Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

руку, как будто невесть что случилось, потом посмотрел в глаза:

— Я не могу. Не удержусь.

Не отпуская запястье, потянула его за собой:

— Мне одиноко, не надо держаться. Я сама не могу, но поласкаю тебя.

Он же так домогался, что ж сейчас-то, как обухом ударенный? Не сопротивлялся — но и только. Следовал, куда вела, остановился у кровати, схватившись за резной столбик. Задрожал, когда начала раздевать. Стащила через верх его кожаную одежду, и он остался в одних штанах. Обняла, стоя на кровати на коленях, зарываясь пальцами в шёлковую гриву, гладя шею, спускаясь ниже по спине и прижимаясь всем телом, чувствуя его дрожь и жар.

— Так мечтала об этом… Скучала, ждала… Так рада, что ты не сложил голову, что вернулся ко мне… Соловушка, ну что же ты?

Он был, как пламя и шёлк, и тихо постанывал от прикосновений. Дышал очень быстро и поверхностно. С трудом расцепив зубы, прошептал:

— Делай, что хочешь. Я не сделаю больно, подожду, пока ты станешь здоровой — но посмотри на меня, потрогай, погладь меня там.

Он никак не помогал, и я медленно и неловко распустила шнуровку на боку и спустила штаны, облегавшие его, как вторая кожа.

И удивлённо уставилась. Его уд был короче, чем у Трандуила, но такой же толстый. Он наливался тёмной кровью, подрагивая, и на нём медленно проявлялись татуировки, светящиеся перетекающим под кожей живым золотом. Осторожно взглянула Ганконеру в лицо: не оскорбляет ли его моё удивлённое разглядывание, но у него были закрыты глаза, и роскошные ресницы лежали на покрывшихся тёмным румянцем щеках. Он еле стоял, вцепившись в прикроватный столбик, и пальцы, исколотые ежевичными шипами, были в крови.

Заставила его отпустить ежевику и улечься. Окончательно стянула с него одежду и замерла, любуясь напряжённым бледным телом, постепенно краснеющим от возбуждения. Он быстро дышал, весь уйдя в ощущения, и, когда я провела рукой по его бедру, тихо застонал, не открывая глаз. Член его намертво прилип к животу, закрывая узенькую шерстяную дорожку, сбегающую вниз от пупка. Взяла его в руку и отвела, вызвав судорожный вздох. Я так мечтала провести по этой дорожке губами — и вот провела, медленно, еле дыша, касаясь щекой возбуждения. Целовала его раздвинутые бёдра, сначала легко, потом всё сильнее. Ганконер вцепился в одеяло руками, тихо, севшим голосом попросил:

— Не оставляй меня так, позволь кончить, потрогай ещё, — но он лежал, по-прежнему позволяя делать с собой всё, что угодно.

Очень лёгкими движениями гладила его, рассматривая и удивляясь: член опоясывали татуировки, состоящие из золотых, не знакомых мне знаков и букв, и они то угасали, то начинали сиять на тёмной коже.

Он не дал долго рассматривать, с коротким умоляющим стоном положив мою руку на себя. Крепко сжала его возбуждение в руке и начала двигать ею. Ганконер сначала держался и сдавленно, сквозь зубы стонал; потом начал вскрикивать в такт движениям, всё сильнее и сильнее, но не двигаясь и не подаваясь навстречу, а всё больше каменея — и вдруг выгнулся, заметался, хватая ртом воздух, не умея вдохнуть и не в силах крикнуть. Я поняла по его напряжению и сокращениям мышц, что это оргазм — и удивилась отсутствию семени.

Гладила его сильно покрасневшее тело, слыша, как глухо и быстро стучит его сердце. Наконец он всхлипнул и очнулся. Молча притянул к себе, обнимая.

Не удержалась и спросила:

— Эти татуировки — для красоты?

Он тихонько фыркнул, целуя в ушко:

— Нет, магические. Запирают семя и дают возможность кончать насухую. Сделал, когда начал спать с демоницами — чтобы случайно не оставить его в них. Уберу. Через два дня ты поцелуешь моё ухо и позволишь мне всё.

69. Про красоту

вот молодёжь не то что раньше

мы часто слышим от старух

а у самих следы сведённых

татух

© Катерина Ежова

Надеялась, что Ганконера развезёт и что я просто полежу рядом и порадуюсь его близости, наконец ставшей доступной. Повернулась задом и уютно устроилась, прижавшись. Но он не засыпал, перебирал волосы, гладил шею и ушко, и ласки его становились всё настойчивее. Сонно поинтересовалась:

— Это восьмисотлетний опыт инкуба придаёт такую живость?

Ответом был тихий смешок:

— Богиня, тебе не даёт покоя эта часть моей жизни, да? — он приподнялся и повернул меня к себе, и от его лукавой улыбки у меня сердце зашлось.

Вот ничего больше не надо — только чтобы лежал рядом и улыбался. Но он вдруг слегка затуманился:

— Ты же не боишься, что я съем тебя? — уловил удивление в глазах, с насмешкой пояснил, — инкуб — это не про постельные утехи, а про еду, моя романтичная.

Тоже затуманилась, подумав, что я ничем не хуже и не лучше тех крестьянок, которых он съел, и было их немало. Тоже наверняка романтичные были особы, так что, может, зря не боюсь. Эльфийки, кстати, боялись, что Ганконер в запале сожрёт их, он сам говорил.

— Ты не бойся.

Он снова лёг под бочок и зашептал на ухо:

— С тех пор, как я стал эльфом, я ни разу не практиковал такое. Да и раньше пытался не убивать: одурманивал, наносил лёгкий магический удар, открывающий выход жизненной силе, и пил её, но понемногу. После чего отпускал жертву. Но ничего не получалось: сила продолжала вытекать, и девушки гибли — как окружающим казалось, от любви, хотя вся любовь происходила у них в голове, — Ганконер помолчал и мрачно добавил, — хотя она всегда и у всех там происходит. Поняв, что ничего не получается, я начал убивать сразу, выпивая досуха. Поверь, они умирали счастливыми. Гораздо лучше, чем медленно и от тоски. А я наедался. Но не думай, что у меня есть что-то, что резко отличает меня от других мужчин.

Заинтересовалась. Помялась от неловкости, но спросила:

— А не в голове секс происходил?

Вопрос вышел неуклюжим, но он понял:

— В самый первый раз да. Потом нет. Это только мешало… — и, тоже мучительно помявшись, — я ласкал, но не входил. Требовалось заставить женщину забыться от наслаждения, а мой размер для дефлорации не очень…

С тайным изумлением смотрела, как он краснеет и заикается. Инкуб! Восемьсот лет! Не считая времени в аду, где годы не считают и каждая минута кажется вечностью.

Хотя, если подумать, сколько он тем инкубом был? В двадцать его выгнали из племени, не достигнув ста он встретил эльфов… лет пятьдесят-семьдесят. Что ж, по человеческим меркам немало. Но полноценный акт за это время —