Очная ставка - Анна Клодзиньская

Около одиннадцати вечера скупщик услышал наконец тихий условный стук. Он выскочил в прихожую и открыл дверь. Вор вошел в квартиру. Он был необыкновенно худ, весил, наверное, не более пятидесяти килограммов. Может, сидел на специальной диете, которая позволяла поддерживать такую форму.

Они вошли в комнату. Здесь горела только одна лампа с абажуром, шторы были плотно задернуты.

— Как успехи? — спросил хозяин квартиры.

Вор укоризненно покачал головой.

— Если б я знал, что это такой пройдоха, — ответил он, — то пошел бы в какое-нибудь другое место. Я измотался, весь испачкался, перетряс всю квартиру и мастерскую, но ничего не нашел. Потом меня охватила злость, я вытащил у него кляп изо рта, приставил к горлу финку и проделал небольшую операцию на шее. Я не люблю таких вещей, поверьте мне. «Мокрая» работа — это не моя специальность. Но он все еще огрызался, поэтому я слегка прошелся по его шейке, неглубоко, но тот залился кровью. Он чуть не умер со страху… Ну и сказал.

— Где прятал? — поинтересовался скупщик.

Оператор тихо рассмеялся:

— Не поверите, носил под рубашкой. Как баба, которая идет на базар. Он сшил себе специальный мешочек, довольно изящный. Я его забрал, засунул хозяину обратно кляп в глотку, залепил пластырем, чтобы не вытащил преждевременно, привязал его покрепче к стулу и ушел. — Вор извлек из кармана желтый шелковый мешочек, пропитанный потом, тяжелый от содержимого. Развязал и высыпал содержимое на стол. Тут были две монеты по двадцать долларов, несколько царских золотых монет, австрийский дукат, два толстых золотых обручальных кольца, три перстня с драгоценными камнями и перстень с печаткой.

Скупщик взял лупу и все поочередно осмотрел. На лице его появилось довольное выражение. Задумавшись на мгновение, он решительно отодвинул обручальные кольца. На них были выгравированы какие-то имена и дата, а он не любил рисковать.

— Отдай их кому-нибудь переплавить, — сказал он. — Лучше всего Ручке, у него ведь часовая мастерская. Может, он сам их купит.

Вор протестующе покачал головой:

— Не продам ему. Посмотрю, как Ручка переплавит, и заберу. Не оставлять за собой никаких следов — это мой принцип.

— Похвально.

Они рассчитались, немного поторговавшись при этом, хотя скупщик обычно этого не терпел. Наконец пришли к соглашению. Оператор сложил ассигнации, разместил их во внутренних карманах и бумажнике. Встал, осмотрелся, желая убедиться, не забыл ли чего-нибудь. Протянул было руку за мешочком, но скупщик отвел ее.

— Я сожгу, — пробурчал он. — Ты сам говорил: никаких следов!

— Правильно.

Они попрощались взглядами и кивком головы. Скупщик никому не подавал руки, такая у него была привычка. Он не вытащил на сей раз пистолет: знал, что с Оператором этого делать не стоит. Тот на самом деле не любил «мокрой» работы, был «порядочным» в своих воровских делах.

* * *

Моника никак не могла уразуметь, почему ювелир, еще недавно бывший ее горячим поклонником, вдруг перестал ее узнавать, не сознался в покупке и вообще вел себя просто нахально. В конце концов она пришла к выводу, что в нем заговорила ревность. Ведь она пришла к нему с таким интересным, элегантным мужчиной. «А если это так, — решила она, — все будет по-другому, если я приеду одна. Наверняка Владек извинится и вернет деньги».

Через несколько дней, перед обедом, Моника подъезжала к мастерской, но на дверях висело объявление, что она закрыта из-за болезни ювелира. Владелец жил на втором этаже, над мастерской, она неоднократно бывала там.

Моника с некоторым беспокойством поднялась по лестнице, подготавливая в уме различные аргументы для атаки. Долго звонила, но никто не открывал. Наконец, когда она уже собиралась уходить, кто-то осторожно приоткрыл дверь, оставив ее закрытой на цепочку. Ювелир с недоверием смотрел на нее, он был в домашнем халате, шея — в бинтах.

— Это я! — воскликнула она, теряя терпение. — Ты что, опять меня не узнаешь? Оставь свои глупости, открывай!

Он снял цепочку.

— Болеешь? У тебя что, ангина?

Он указал ей на кресло и ответил шепотом:

— На мою квартиру был совершен налет. Мне всю шею изуродовали, посмотри. — Он немного сдвинул бинты, и она увидела кровавый шрам. Ее охватил страх.

— Кто это сделал? — задала она совершенно бессмысленный вопрос.

— Вор! Бандит! Грабитель! — шептал он, тараща на нее глаза, на щеках у него проступил лихорадочный румянец. — Я потерял все свое состояние!

— В милицию сообщил?

— Ты с ума сошла! Чтобы меня посадили за торговлю золотом?..

Она смотрела на него, не зная, верить или нет. Шрам казался настоящим, но, может, он сам себя чем-то поранил, а теперь разыгрывает перед ней этот спектакль. Ювелир еще какое-то время обиженно сопел, а потом сказал:

— Если бы ты тогда приехала одна, я доплатил бы тебе тысяч двадцать, но цены, которые называл твой… знакомый, это чепуха! Он взял их, наверно, с потолка, — добавил ювелир презрительно.

— Кто знал, что у тебя есть золото и драгоценности?

— Никто. Постой… Ну конечно, знали некоторые из моих поставщиков. Но в них я уверен. О сделке же с тобой не знал абсолютно никто.

Вдруг ей пришла в голову одна мысль. Но она показалась настолько абсурдной и ужасной, что Моника поскорее задала вопрос:

— Как этот вор выглядел?

— Зачем это тебе? Маленький, худой, проворный, как крыса. Лица не видел: он прикрыл его тряпкой или чулком. Волосы, кажется, рыжие.

Она вздохнула с облегчением. Теперь следовало бы произнести слова сочувствия, но Моника решила, что это излишне. Так или иначе, но он подло обманул ее. Кроме того, с этим страшным шрамом, потным красным лицом, неприятным запахом изо рта он был ей просто противен. «Как я только могла с ним… — подумала она с отвращением. — В дополнение ко всему такой скупец!»

Она встала, кивнула ему на прощание. Он не стал ее удерживать, только когда она вышла, засеменил в прихожую и закрыл двери на все замки.

Вечером Моника позвонила Казимежу и рассказала о происшедшем. Он минуту молчал, а потом ответил ей с заметным удовлетворением:

— Видишь, обман не пошел ему впрок. Вышло прямо по пословице: не рой другому яму, сам в нее попадешь. Он думал тебя перехитрить, а его самого перехитрили. Он тебе не говорил, где прятал монеты?

— Я не спрашивала. Не все ли теперь равно, ведь их нет.

— Тоже правда. Но запомни, в следующий раз, если захочешь что-то продать, посоветуйся с человеком, которому ты доверяешь. Это значит со мной, — засмеялся он. — Хорошо, дорогая? Послушай, ты случайно не поинтересовалась у своего ювелира, как выглядел налетчик?

— Поинтересовалась, — призналась она, удивившись. — А почему ты спрашиваешь?

— Видишь ли, мы ведь были там вдвоем. Ты отпадаешь, значит, остаюсь только я.

— У тебя все-таки мозги набекрень, — ответила она смущенно, подумав: «Хорошо, что разговор идет по телефону, а не с глазу на глаз».

— Ну и как он выглядел, этот бандит? Похож на меня?

— Нет. Он маленький, рыжий. Владек сказал, что похож на крысу.

— Ну что ж, я рад. Кажется, во мне нет ничего крысиного, — сказал он с иронией. Потом вдруг изменил тон: — Слушай, может, ты заскочишь ко мне вечером? Я один, Данута уехала к родственникам, вернется только послезавтра.

— Хорошо, — ответила она, растроганная и обрадованная. — Приду обязательно!

* * *

Одиннадцатого июля, как и предыдущие несколько дней, стояла настоящая жара. Была суббота. Все, кто мог, удирали в парк, в лес, на реку, куда угодно, лишь бы подальше от городского зноя. Ночь тоже не принесла желанной прохлады, термометры упорно показывали почти тридцать градусов.

Темно-зеленый польский «Фиат-125», видавший виды, с помятым правым боком и вдавленным крылом, медленно выбирался из окраин северной Праги, направляясь за город. В нем находился только один человек. Несмотря на ночную пору, он был в темных очках. Хотя стояла жара, на нем была куртка с поднятым воротником и спортивная шапочка. Он вел машину спокойно, на обгоняющий его транспорт обращал ровно столько внимания, сколько требовали действия водителя. Временами казалось, что он намеренно предпочитает держаться сзади и в отличие от всех никуда не спешит.

Неожиданно «Фиат» свернул вправо, на полевую дорогу, потом сделал еще несколько поворотов, то в одну, то в другую сторону, миновал какую-то животноводческую ферму, посадки смородины и наконец оказался в лесу. Этот лес находился в стороне от главной автомагистрали, идущей от Варшавы на север, он протянулся длинной полосой, километров на десять, а может, и того больше. На узкой песчаной дороге машина продвигалась с трудом. Фары давали слабый свет, наверняка не видный издалека. Но, возможно, человек в темных очках был как раз в этом и заинтересован.