Квартира - Даша Почекуева

тяжелым сердцем выводил инициалы: «Е. Е. Белкин». Занимательный факт не укрылся от внимания коллег, и иначе как Ебелкиным его не называли. Валера и Ебелкин были неразлучны, как Тарапунька и Штепсель.

Краем уха прислушиваясь к их разговору, Фролов узнал главную новость отдела: полчаса назад прошел слух, что в гастрономе на Либкнехта выкинули шоколадные конфеты в коробках.

— Чего тут думать! Идти надо, — авторитетно заявил Валера. — Пока смена кончится, уже все разберут. А мы тут сидим, ушами хлопаем.

— А вдруг проверка? — с жаром возразил Ебелкин. — Сунутся в отдел, а тут никого. Вот меня уже дважды распекали на собрании, еще раз, и побегу искать другую работу. А Лерочку кто будет кормить — ты, что ли?

— Не драматизируй, — строго сказал Валера, — успеем в гастроном, купишь своей Лере конфеты.

Весь отдел знал, что год назад от Ебелкина ушла жена, и теперь он один тянул семилетнюю дочку. В этом году Лерочка пошла в первый класс, и Ебелкин стал уходить с работы раньше обычного — ему вечно надо было бежать то в очередь за канцтоварами, то за бантами и гольфами, то в продленку.

Пока они спорили, Фролов размышлял о том, что коробка шоколадных конфет пришлась бы кстати. Получив такой подарок, Танечка отнеслась бы к его просьбам снисходительнее. А там, глядишь, и дело бы пошло на лад. Опыт общения с Егоровым подсказывал Фролову, что ничто так не способствует успеху предприятия, как любезность, вовремя оказанная нужным людям.

Валера и Ебелкин решились и убежали в гастроном, не дожидаясь конца смены. На часах еще и четырех не было. Втайне презирая Валеру за безалаберность, а Ебелкина — за податливость, Фролов зашел в каморку к начальнику и попросил разрешения уйти ровно в четыре. Начальник, дородный мужик, которого все звали просто Петровичем, бормотнул что-то утвердительное, не поднимая головы от бумаг.

Толкучки в трамвае еще не было — обычно час пик начинался в пять, зато на подходе к гастроному людское море сгущалось. Очередь гигантской змеей ползла по улице. Топчась на месте, люди спрашивали, кто куда стоит — оказалось, кроме конфет, в гастрономе выкинули еще и колбасу.

— Гражданочка, вы за кем? — разорался плюгавенький мужичок далеко впереди Фролова. — Голову мне не морочьте, я здесь второй час стою.

Продвигаясь ближе к двери гастронома, Фролов выглядывал вперед. Он встал на цыпочки и вытянул шею, надеясь увидеть прилавки в торговом зале. До прилавков было еще далеко. В обзор попадали только людские головы — лысые и волосатые, русые и рыжие, в кепках и шляпах. Толпа, двигаясь по шажочку, по-пингвиньи покачивалась из стороны в сторону.

Фролова окликнули:

— Владмрпалыч!

Он огляделся.

— Владмрпалыч, это я!

Фролов заметил какое-то шевеление в недрах очереди. Впереди кто-то протискивался сквозь толпу. Еще секунда, и из гастронома вынырнул Юдин — как всегда кудрявый, растрепанный и энергичный. Он налетел на Фролова вихрем и потряс руку с таким воодушевлением, будто на свете не было более захватывающего занятия.

— Вы какими судьбами?

— Я? За конфетами.

— О! И я за конфетами. Идемте вперед, я там очередь занял.

Он снова занырнул в толпу и утянул за собой Фролова. Внутри гастронома толпа была кучнее и гомонила громче. Краснолицая женщина в синем ситцевом платье громко рявкнула на Фролова, но Юдин тут же перебил:

— Он со мной. А я занимал перед вами.

— Ну, знаете, — обиделась женщина.

Фролов встал рядом с Юдиным, маясь одновременно приятным и неловким чувством, что ему сделали одолжение.

— А я и не знал, что вы здесь живете, — сказал Юдин непринужденным тоном. Можно было подумать, что они встретились на дворянском балу, а не в очереди к прилавку.

— Не то чтобы живу. Просто еду с работы.

— А! Вы, значит, с завода? Смотрю, сегодня в очереди столько заводских.

— Да, я сверщик, — сказал Фролов.

— Сварщик? — переспросил Юдин.

— Нет-нет, сверщик. Сверяю план и факт продукции.

И тут же сам удивился: зачем сказал? Какая Юдину разница, сверщик я или рогатый черт? Лишь бы вовремя платил за занятия.

— А, сверщик! Это, наверное, очень интересно, — предположил Юдин.

— Да не особенно. Одни бумажки.

— Ну, не скажите.

Глаза Юдина весело блеснули. Фролов смутился и отвел взгляд, но все же не выдержал и снова взглянул на Юдина. Что-то в этом человеке его притягивало.

— Однажды, — вдохновенно сказал Юдин, — я переводил заводские документы. Англичане привезли какие-то хитрые станки для шлифования, к станкам прилагались инструкции, и никто не мог с ними разобраться. Наш профессор на кафедре подрабатывал переводами и мог бы взяться, но в тот месяц защищались кандидаты, и он заседал в совете. Так что он послал на завод нас, молодых и зеленых лингвистов с четвертого курса. Мы ужасно боялись сплоховать и, разумеется, наломали дров по всем фронтам. Вы вот знали, что англичане помешаны на чае не меньше нашего?

— Неужели?

— Клянусь, хлещут чай как не в себя. Один мой сокурсник называл англичан «наши чаевники». Ну, и еще кое-что добавлял для крепкого словца. Думал, они по-нашему ни бе ни ме, и смело обзывал их, пока не выяснилось, что один англичанин из делегации говорит по-русски. Такой скандал был! Я думал, нас всех попрут из института.

— И что, поперли?

— Нет, ну что вы. Мы загладили недоразумение. И знаете что? Оказалось, что лучший английский чай — это армянский коньяк.

Фролов закашлялся от смеха. Толпа ожила и немного продвинулась вперед. Краснолицая женщина нашла собеседника — прямо за ней стоял мужик в кепке и деятельно возмущался работой магазина.

— Что ж все так медленно! Скоро закрываться будут, а еще столько людей.

— Безобразие, — согласилась краснолицая.

— Хоть бы повесили объявление, за чем стоят, — встряла в разговор старушка в шляпке.

— Говорят, грильяж дают, — сказал мужик.

— А я слышала, что вишню в шоколаде, — возразила краснолицая.

Пока соседи по очереди выясняли, что дают, Фролов продолжал украдкой разглядывать Юдина.

— А вы конфеты берете на праздник? — брякнул он, желая еще что-нибудь спросить.