Убийца (Выродок) - Фредерик Дар

Я порылся в карманах и прикинулся, будто посеял бумажник.

Бабкино лицо вмиг сделалось водонепроницаемым. Еще бы: после пятидесяти лет работы эту песню она знала лучше, чем «Марсельезу»…

— Да ладно, — проскрипела она, как ржавый флюгер. — Можешь не стараться. Так ты, значит, пустой, а, поганец? А я-то из-за тебя столько времени даром потеряла! Я тебе не Дед Мороз! А ну, пошел отсюда, козел!

Я двинулся к двери. Она решила, что я повинуюсь, и пуще прежнего нажала на ругательную педаль. Но быстро заглохла, увидев, что я не умотал, а повернул в двери ключ и сунул его «in the pocet»[3].

— Эй… Эй, ты чего это?

Для нее не стоило громоздить целый роман: можно было говорить открытым текстом.

— А я это того, что лежал в «Куско» и только что оттуда свалил. Да еще вырубил мужика, что меня стерег…

На комоде как раз лежала вечерняя газета с моей фотографией.

— Вот он, ваш покорный слуга, — кивнул я.

Она быстренько посмотрела на фото — просто чтобы проверить сходство.

— Ах, так ты в бегах… — сказала она. — И что ж думаешь делать?

— Еще не знаю. Первым делом — поспать и кинуть что-нибудь на зуб.

Она, похоже, не больно этому обрадовалась. Впрочем, она так и сказала:

— Не нравится это мне. Сколько уже работаю — ни разу носа не запачкала…

— Ну ясно-ясно: в общем и целом живешь спокойно, — хмыкнул я.

— И впредь не собираюсь!

— Так ты у нас кандидат на орден Почетного легиона?

— Нет, но я, представь себе, привыкла к свежему воздуху…

— Зато я уже отвык. Так что захлопни пасть, или я рассержусь. Я остаюсь здесь, раз пришел. И не возникай, иначе что-то случится.

Она уяснила.

Ее квартира была просто создана для таких, как я. Один выход — через дверь. Я наглухо забаррикадировал ее, подтащив вплотную кровать. Потом выглянул в форточку: за ней виднелась крыша соседнего дома. Порядок…

— Слушай, дай чего-нибудь пожрать.

— Чего дать-то?

— Все равно.

— Тут осталось немного фасоли…

— Тащи.

Я выскреб сковородку, потом проглотил две чашки горячего кофе. Стало получше. Оставалось победить усталость; для этого существовала только койка.

И я улегся на ее клоповник, зорко вертя башкой.

— Ты тоже можешь ложиться, красавица. Не бойся, мне что-то не хочется тебя насиловать.

Она сидела надутая — страшно злилась на меня и на свой плохой нюх, по вине которого сама же ко мне и прицепилась.

— Только не пытайся меня обставить, — добавил я напоследок. — У меня очень чуткий сон. Мошка пролетит — и я уже на ногах…

Я закрыл глаза, и все бесшумно рухнуло куда-то вниз.

XIV

Легкий шорох вытащил меня из облаков. Я не врал карге насчет своего чуткого сна. В моем положении человек все время начеку, а если нет — у него что-то не в порядке с головой.

Я открыл один глаз. Была ночь, в форточку заползал лунный свет. В этом зеленоватом сиянии я увидел, что потаскуха шастает в комбинашке по комнате. Я лежал молча. Может, она просто в сортир? По мере того как глаза привыкали к темноте, я смог разглядеть ее получше. Куда там развалинам древних городов! Ее сиськи лежали на животе, как на подушке. Лицо давно разлезлось по швам, и без косметики она была сущая ведьма. На мгновение мне подумалось, что вот сейчас она вытащит из шкафа метлу и вылетит на ней сквозь черепичную крышу…

Она подошла к косолапому комоду и с величайшей осторожностью выдвинула нижний ящик. Теперь я уже не упускал ни одного ее движения: было ясно, что эта бравая кошелка замышляет какое-то гадство.

Тогда я, тихий, как кошачья тень, свесил с лежанки копыта. Теперь мне достаточно было протянуть руку, чтобы достать прилепленный слева от двери выключатель. Так я и сделал.

Вспыхнул свет, и бабищу будто окатили ведром холодной воды. Она подскочила, и жутковатый ножичек, что был у нее в руке, вывалился на пол.

Прикидываете, что за бесовские планы вынашивала эта матрона? Готовилась выпустить из меня всю водичку, как из борова, жмыдра подлючая!

— За грибами собралась? — спросил я.

Она не ответила.

— Сразу видно, ты не из Шотландии, — продолжал я. — С гостеприимством у тебя туговато…

Она начала отступать в дальний угол комнаты; туда, впрочем, было совсем недалеко.

— Будешь подходить — заору, — сказала она с решимостью.

Я немного растерялся. Эта плесень запросто могла завопить на весь дом, что ее убивают. Ночью слышно хорошо, и жильцы обязательно закопошатся.

Я цапнул сковороду, из которой доедал фасоль — увесистую чугунную «кокотку» с. длинной ручкой. Она отлично заменяла дубинку. Определенно, я становился профессиональным молотобойцем. Передо мной открывалась блестящая карьера глушителя быков…

Карга разинула рот, чтоб выпустить свой крик на волю, но так и не успела взять верхнее «до». Я заехал ей сковородой по щеке. Раздалось красивое «динннь!» Она схватилась рукой за башку и, похоже, поплыла.

Но у баб шкура крепкая. Они — как слоны: чтобы завалить, надо вцелить в нужное место… Хрычовка только заскулила, потирая фасад.

Тогда я приблизился и подобрал пырку. Зубочистка оказалась неслабая, из шведской стали. Она раскрывалась простым нажатием кнопки. Видать, ножик позабыл бывший бабкин кавалер.

Лезвие выскочило с такой силой, что я едва не уронил нож. Я посмотрел на бабку. Она не видела, что я делаю. Я уставился на лезвие… И тут все вокруг загудело; стены и мебель начали корчить мне жуткие гримасы, в голове поплыл красный туман.

То, что произошло потом, я описать не могу. Помню лишь, что через минуту я был весь в поту и в крови. Кисть правой руки, сжимавшая нож, полностью окрасилась в багровый цвет, а баба лежала у меня под ногами, как куча окровавленного тряпья.

Я положил нож на треснувшую крышку комода, перед фотографией военного в рамке из ракушек. Потом ухватил бабку за ноги и затащил в кладовку около кухни. Там, где она лежала, осталась лужа густой крови, от которой меня всего передернуло. Я накрыл старуху драным ковриком, лежавшим у кровати, и вымыл в раковине руки.

Понемногу ко мне вернулось спокойствие — и тогда нахлынула великая печаль.

— Мания, что ли… — пробормотал я.

Я был поражен, насколько легко человек становится закоренелым убийцей. Я убивал не раздумывая, не испытывая ни малейшего волнения. «Капут!» Я полностью оправдывал это прозвище, которое дружбаны прилепили мне просто так…

* * *

Честно говоря, я и после этого почти не помню, что творил… Как бы то ни было, я снова лег в кровать и заснул. Трудно представить, до чего мне требовалось отключиться.

И вот, проснувшись, я понял, что теперь уже окончательно очухался, пришел в норму и нагнал свое прежнее крепкое здоровье. От моего отравления не осталось и следа.

В форточку лезла уже не луна, а солнце. Отличное солнце, густое, как пудинг. Я смотрел, зевая, на него; оно согревало мне глаза. Но мое блаженство нарушил ужасный запах: едкий, пресный запах крови и смерти.

И мне вспомнилось сразу все: старуха, нож и случившийся со мной припадок душегубства.

Я встал, увидел на своем халате кровь и с отвращением его сбросил. Лезвие лежавшего на комоде ножа сделалось почти черным, и мужик на фотографии, казалось, смотрел на него с каким-то удовлетворением.

Я не мог позволить себе оставаться здесь: в комнате нечем было дышать. Я выдвинул все ящики комода, уже не заботясь о том, что оставляю отпечатки пальцев: слишком уж сильно я наследил за эту бурную ночь. Легаши обязательно догадаются, чьих это рук дело. Воображая их лица, я едва не задыхался от восторга. Да и рожи судей, отложивших слушание дела, тоже стоило увидеть. Наверняка начнут, бедняги, комплексовать от своей излишней снисходительности, упадут в глазах жен… Ох и солоно придется парням, которые предстанут в ближайшее время перед судом! Это я точно знал.

В комоде я нашел пятьдесят тысяч мелкими купюрами. Наверное, из-за них старуха и обнажила ночью шпагу: боялась, что я их захапаю. Это единоразовое пособие меня очень ободрило. Если подфартит — того и гляди, выберусь из тупика…

Только теперь в моем убранстве разгуливать было невозможно. К этому времени уже вся столица знала, что небезызвестный Капут улизнул из «Куско», разодетый честным пихальщиком термометров… Я охотно променял бы бабкины пятьдесят штук на менее броский наряд.

Я облазил всю квартиру, но откопал только старый черный женский плащ, к тому же слишком узкий в плечах. Тут у меня появилась идея — не ахти какая, но все-таки… Я взял ножницы и отрезал низ плаща, превратив его в куртку. Потом снял с печки трубу: на пол высыпалась кучка сажи. Я набрал полную пригоршню, измазал себе лицо, руки, одежду и через две минуты стал похож на камерунского камергера.

Идея моя была вовсе не так уж плоха — сейчас сами увидите. Я помнил, что накануне, по пути сюда, видел на этаже стремянку. По ней, видимо, забирались в чердачный люк. После санитара мне предстояло теперь попритворяться трубочистом. В психологическом плане это было отменное прикрытие: легаши высматривают «мужчину в белом», и им не будет дела до бравого парня-сажетруса, шагающего по столице со стремянкой на плече…