Квартира - Даша Почекуева

еще, а живете как старики. Даже поговорить не о чем.

Сделав вид, что не заметил взгляда жены, Фролов вернул пустую тарелку и вышел в коридор. Перед глазами все еще стояло бледное, осунувшееся лицо Лены, большие глаза, серые круги под ними. Место для перекура было на лестничной площадке этажом выше. Фролов вдыхал дым, оцепенело глядя в окно и наблюдая за дворником. Тот медленно и монотонно обметал пятачок перед общежитием; тюбетейка на затылке съезжала вниз.

Выкурив две сигареты подряд и дождавшись, когда дворник уронит тюбетейку, Фролов снова услышал голоса жены и тещи. Тамара Лаврентьевна шагала вниз по лестнице и выговаривала Лене, какой равнодушный у нее муж.

— Он же меня игнорирует, Лена. Вот от кого Ваня унаследовал эти замашки…

Лена тихо и неразборчиво оправдывалась.

5

Если не углубляться в детали, Автозаводской район выглядел прилично. В центре проходил длинный зеленый бульвар с раскидистыми кленами, лавками и фонтаном. У фонтана стоял памятник челюскинцам. По обе стороны от бульвара расходились сталинские дома с тяжелыми балконами и пилястрами. За широкими арками скрывались тихие зеленые дворы.

Дома строили для начальства, стахановцев и ответственных работников. Кто бы ни планировал этот район, он явно питал напрасные надежды на популяцию. Ответственных работников оказалось не так уж много. За десятком хороших домов начинался другой ландшафт: длинные ряды двухэтажных деревянных бараков, обитых щербатыми черными досками. Они появились здесь еще до сталинок, в конце тридцатых, когда из деревни в город хлынули толпы крестьян, спасающихся от голода и колхозов. Город распухал на глазах: новоприбывшие набивались в тесные комнатки, носились с тюками и узлами, толпились в очередях, гомонили, шумели, лаялись.

В ту пору бараки тянулись до самого горизонта: ряд за рядом, крыша за крышей, понурые и уставшие, как зэки на перекличке в лагере. Со временем город начал их стесняться. Черные бараки с прохудившимися крышами смущали, как гнилые зубы в улыбке. Над ними вечно вился дымок от печек-буржуек, во дворах на веревках беззастенчиво колыхалось нижнее белье, от уличных нужников воняло нечистотами.

К концу пятидесятых город начал сносить их, чтобы возвести панельные дома. Сначала появились хрущевские пятиэтажки; к началу семидесятых их начали теснить брежневки. В одном из таких домов Фролов должен был получить квартиру.

Вечером во вторник он ехал мимо на автобусе и напряженно вглядывался в городской пейзаж. Что ж, не так плохо. Могло быть намного хуже. Хорошо, что рядом бульвар, Лене это понравится. Парадные сталинские дома с большими окнами и колоннами вызывали у Фролова смутное беспокойство, но он знал, что жена считает их красивыми. Да и Шурик обязательно скажет, что соседство со сталинками — это шик. У его родителей была квартира в одном из таких домов, и Шурик всю жизнь твердил, что подобная среда здорово его облагородила. Хотя, с точки зрения Фролова, благородство Шурика было под большим вопросом.

Соседство с бараками не пугало Фролова. Ему было приятнее созерцать разруху, чем роскошь. Всякий раз, проезжая мимо квартала сталинок, он невольно вжимал голову в плечи.

Автобус остановился около больницы. Фролов выпрыгнул из автобуса и пошел по деревянному настилу между бараков. Доски кое-где прохудились, и при каждом шаге раздавался хлюпающий звук. Мимо пробежала бродячая собака. Вскоре бараки кончились и начались стройплощадки: разрытые котлованы, сваи, краны, сваленные в кучу трубы и панели.

Стройка была в разгаре, но один дом выглядел уже почти готовым. Фролов остановился на пустыре. Его взгляд скользнул по окнам снизу вверх. В одном из открытых окон мелькнула фигура человека в шапочке из газеты. Стало быть, что-то красят, а может, даже клеят обои. Осталось совсем чуть-чуть, и через пару месяцев Фролов получит заветные ключи.

Он глядел то на одно окно, то на другое в тщетной надежде понять, какая из этих квартир достанется ему. Хорошо бы где-то посередине, этаж четвертый или пятый, с балконом, выходящим во двор. Окружение, конечно, подкачало, но так будет не всегда. Через пару лет на пустыре вырастут гастрономы, появятся лавочки и лотки с мороженым. А через десять лет деревья поднимутся до третьего этажа. У подъезда зацветут палисадники, и если повезет, на месте бараков разобьют парк.

* * *

Итак, нужно было добыть список очередников. Фролов решил взять приемную профкома штурмом. Он подстерегал Танечку на обеде, на перекуре и перед уходом, интересуясь, как дела со списками. Танечка обещала, что узнает, но дни шли, а новостей все не было.

В душе Фролова росла тревога: что, если троих несчастных действительно вычеркнут из списков, но кто-нибудь втиснется вперед по блату? Или, что еще хуже, вдруг вычеркнут самого Фролова? Формальных поводов не было, он все еще проходил по нормативу, но кого и когда это останавливало. Списки были нужны ему как воздух.

В пятницу, подходя к приемной профкома, Фролов опять столкнулся в коридоре с Егоровым.

— Ух ты, Вовка, — брови Егорова взлетели вверх. — Карьеру решил поправить?

— Да нет, я к Тане… по делу.

Егоров расплылся в понимающей улыбке.

— Ну-ну, по делу. Знаем мы это дело.

Прежде чем Фролов успел возразить, Егоров хлопнул его по плечу и подмигнул:

— Про следующее воскресенье помнишь? Ждем вас с Ленкой к шести часам. Ну все, я побег. Ленке привет.

Разозленный на Егорова, Фролов излишне резко дернул дверь приемной. Танечка, сидящая за столом, вздрогнула от неожиданности:

— Ой!

— Извините, — пробубнил Фролов. — Я опять насчет списков.

— Списков еще нет, — отрезала Танечка. — Когда будут — не знаю.

На столе отчаянно зазвонил телефон. Она с облегчением схватила трубку.

— Алло! Кто говорит? Потапов? А мы вас ждем уже третий день!

Фролов жестом показал, что уходит. Танечка кивнула. По лицу было ясно, что она уже сто раз пожалела, что пообещала помочь, и теперь рада от него избавиться.

Вернувшись в отдел, Фролов совсем пал духом. В кабинете за соседними столами возбужденно переговаривались сверщики. Один — пузатый и импозантный, его звали Валера. Второй — худой и вертлявый, его звали Белкин. У Белкина был шанс прожить счастливую жизнь без идиотских прозвищ, однако мать опрометчиво назвала его Евгением. Теперь, подписывая документы, он всякий раз с