Казус бессмертия - Сергей Ересько

Голос Сухова спокойно перебил:

– Вы можете считать себя кем угодно, хоть – невинной овечкой. Нам это не интересно. Мы свою работу уже сделали. Но, если б вы были таким принципиальным гуманистом и ученым-правдолюбом, то передали бы информацию на запад бесплатно…

– Так я понес накладные расходы! Я несколько раз ездил на встречу с человеком из английского посольства в какие-то засранные гаражи, расположенные на окраине Москвы…

– Да. За все время вы потратили шестьдесят копеек в метро и один раз четыре рубля на такси. Это – накладные расходы. А информацию по Тунгусскому метеориту вы продали за десять тысяч долларов. И собирались за пятьдесят тысяч продать информацию о медицинских исследованиях останков гуманоида в скафандре, раздавленного мамонтом и вмерзшего вместе с ним в лед под Якутском. Ничего себе – накладные расходы! На Луну слетать можно… Хорошо хоть, что английским шпионом оказался наш сотрудник, специально подосланный к вам, чтобы проверить, чем вы дышите…

– Как? Это правда?

– В суде узнаете. По количеству приобретенных лет. За накладные расходы…

Дверь в камеру хлопнула, и разговор на столь интересную тему был закончен.

Несколько дней в другой камере находился узник, который, почему-то, не боялся своих тюремщиков. Он постоянно стучал в дверь и орал в глазок всякие непристойности. Но самым странным было то, что частенько он высказывался на политические темы, и никто его за это не пристреливал на месте. Лишь когда он конкретно надоедал надзирателям, дверь в его камеру открывалась, раздавались гулкие звуки, напоминающие удары папуасского барабана, и сосед умиротворенно замолкал на несколько часов. Потом он опять начинал что-нибудь кричать, или громко петь различные песни. Пока в очередной раз не надоедал… Самыми ходовыми из его выражений были:

– Вы все − коммунистические фашисты! Ленинизм – говно! Советский Союз – сборище придурков! Да здравствует капиталистический интернационал! Дальше психушки не упрячете, сволочи! Хочу бабу!

Было много других высказываний, но тогда Шенгеле их еще не понимал. Зато запомнил по куплету из двух исполняемых, в-основном, по ночам, песен:

Здравствуй, новый день весны,Улицы, как кровь, красны.С бантом алым на грудиВождь. И жертвы впереди…

Упросил меня купецСъесть соленый леденец.Леденцов у тех купцов –Полна жопа огурцов.Дура я махровая,Шлюха бестолковая…

Потом его увели. Когда он уходил в сопровождении тюремщиков, по коридору пронесся его последний вопль:

– Да здравствует советская психиатрия, самая добровольная психиатрия в мире!

В один из обычных дней утреннюю тишину коридора разорвал женский крик. Он сопровождался звуками шагов и лязгом открывающейся двери соседней камеры, той, где раньше сидел крамольник антисоветской направленности. Шенгеле подошел ближе к глазку и прислушался. По коридору вели женщину. Она плакала и, периодически вскрикивая, произносила скороговоркой:

– Но, я клянусь, я ничего не знала! Я клянусь… он мне ничего не говорил… я даже понятия не имела о делах мужа… я не знала, что он предал… я клянусь! Олег, ведь вы же с Пашей друзья! Ведь вы же работаете вместе!

Голос, странно похожий на голос Сухова, но какой-то неживой и черствый, крикнул:

– Заткнись, сука! Какой я тебе Олег!

– Но ведь мы же дружим семьями… дружили… Он же, как обычно, поехал сопровождать театр на гастроли… Я не знала, что он сбежит… туда…

– А шмотки заграничные втридорога продавать друзьям знала как? Я тебе теперь устрою! Подстилка фарцовочная!

Раздался резкий звук пощечины. Женщина вскрикнула. В соседней камере что-то упало, и тут же хлопнула железная дверь. За стеной послышались судорожные всхлипывания.

Неожиданно замок на двери в камере Шенгеле начал открываться. Он отскочил и сел на нары. Дверь распахнулась, и в проеме возник Сухов. Лицо его никаких эмоций не выражало.

Он сказал своим обычным голосом:

– Собирайтесь, господин Шенгеле. Вас ждет полковник. Время вам – одна минута.

* * *

В кабинете Фролова даже сквозь маленькое оконце было заметно, что за стенами казенного здания существует прекрасный ясный день. Окно было приоткрыто и лучики солнца, дробясь решеткой, проникли в мрачное помещение. Йозеф сидел на стуле и жадно следил за игрой солнечных зайчиков, которые беспорядочно скакали по столу, полу и стенам. Фролов что-то искал в толстой картонной папке. Найдя, наконец, то, что ему было нужно, он поднял голову и, глянув на Шенгеле, произнес:

– Подойдите и распишитесь.

Йозеф нехотя встал со стула, подошел, взял протянутую авторучку и, расписываясь в указанных полковником местах, проворчал:

– Сколько можно ставить подписи? Я уже со счета сбился. Сначала вы требовали подписывать протоколы допросов, потом какие-то ведомости. Далее я подписывал акты о проведении видеосъемок… Интересно, за что я расписался в этот раз? Может, здесь написано, что вы кормите меня черной икрой вместо вонючей селедки, а сами крадете ее и отвозите домой, где продаете соседям…

Фролов отложил в сторону подписанную Йозефом стопку, сунул тому под руку еще один листок и сказал:

– Здесь надо расписаться за полученные кеды, в которых вы ходите уже три месяца.

Шенгеле опустил глаза вниз, осмотрел свою обувь и, ставя подпись, заметил:

– Я думал, что это резиновое недоразумение развалится через неделю. Оказалось, что я был неправ. Довольно прочная обувь, хотя и неудобная.

Фролов засунул лист в папку и сообщил:

– Прочность – характеристика всех советских изделий. А с удобством перебьетесь. Это вам не фирма «Саламандер». Удобная обувь стоит дорого.

Шенгеле рассмеялся:

– Черт с ними, с вашими кедами. Расскажите лучше, что я подписал ранее.

Он ткнул пальцем в отложенную пухлую стопку. Полковник, вытащив из папки очередной непонятный акт, подсунул его к руке Йозефа и ответил:

– Какая вам разница? Вы все равно уже давно мертвы. Причем, официально. Еще в семьдесят девятом году все западные газеты писали, что вас при купании застиг инфаркт, и вы утонули. Кроме того, израильтяне сообщили нам под большим секретом, что это – их рук дело. Самое интересное, что они уверены в вашей смерти на сто процентов!

Фролов радостно хохотнул и продолжил:

– Поэтому подписывайте, что дают, и не задавайте глупых вопросов.

Шенгеле разозлился. Он бросил ручку на стол и заявил:

– Не буду я больше ничего подписывать! Я хочу знать, что за бумаги вы мне подсовываете…

Фролов с обеспокоенностью в голосе сказал:

– Что-то меня тревожит состояние вашего здоровья. Надо, наверное, провести очередное исследование кишечника. Когда вы его проходили в последний раз? Три месяца назад? Это большой срок. Пища для заключенных у нас, что греха таить, не слишком качественная. Направлю-ка я вас на обследование. И пусть еще желудок проверят. Тем же методом…

Шенгеле скрипнул от злости зубами, взял со стола авторучку и подписал предложенный акт, после чего молча уселся на свой стул и затих, гневно сверкая глазами. Фролов, ласково улыбаясь, вложил лист в папку, закрыл ее, и констатировал:

– Вот видите, как все просто. Было бы из-за чего ругаться. Неужели вы не понимаете, что бюрократия – это атрибут любого государства. Куда же без нее? Кстати, забыл спросить, откуда у вас взялся синяк под правым глазом? Неужели, таким вот варварским способом Сухов прививает вам любовь к русскому языку?

– Нет, − зло ответил Шенгеле. – Синяк появился сегодня ночью после того, как коридорный надсмотрщик открыл дверь в мою камеру, и ударил меня в глаз кулаком.

– А почему он это сделал? – удивился полковник.

– Потому что за минуту до этого я просунул палец в глазок и ткнул им в его зрачок, − гордо ответил Йозеф.

– А зачем вы это сделали? – еще больше удивился Фролов.

– Не зачем, а за что. Так будет правильней, − пояснил Шенгеле. – Этот негодяй плюнул мне в кружку с чаем при выдаче ужина.

– Ничего не понимаю… – Фролов явно потерялся.

– А чего тут понимать? – Йозеф пожал плечами. – Он это сделал за то, что часом раньше я плевком сквозь тот же глазок попал ему точно в любопытствующий орган.

– А зачем… тьфу ты… за что это сделали вы? – заорал, не выдержав, полковник.

– А за то, что это животное, обладающее внешностью недоношенного питекантропа, имеет обыкновение с громким хохотом смотреть, как я устраиваюсь в отхожем месте. Все бы ничего. Я уже привык. Но сегодня эта сволочь стала давать советы. Я прислушался к ним и – промазал. А он принялся комментировать. Вот и все.

Фролов почесал затылок и сказал:

– Ну, прямо как дети, честное слово… А я еще думаю, какая такая в сводке за сутки травма на производстве, да еще у надсмотрщика. С глазом что-то… Теперь понятно. Послушайте, Шенгеле, стыдно же! Вы ведь не ребенок…

– Он тоже.