Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

Я пришел в клинику сделать перевязку своему больному. Меня уже ждал журналист Горст Голдшмидт с фотографом, из популярного иллюстрированного журнала «Die Freie Welt». Голдшмидт говорил по-русски:

— Господин профессор, меня прислали, чтобы я написал статью о вас и вашей операции.

Этого я никак не ожидал. В Москве я делал такие операции уже три года, и никакой публикации в прессе об этом не было.

С журналистской настойчивостью Голдшмидт забросал меня вопросами: когда вы изобрели искусственный локтевой сустав? Сколько сделали таких операций до этой? В каком чемодане вы привезли сустав сюда?

С непривычки я чувствовал себя неловко и удивлялся: так вот как журналисты отражают жизнь общества здесь!

Советская пресса не отражала жизнь вообще, она писала только то, что для политической пропаганды ей указывали партийные власти. Поэтому советские журналисты выдумывали, что хотели, врали напропалую. А здесь мне преподали первый урок — что такое настоящая журналистика. Я опять подумал: что ни говори, а все-таки общая бытовая культура немцев намного выше нашей.

Я пошел в кабинет Милоша.

— Видел сообщения в газетах о твоей операции? — Милош дал мне пачку газет. — Ты знаменит на всю Германию — и Восточную, и Западную. Сегодня по телевидению покажут твою операцию.

— Это все благодаря тебе.

— Да, конечно, но для меня это тоже реклама — все пишут, что операция сделана в моей клинике. Значит, у меня будет больше пациентов, и доход и авторитет будут больше. На вечер мы с тобой приглашены на чай к полковнику Петерсхагену, моему пациенту. Это он сдал Грейфевальд Советской армии без боя. Пригласили нас чисто по-немецки — с шести до восьми вечера. Прийти и уйти полагается абсолютно точно. (Еще одна новая для меня черта культуры немецкого быта — не только приходить, но и уходить точно по времени.)

Вечером мы подъехали к старому трехэтажному дому немного раньше срока. Чтобы скоротать время, гуляли по аккуратным немецким улицам, и Милош рассказывал:

— Петерсхаген сам описал историю сдачи города в книге, немцы сделали по ней фильм. Он принадлежал к аристократическому кругу Германии и женился на внучке двух немецких фельдмаршалов — с обеих сторон предков. Она даже воспитывалась с детьми кайзера. В 1943 году, во время битвы за Сталинград, Петерсхаген был ранен в ногу. Благодаря связям его направили в тыл — командовать северным гарнизоном. В конце 1944 года советские войска отбросили немцев со своей территории и вошли в Германию. Немецкая армия отчаянно сопротивлялась, и советские бомбили и обстреливали из пушек все города. Практически все города были разрушены или полуразрушены.

— Ну не больше, чем немцы разрушили наших городов, — перебил я.

— Даже намного меньше. Но Петерсхаген был единственным немецким командиром, который решил сдать город без боя, чтобы сохранить его. А как ему все это удалось — это ты узнаешь от него самого.

Ровно в шесть, ни на минуту раньше, ни на минуту позже, мы позвонили в дверь. Приветливый невысокий старик, а за ним улыбающаяся высокая, сухопарая и прямая старушка открыли дверь. Полковник, хотя и согбенный по возрасту, сделал попытку по-военному вытянуться, щелкнул каблуками и слегка склонил голову — старая привычка. Мы вручили цветы и прошли в первую комнату налево — гостиную. Фрау Петерсхаген разлила чай в чашки очень тонкого саксонского фарфора — предмет богатого прошлого — и предложила два вида вкусных немецких кексов.

Завязался разговор, потом мы вместе смотрели по телевизору показ моей операции в программе хроники — всего три минуты. Старички ахали и выражали мне вежливое почтение. Я перевел разговор на историю сдачи города:

— Господин полковник, как вам удалось договориться с Советской армией?

— Знаете, я принадлежал к тому узкому кругу немцев, который давно понял, что Гитлер ввергнет нас в пропасть. Когда советские вошли в Германию, я увидел, что война нами проиграна и надо попытаться спасать нашу культуру. Только тупицы не хотели понять этого, а их было большинство. Советские войска уже подходили к нашему городу, можно было ожидать, что через несколько дней они начнут нас обстреливать. Среди профессоров университета были двое, которым я вполне доверял, потому что они думали так же, как и я. В большой тайне я просил их выехать навстречу советским, попытаться встретиться с кем-либо из командиров и сказать, что я сдам город без боя. Но в войне всегда много коварства. Советские могли заподозрить ловушку. Я просил привезти их представителей ко мне на переговоры. Моя жена дала им мои штатские костюмы — переодеть. Я дал свою машину, никто не имел право останавливать машину начальника гарнизона. Они привели двух советских, говоривших по-немецки, ко мне сюда, на эту квартиру.

Тут горячо вступила в рассказ фрау Петерсхаген:

— Я провела их в кабинет — дальнюю комнату. А вскоре позвонили в дверь и неожиданно явились три офицера спецслужбы СС, говорить с полковником. Что делать? Я любезно улыбалась и ввела их в эту комнату, где сейчас сидим. И пошла за мужем.

— Служба СС мне не подчинялась, — опять заговорил полковник. — Если бы они узнали, что в другой комнате сидят русские офицеры, они бы всех нас расстреляли на месте.

— Положение было ужасное, — снова перебила жена. — Пока полковник разговаривал с СС, я пошла в ту комнату, показала им всем знак, чтобы они молчали, и провела к выходу мимо этой вот закрытой двери. Представляете? — за дверью сидят эсэсовцы, а мимо двери прокрадываются советские. Это был большой риск.

— Но я уже успел показать им свой приказ войскам на завтрашнее утро: сложить оружие и сдаться советским. Они поняли, что могут войти без обстрела и боя, — сказал полковник.

— А если бы ваши войска не послушали вас? — спросил я.

Он улыбнулся:

— Тут я воспользовался типичной немецкой чертой: для немцев авторитет начальника — это все, его приказ — закон; они его не обсуждают, они ему только подчиняются. Были недовольные, но и они не могли возражать, а просто покинули город до прихода русских.

Точно без пяти минут восемь мы стали прощаться. Но старички так разговорились, что попросили нас остаться еще на час. Милош мне подмигнул — с их стороны это был знак редкого уважения. Когда в девять мы вышли на улицу, падал снежок, в сумерках все казалось особенно красивым, приятно светились окна, было чисто — идиллическая картинка сохраненного древнего города, а в нем — немецкая бытовая культура.

Из одного окна на нас смотрели два наших старичка, махали нам и улыбались. Я глядел на них и думал: когда в 1943 году ты воевал в России, я был мальчишкой в эвакуации не очень далеко от Сталинграда. Если бы я попался тебе тогда, твои солдаты просто угнали бы меня в концентрационный лагерь как полуеврея и там убили бы вместе с другими. Ты тогда не пошевелил бы даже пальцем, чтобы спасти меня. А теперь машешь мне своей старой немецкой лапкой из окошка. Нет, все-таки немцев я не любил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});