Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич

17

Для огорода отвели место у южной стены школьного здания. На тонкий, толщиной в ладонь, дерн насыпали четыре длинные грядки рыхлой навозной земли, собранной около помойных ям.

— Это будет лук, — говорила Прасковья Кузьминична, сажая семена, — это салат, а это редиска.

Чтобы любопытные улакские собаки не разрыли грядки, их огородили негодной уже для ловли сетью, натянув ее на врытые в землю колья.

Каждое утро Ринтын бегал на огород взглянуть, не проросли ли семена. Но земля по-прежнему была черна, на грядках было пусто.

Прошло несколько дней. Ринтын уже сомневался в том, что из этой затеи выйдет что-нибудь. К тому же среди русских пошли разговоры, что в таком холодном месте, как Улак, ничто посаженное человеческими руками не может расти. Один лишь дядя Павел твердо говорил:

— Наука все может.

Ринтын не знал подлинного смысла этого слова. Сначала он думал, что это прозвище Прасковьи Кузьминичны, но никто ее так не звал. Тогда Ринтын стал представлять себе науку в виде женщины, живущей недалеко от Улака в эскимосском селении Нуукэн, которое русские назвали Наукам.

Однажды, взглянув за ограду, Ринтын не поверил своим глазам: из черной земли торчало несколько светло-зеленых нежных росточков. Затаив дыхание мальчик смотрел на эту только что родившуюся жизнь, совсем еще слабую: ростки были не толще обыкновенной иголки. Ринтын осторожно, словно боясь спугнуть их, перебрался через ограду и опустился на колени перед грядкой. От его дыхания зеленый росток дрожал, но твердо и прямо держался.

Перемахнув через сеть, Ринтын бегом бросился к Пете. Он забарабанил в окно и громко крикнул:

— Петя! Иди скорее! Наука помогла!

— Что ты орешь? Какая наука? — испугался Петя.

Ринтын сбивчиво объяснил, что, наконец, появились первые ростки.

Прасковья Кузьминична была рада не меньше ребят. Если бы не солидный возраст, она, наверное, тоже пустилась бы вприпрыжку вокруг грядок.

С каждым днем ростки увеличивались, наливались зеленым цветом, и в сердце Ринтына росло неизведанное прежде чувство. Невозможно было объяснить, что это такое. Оно возникло после того, как мальчик увидел первый росток. Недавно еще он таскал на себе рыхлую жирную землю, ровнял грядки и даже по примеру Прасковьи Кузьминичны посадил в лунку семечко, маленькое, беспомощное — его можно было легко сдуть с ладони. И вдруг из этого семечка и земли, обработанной руками, взошел росток новой жизни, созданной человеком. Ринтын мог еще объяснить себе, что это пережитое им чувство было чувством маленькой победы над природой.

Скоро крошечный школьный огород стал центром внимания стойбища. Сюда приходили старики выкурить трубку в свободное от работы время, заглядывали и сотрудники полярной станции, а ребята проводили здесь долгие летние дни. Они мечтали, глядя на зеленые грядки, о том, как было бы здорово посадить вокруг Улака густой, дремучий лес, а на холмах за лагуной развести большие огороды.

— Картошку бы посадили! — говорил Петя. — Очень много картошки!

— Лучше бы какие-нибудь вкусные вещи, — вздыхал Аккай. — Эх, живого бы яблочка попробовать! А то только и видишь их в жестяных банках.

Как-то Йок остановил проходившего мимо Ринтына и спросил про огород.

— Я покажу тебе его, Йок, — сказал Ринтын и, взяв слепого за руку, повел за собой.

— Вон там лук, — говорил с гордостью Ринтын, — там редиска, а вот это листочки салата. Все они очень боятся холода. Когда солнце заходит, мы их укрываем мешковиной, как людей одеялами.

— Ринтын, ты забыл, что я ничего не вижу, — грустно сказал Йок.

Мальчик растерялся. Нет, он не забыл, что Йок слепой, ведь вел же он его сюда за руку. Просто нельзя было не видеть огорода, который в Улаке все называли чудом.

Ринтын взял руку слепого и осторожно стал водить его по грядкам.

— И все это выросло из семян? — спросил Йок.

— Да, — ответил Ринтын. — Сначала я думал, что ничего не выйдет: семена такие маленькие, как крошки табака.

— Сильные, значит, — сказал Йок. — Все, что расти хочет, силу должно иметь.

Слепой замолчал. Казалось, он вслушивался в рост тоненьких зеленых травинок, тянущихся к солнцу.

— Как бы мне хотелось на них посмотреть! — вздохнул Йок. — Такая сила!

18

Ринтын не уходил с палубы и стоял рядом с капитаном Пиура, несмотря на дождь и брызги от волн. На мальчике был непромокаемый плащ из моржовых кишок, с капюшоном, хорошо защищавший его от сырости. Маленькая шхуна «Нерпа» проходила проливом Ирвытгыр.

Вся пропахшая моржатиной (она возила большей частью моржовую кожу, жир и мясо), «Нерпа» благодаря капитану пользовалась любовью пассажиров. Высокого роста, с длинным лицом, закрытым наполовину широкими полями брезентовой шляпы, капитан Пиура стоял на открытом мостике, где, кроме старого компаса, не было никаких навигационных приборов. Это не мешало Пиуре водить свою «Нерпу» точно по курсу в любой шторм, в любой туман. Рассказывали, что он был хорошо знаком с Амундсеном. В зубах Пиуры неизменно торчала трубка с обглоданным мундштуком — подарок капитана шхуны «Карлук» Бартлетта, которую он вел в апреле 1914 года от мыса Якан до бухты Провидения.

Пиура так хорошо знал побережье Чукотки, что его лоцманскими советами не раз пользовались опытные полярные капитаны.

За проливом Ирвытгыр ветер был тише. Пиура передал штурвал матросу и сказал Ринтыну:

— Пошли чай пить. Продрог ты, наверное.

Как и все эскимосы побережья, Пиура хорошо говорил по-чукотски.

По крутой деревянной лесенке Пиура и Ринтын спустились в машинное отделение, где за небольшой перегородкой было устроено помещение для команды.

Ринтына поразила машина. Ее никак нельзя было сравнить с рульмотором, который взрослый человек мог легко нести на плечах. А эта выглядела куда больше крупного моржа! Вокруг нее ходил человек в матерчатом комбинезоне и прикладывал то к одному, то к другому месту машины маленький чайничек с длинным, носиком. "Тоже пьет чай", — подумал Ринтын, проходя вслед за капитаном в помещение для команды, где на железной печке весело пыхтел черный от копоти чайник, похожий на маленького человека в надвинутом набекрень кожаном картузике с пуговкой.

Вошел механик, поивший машину из чайника, и начал разливать по кружкам крепкий чай. Пиура достал из-под койки ящик, высыпал на стол галеты и большие желтоватые куски сахару. Чай был очень горячий. От него, от сахара и галет попахивало машинным маслом, но Ринтыну казалось, что он никогда не пил такого вкусного чая.

— А теперь иди поспи, — сказал Ринтыну после чаепития Пиура. — Нам еще долго идти по морю.

В пассажирской каюте воздух был легче и словно переливался в такт качке. На широких нарах с позеленевшими лицами лежали пассажиры. Некоторые из них тихонько стонали. Аккай, Петя и Ёо сбились в кучку, как щенки в чоттагыне, и сладко посапывали во сне. Ринтын втиснулся между Петей и Аккаем и закрыл глаза. За тонкой перегородкой тяжело стучала машина, корпус шхуны содрогался от ударов волн и гудел. Мальчик уснул.

Тишина разбудила Ринтына. Он открыл глаза и прислушался: вокруг сонное дыхание, мотор молчит, за бортом шхуны тихо плещется вода.

Ринтын вышел на палубу. Ярко светило солнце, пронизывая толщу морской воды. У штурвала никого не было. «Нерпа» стояла на якоре. Хотя Пиура и поставил шхуну на таком расстоянии от берега, на котором обычно становились на якорь большие океанские пароходы, дома поселка Кытрын были отлично видны. Да, здесь не было ни одной яранги: весь поселок от начала до конца состоял из деревянных домов!