Жест Евы (сборник) - Анри Труайя

– Девятьсот!

Каролин положила свою руку на запястье мужа.

– Жорж, – проворковала она, – будь осторожен.

– Ты о чем?

– Не ты ли говорил, что располагаешь только тремя тысячами?

Замечание было тем болезненнее, что не вызывало никакого сомнения.

– Я знаю, что делаю, – огрызнулся он.

И по его знаку распорядитель снова поднял ставку:

– Четыре тысячи.

– Четыре тысячи и двести сверху, – отозвался крикун.

– Четыре тысячи четыреста справа, – подхватил мсье Блеро. – Шестьсот за ним, семьсот в глубине зала… Восемьсот… Девятьсот…

Цифры менялись с такой скоростью, что Жорж потерял смысл их истинного значения. У него оказалось четверо или пятеро конкурентов, потом их осталось двое, и вот снова один, тот, что сзади и чуть левее:

– Шесть тысяч, – объявил мсье Блеро.

Жорж опустил голову. Каролин прошипела:

– Ты сумасшедший?

Да, ему и самому теперь казалось, что нормальным он никогда уже не будет. Он вот-вот осуществит самую красивую сделку своей жизни. Эта картина стоила вдвое, нет – втрое больше! Только не дать слабину! В наступившей тишине он в очередной раз подумал, что все уже сбылось, но голос из-за спины снова его перебил:

– Шесть тысяч двести.

– Шесть тысяч триста, – отреагировал Жорж.

Он повернулся посмотреть, осмелится ли кто-нибудь и теперь после него открыть рот, и на мгновение ощущение реальности изменило ему, а на сердце накатила холодная волна – позади, через три ряда и чуть левее, сидела та самая пара стариков, что так заинтересовала его накануне, во время демонстрационного показа. Престарелый господин поднял палец и изрек:

– Шесть тысяч пятьсот.

Жорж поймал на себе пронзительный взгляд хищной птицы и почувствовал, что его воля готова разлететься на куски.

– Ты заметила, кто там сзади? – пробормотал он.

– Да, – ответила Каролин.

– Безумие какое-то! Одеты, как побирушки, а за картину могут такие деньги заплатить.

– Шесть тысяч пятьсот, мсье, не так ли? Шесть тысяч пятьсот, я заканчиваю? – переспросил мсье Блеро.

– Семь тысяч! – крикнул Жорж.

Старика передернуло и он склонился к спутнице – видимо, посоветоваться. Было заметно, что они колеблются. Должно быть, они дошли до точки. Но с гримасой страдания на лице старик выдавил:

– Семь тысяч триста.

В голове Жоржа ярко полыхнуло. Все это очень походило на песочные часы. Верх превращался в низ, пустота сменялась наполненностью, прозрачность непроницаемостью, минувшее сущим… Он хорошо помнил, что на его счету в банке лежит всего три тысячи пятьсот франков, в ближайшие месяцы не предвидится ни малейшего пополнения, и если он отважится на эту покупку, то горько будет об этом сожалеть, и тем не менее не мог позволить себе упустить такую награду. Обладание полотном отныне было для него вопросом жизни и смерти. В мире не оставалось ничего значимого, кроме этого тусклого прямоугольника, заполненного гримасничающими фигурками. На лбу у него засверкали жемчужины пота, и он произнес:

– Восемь тысяч!

И ему почудился сдавленный вздох старика, осудившего его поступок. Ну так что, это конец? С сияющей торговым счастьем улыбкой распорядитель подзадоривал обоих противников:

– Восемь тысяч! Прекрасная картина и всего за восемь тысяч!..

– Восемь тысяч пятьсот, – роковым голосом ответил старик.

Распорядитель радостно подхватил:

– Восемь тысяч пятьсот!

В стеклах его очков играли отсветы огней, опьяневший молоток приплясывал в его побелевшей руке. Он улыбался, он ликовал, он был сущим дьяволом.

– Девять тысяч! – выдавил из себя Жорж.

Каролин потянула его за руку, словно хотела разбудить.

– Оставь меня, – холодно огрызнулся он.

И в очередной раз оглянулся. Старики сидели, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на него, будто парочка сов. Безобразные, помятые, провозвестники несчастья, один – с голым черепом и мохнатыми бровями, другая – с ликом покойника, на котором поблескивали два остекленевших зрачка. Губы старика нехотя тронулись с места, из его рта не протиснулось ни звука, а распорядитель захлебнулся восторгом:

– Девять тысяч пятьсот! – выпалил он.

И перевел глаза на Жоржа. Под этим умоляющим взглядом Жорж почувствовал, как силы наполовину покинули его, разум оцепенел, а сквозь нереальную тишину донесся его собственный голос:

– Десять тысяч!

– Жорж! – взмолилась Каролин. – Это немыслимо, ты не можешь заплатить за это миллион!

– Десять тысяч! – восхищенно крикнул распорядитель.

Кивком, едва заметным для окружающих, он поздравил своего клиента, решившегося на подобный шаг, однако рука его с дрожью потянулась в сторону противника, явно призывая того на повышение ставки. В этот момент жизнь на земле замерла. Жорж различал глухие удары собственного сердца как бы со стороны. Секунды шли медленно и тяжело, будто груженый воз. Мсье Блеро поднял молоток и, продлевая пытку, принялся покачивать им. Прикрыв веки, Жорж умолял старика объявить следующую ставку, но молоток с сухим треском рухнул на стол:

– Продано!

Какой-то миг Жорж еще сомневался в победе. Но нет же! Распорядитель направился именно к нему. В обмен на квитанцию ему пришлось сообщить свое имя. От счастья перехватило дыхание, и он вытер платком повлажневшие руки. Жена смотрела на него, как на чужака, с изумлением, но в то же время отстраненно. И он разделял с нею это пугающее удивление самим собой. Вплоть до окончания торгов он оставался раздвоенным, наблюдая себя со стороны и одновременно что-то делая и о чем-то размышляя. Наконец последняя из вещей по каталогу была продана и толпа поднялась со своих мест. Жорж подписал чек, который на две трети был ничем не обеспечен, и забрал из хранилища свое полотно.

Оказавшись с картиной под мышкой на улице, он нимало удивился, что наступила ночь. Холодная, промозглая, заволакивающая разум грустью, как набухающие в промокашке чернила.

– Ну, ты доволен? – мстительно поинтересовалась Каролин.

– Весьма, – ответил он.

– И как же ты собираешься расплачиваться?

– Я все улажу.

На лобовом стекле неправильно припаркованной машины под одну из щеток «дворников» было подоткнуто извещение о штрафе. Жорж выругался и бросил бумажку на заднее сиденье в кучу к лежащим на нем газетам. Каролин устроилась на переднем сиденье и погрузилась в неодобрительное молчание. Выехав на автостраду, он нажал на газ. Фары дырявили сверкавшую изморось. Происходящее вовне было не столь интересно как то, что переполняло его изнутри. Он вел машину, ощущая сопричастность к братству великих личностей, жадных, похотливых, сильных, лживых, подлых. Нет-нет, за это он нисколько не переплатил. Ну появился у него этот необеспеченный чек… Что ж, он возьмет в долг – у отца, друзей, Бергама…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});