1 ноября 1971 года в качестве профессора я приехал на новую работу.

Во дворе стояли старые двухэтажные корпуса. Отделение травматологии, база для моей кафедры, во втором корпусе. Там за проволочной сеткой дремала пожилая гардеробщица, укутанная шерстяным платком. Я покашлял, чтобы ее разбудить.

— Чего надо? — сонно уставилась она. — Посетителям время с двенадцати до четырех.

— Я не посетитель, я врач, новый сотрудник, буду здесь профессором, пришел на работу в первый раз. Я хочу сдать пальто и получить халат.

— Ничего не знаю.

— Вы, наверное, не поняли: я пришел работать, я профессор.

— А нам плевать. Я от инвалидной артели работаю, и кто тут чего делает, мне все равно. Прикажут — выдам халат, а не прикажут — не выдам.

Появились доктора, среди них мои ассистенты. Двоих я знал — Михайленко и Печенкина, они были аспирантами в ЦИТО, но больше отличались активностью в партийной работе. Им я не очень обрадовался. По их разрешению гардеробщица выдала мне застиранный халат для посетителей. Я удивился: зная о моем приходе, ассистенты даже не подготовили мне врачебный халат. В этом явно отражалось российское отсутствие элементарной бытовой культуры (я подумал: «В Германии профессора встретили бы совсем не так»).

Только я собрался подняться по скрипучей лестнице на второй этаж, как два молодых парня в халатах внесли носилки с больным. Оказалось, что они — дежурные ординаторы больницы. Они везли больного на каталке из приемного отделения через двор, около ста метров. Теперь, пыхтя и надрываясь, они поднимали носилки с больным по крутой лестнице на второй этаж, в мужское отделение, и там поставили на пол в коридоре. Вдоль коридора уже лежали на носилках, матрасах и раскладушках десять больных. Выглядело это как пересылочный военный госпиталь во время боевой операции.

— Почему больные лежат на полу? Случилась массовая травма? — спросил я.

— Нет, это дело обычное — мест нет, все палаты забиты. Теперь полежит на полу несколько дней, а когда место в палате освободится, перетащим на кровать.

По правде говоря, такого я не видел семнадцать лет, со времени моей работы в карельском городишке Пудоже.

— А почему вам, врачам, пришлось везти больного через двор на каталке?

— Санитаров в больнице не хватает, вот мы и возим.

— Но зачем нести больного по лестнице, а не поднимать на лифте?

— На каком лифте? Лифта нет. Корпус и так еле стоит, уже все углы осели.

Басманную больницу построили более ста лет назад, во время Русско-турецкой войны в XIX веке как временные бараки для тифозных больных. С тех пор медицина ушла далеко вперед, а она так и стояла без изменений. Выбор этой больницы как базы для моей кафедры был ошибкой, сделанной задолго до моего прихода. Не знаю, был в ней ректор с помощниками, но я сразу понял, что Басманная не подходила для обучения студентов.

В травматологическом корпусе были ужасная теснота и запустение — стены в трещинах, свет тусклый, воздух затхлый. Я спросил ассистентов:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});