Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

12 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Дождь, гололед. Неудачно сходил на железную дорогу — у них тоже нет связи с Ленинградом. Дважды перелезал через платформы со щебнем и прошелся по луже, приняв отблеск воды за ледяную корку. Вернулся в вагончик с мокрыми ногами. Дамка зашла ко мне, виляя хвостом, и приложилась грязными лапами к груди. И где ее хозяин? И тоскует ли она по нему? По-моему, преданность собак сильно преувеличена в житейской мифологии. Нам так хочется, чтобы собаки тосковали по нас.

Хожу в Публичку — подчитываю литературу по социологии, природе лжи и шутовству как явлению культуры — для «Шута».

Написать бы диссертацию: «Причины искажения информации в производственных условиях». Да кто же разрешит такое?

«Смеховой мир Древней Руси» (Д. Лихачев, А. Панченко. Л., 1976 г.):

«Дурак — прежде всего человек, видящий и говорящий „голую“ правду». «Это всё равно, как если бы человек ходил, постоянно пританцовывая. Даже в самых серьезных ситуациях его походка вызывала бы смех» (академик Д. С. Лихачев).

В Русской Православной церкви — 36 канонизированных юродивых, для них установлены поминальные дни.

17 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Вчера получил пишущую машинку из ремонта — ей переделали шрифт на стандартный.

Немецкая трофейная машинка досталась от отца и старшего брата — скинувшись, они купили ее в 1960 году в комиссионке. Побывав в руках мастера, машинка стала работать почти беззвучно, маслянисто клацая и мягко скользя кареткой. Шрифт четкий и красивый. Вчера печатал и радовался. Года два назад я оставил ее в электричке, выйдя на 69-м километре. Меня спасло, что у кассира на платформе был телефон — она созвонилась с милицией на станции Сосново, и дежурный сержант встретил поезд и забрал с полки второго вагона мою «Грому».

Забрать-то он забрал, но возвращать не поспешил. В тесной комнатке железнодорожной милиции мне предложили объяснить, по какому праву я имею в личном пользовании множительную технику, а именно — пишущую машинку.

Назваться писателем мне не хватило духу. Я, немного нервничая, объяснил, что машинки свободно продаются в комиссионных магазинах, и я как нештатный корреспондент нескольких центральных и ленинградских газет печатаю на ней свои материалы. Возьмите, дескать, подшивку газеты «Смена» за последние месяц-два, и вы найдете там мои рассказики. Есть у вас «Смена»?

— Понятно, — сказал сержант, разглядывая мой единственный документ — проездной билет с фотокарточкой. — Пиши расписку, что получил.

Немецкая трофейная машинка — это, пожалуй, единственное, что дала нашей семье война.

26 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Мой рассказ «Этажи» прочитал А. Житинский. Говорит, понравился. Я отнес его в «Неву».

Прочитал «Варраву» — повесть шведа Пёра Лагерквиста об отпущеннике Варраве, которого отпустили, помиловав, вместо Христа.

Интересен стиль повести. Повествование движется через внутренние монологи героев, их размышления, т. е. почти всегда опосредованно. Автора совсем не видно.

Сегодня же прочитал «Неоконченный портрет» А. Чаковского. Интересно. О Франклине Делано Рузвельте. Автор пишет, что есть наказание, посылаемое Господом, а есть испытания — для закалки человека, и надо их различать. Испытания, думаю, могут быть не только бедами, но и напротив — богатством, славой и т. п.

Рузвельт говорил, что человек должен жить в достатке, но не в роскоши. Он спас страну от кризиса и в жизни был весьма экономен. В их богатой семье никогда не выбрасывали старой одежды, находили ей применение.

Вчера был в Зеленогорске — ездил за картошкой. Мороз и солнце.

Ольга потеряла 25 руб. А может, сперли — не знает.

Держатся холода. В нашем вагончике мерзнем и при трех электрических печках — всё выдувает ветром.

«Мы строим дом» начат, но до конца далеко. Пишу отдельные эпизоды. Отбираю материал. Вещь должна получиться чувствительной…

30 декабря 1984 г. Гатчина.

Сегодня Фантомас рассказал, как он летал в Москву за новой «волгой» для Гатчинского райисполкома, где работал шофером. Полет обошелся ему в 140 руб. при стоимости билета в тринадцать. Зато — всё по блату.

Неожиданно позвонили и сказали, что надо забирать машину в Ногинске, под Москвой. Председатель исполкома был в отпуске, и Фантомас самостоятельно принялся выискивать блат для покупки билетов.

Смотался на «газике» в соседний поселок и нашел мужика, который дружил с работником аэропорта «Пулково». Мужик был с похмелья и сказал, что плоховато соображает, надо бы поправиться для внятного обстоятельного разговора. Витька купил бутылку, опохмелил.

Тут мужик вспомнил, что друг, который стопроцентно может достать билет до Москвы, заказывал ему цыплят для свадьбы дочери. Пришлось ехать на птицефабрику к знакомым, чтобы явиться к другу с доброй вестью — цыплята, мол, будут в назначенный срок. Заказали два ящика цыплят, но птицеводы попросили аванс — тоже страдали с похмелья.

Фантомас почесал затылок и дал аванс под чужих цыплят для чужой свадьбы. Приехали к авиационному мужику с доброй вестью о цыплятах, попросили достать билет на завтра. Авиатор пообещал. Но попросил Фантомаса подбросить на «газике» в соседнюю деревню к теще, которой он давно обещал привезти самовар из ремонта — просто, блин, затрахала с этим самоваром!

Помочь мужику против тещи — святое дело. Взяли самовар, приехали в деревню — там пьянка. Сельчане обрадовались Витьке, как родному, попросили сгонять в магазин. Авиатор тоже попросил купить несколько бутылок водки — завтра, дескать, сочтемся. Сгонял, купил, привез.

Дождался, пока авиатор напьется и слегка подерется, и отвез его домой. Пьяный авиатор обслюнявил Витьку поцелуями и наказал приехать к семи утра, чтобы вместе двинуть в аэропорт.

Фантомас собрал вещи, запасся на всякий случай выпивкой, сходил в баню, а после бани напился с соседом самогонки.

Утром поднялся — голова гудит, как котел. Приехал на велосипеде хмурый сменщик, завели машину, забрали сонного авиатора, по дороге опохмелились, покряхтели, добрались до Пулкова.

Авиатор пошел договариваться с летчиками, чтобы взяли «зайца» со стеклянным билетом — то есть с выпивкой. Прокол. Второй прокол. Три прокола подряд. Никто не может по разным причинам.

Наконец, пристроили Фантомаса в интуристовский рейс. Сиди, сказали, в закутке стюардессы и ни звука. С тебя две бутылки коньяка.

— У меня коньяка нет, — испугался Витька. — Только водка, четыре бутылки.

— Фу, — говорят, — как неинтеллигентно. Ну ладно, давай водку.

Взлетели. Облака внизу, небо голубое, стюардесса длинноногая колготками шуршит.

— Девушка, — Витька говорит, — у вас пива нет? — И по ножке ее проводит.

Девушка глазами стрельнула, вышла. Приходит летчик, кавказец, Витьку за горло — хвать!

— Ты что, — шипит, — к моей жене пристаешь! Сейчас секретный люк открою и выкину!

Витьку в жар бросило. Руки поднял — сдаюсь! Я просто пива спросил, с похмела.

Ладно. Летчик ушел, Витька перед девушкой извинился. Сидит, трет горло, тихо радуется, что живой остался. Даже воды попросить боится. Но девушка догадалась, принесла бутылку боржоми.

Прилетели в Москву. Подгоняют интуристовский автобус. Витька со всеми садится, крутят по Москве с экскурсоводом, приезжают в гостиницу. Выходит, чемоданчик между ног ставит, закуривает, оглядывается — первый раз в Москве, рядом Красная площадь, Кремль видно — добрался до столицы! Теперь надо в Ногинск пробираться.

Вдруг его под руки: пройдемте! Завели куда-то, обыскали, документы на стол выложили: почему вы с иностранной группой вместе оказались? Кто такой? Откуда? С какой целью в Москву прибыли?

У него была командировка в Ногинск от Гатчинского исполкома. Витька чего-то мемекал, плел, чтобы авиаторов не подвести, его заперли в комнате без окон — сиди, думай и не смей врать! Мы всё проверим! На следующий день выпустили.

Добрался до Ногинска, получил машину, тормоза-сцепление проверил, на трассу выехал — ну, думает, пришла пора свои деньги возвращать. И точно: стоит женщина с дочкой — милый, подвези!.. Пока до Ленинграда добирался, сто рублей заработал. Кого на рынок, кого с рынка, кто на похороны опаздывает, кто от мужа убегает, кто с любовницей кутить едет. Веселая трасса. Сто рублей насшибал, а на билет потратил сто сорок. Сорок рублей до сих пор не дают ему покоя. Я его утешил словами из песенки, которую любит напевать мой зять Скворцов: «По блату, по блату, спалили немцы хату!»

По японскому обычаю, до Нового года надо отдать все долги, сделанные в уходящем году. В старину, если японская семья не могла вернуть долги, она снималась со своего места и шла на другое, более удачливое. И от стыда перед соседями.