Уфимская литературная критика. Выпуск 3 - Эдуард Байков

Каких бы успехов он ни достигал, до каких бы вершин ни поднимался – он находится в пути беспрерывного духовного поиска. Слова Мустая Карима – «Поэта из меня сделали потери и тоска» – в полной мере приложимы и к духовному миру Денисова.

Даря вокруг себя радость щедрой рукой, насыщая души чувством красоты, поэт всегда остается неразлучным с тревожными мыслями.

Не есть ли это тот самый, не карикатурный и не опошленный постмодернизм в поэзии?

Беспристрастный критик всегда выделит в творчестве Денисова следующие стороны:

а) возврат от техники, технологии и методологии к психике, психологии и иррациональному;

б) возврат от романтизма к реализму, от сказки, от идеальных миров – в гущу жизни и социального быта;

в) возврат от четкости к расплывчатости, от детерминизма – к волюнтаризму;

г) в особых случаях возврат от утонченного совершенства к особого рода примитивизму.

Произведения Денисова соединены образом возврата в «лучший, золотой век», но, тем не менее, очень различны именно по части стилевого оформления. Творчество В. Денисова представляет собой наиболее яркий и полно выраженный вариант «стилевого обратизма», возвращения к массивному и повествовательному классицистскому варианту стиля, отказ и откат от «техник стилевого вовлечения» ХХ века в пользу размеренного, метрономического такта классического литературного языка.

Поэзия Денисова – как жгучий слепок ХХ века – зеркало того времени, что было задумано просветителями и прекраснодушными интеллигентами как эра процветания и благорастворения, а началось символически – с англо-бурской войны. Впервые мир узнал такие «прелести», как концлагеря (ими цивилизованные англичане потчевали буров), и под гром пушек мир вступил в «пору прекрасную».

Творчество Денисова видится мне как некий ответ и одновременно вызов ХХ веку, который принципиально отличался от других столетий тем, что это был век секуляризированной, внерелигиозной сугубо светской власти и век торжества представительной демократии («один гражданин – один голос»).

Величественность поэтического слога классики с сильными элементами теократии – каким бы корявым и убогим он ни казался просветителям – все же сопутствовала человечеству на протяжении тысячелетий, от монархий Дария и Ксеркса до монархий Гогенцоллернов, Габсбургов и Романовых.

Люди должны были бы задуматься – почему? Почему именно данная форма доминировала столь необозримый срок, почему гибли, приходили в забвение все иные формы стихосложения? Неужели это следствие лишь тупости и косности десятков поколений предков? Неужели только в ХХ веке найдены некие волшебные эликсиры в виде охлократического, националистического богоборческого творчества? Неужели эта «счастливая» находка и означает конец поэзии, её смерть под плитой комиксов и видеопорнографии?

Творчество В. Денисова – мощный голос, стремящийся в творческо-эстетическом плане пресечь «РАЗ-витие, расщепление» вульгарно и однобоко понятого литературного прогрессизма. Мир поэзии Денисова в полной мере испытал на себе давление эффекта «вакуумократии», воплощенной, во-первых, в радикальном большевизме, во-вторых – в гитлеризме, в-третьих – в либерально-рыночной идеологии.

Мир поэта, изначально светлый и радостный, несколько покорежен и деформирован страшным давлением этих внешних бесовских тенденций времени, он и есть отзыв души на ужасы тоталитаризма.

И вот – главный вопрос, метафизически встающий перед Денисовым-поэтом: что для меня естественно, что есть мой «прогресс» (ибо прогрессивным бывает и паралич), а что для меня, живого и думающего человека, творца, – «регресс, откат, реакция»?

Поэт клеймит кровавый век каждым набатным словом, даже когда век изменил себе чуть дальше середины, дал слабину, проявил «гуманистическую дряблость»; но столбовая, магистральная дорога времени вела прочь от того, что дорого сердцу Денисова. Поэзия Денисова зовет к свету, а жизнь – в окопы и бомбоубежища.

Есть свойственное многим заблуждение: век творят поэты и писатели, мыслители, и все дело в том, хороши они или плохи. На самом деле, мыслителей и поэтов творит век – и легко убирает их, если они слишком хороши (или плохи) для него.

В каком-то смысле поэты-гуманисты А. Крохалев, Л. Михайлов, И. Тюленев, Н. Тряпкин и наш земляк Денисов – голоса одного порядка, одной когорты. Одни не соответствовали веку – и были «смыты», а другим суждено было попасть в распадок века – и уцелеть там, подарив нам краткую и солнечную эпоху «светлых стихов» перед и в промежутках кровавых пыток либерализма.

Почему?..

Денисов-лирик заставляет задуматься: то, что вначале ХХ века казалось абсолютным, однозначным благом, перестает быть таковым хотя бы в области поэтической эстетики. Теперь, подводя веку итог, поэт вправе усомниться в пользе столь поспешных, в бешеном темпе идущих перемен, сопряженных с чудовищными перегрузками сознания и быта человечества, в принципиальном антилиризме жизни, бьющей ключом, но вопреки поэзии.

Александр Залесов

«Третий раз на “Литературном перекрестке”»

Уже третий год подряд журнал «Бельские просторы» в своем очередном 12-м номере представляет читателю «Литературный перекресток» – подборку рассказов и стихов. В декабрьском номере за 2004 г. 16 авторов опубликовали около 20 рассказов. Просматривается ли здесь некий срез текущего литературного процесса? Да! Если подразумевать под этим значительное разнообразие в жанре рассказа.

На одном полюсе подборки – лучшие, основные рассказы номера.

«Летучий голландец» Евгения Рахимкулова (кстати, внука известного литературоведа Мурата Рахимкулова) – весьма поэтичная легенда с четким сюжетом и зловещей развязкой, навеянная, вероятно, как следует из посвящения Генриху Гейне, творчеством немецкого классика.

Жесткий, мощный рассказ «Белки» Александра Каменецкого по аналогии с фильмом «Холодное лето 53-го» можно было бы назвать «Лютая зима 53-го». Завораживают экзотические и жуткие детали быта глухого таежного поселка. Сюжет воспевает расправу – сладость жестокой мести. Садистские подробности и мистические нотки не портят общего впечатления, хотя можно и заподозрить автора в намеренной подгонке таких деталей с целью усиления эффекта.

Очень неплох и весьма колоритен очерк Фларита Шакирова «Медвежатник» – текст не затянут, динамичен, познавателен. Да-да, кому-то критические обзоры писать, а кому-то и на медведя многократно ходить – это запросто! Живет такой парень…

На январском заседании литобъединения «УфЛи», где обсуждался данный номер «Бельских просторов», большинство выступающих выделили именно эти тексты, с чем трудно не согласиться.

К лучшим рассказам номера смело можно прибавить «Темную лошадку» Айгуль Каримовой. В этом рассказе реальность потихоньку, а потом все энергичней перетекает в чистую фантасмагорию. Фантазия автора и ироничность тона – на очень хорошем уровне.

Хорошее впечатление оставляют также два коротких энергичных рассказа Анатолия Яковлева: «Жить – здорово!» и «Бакенщик».

Из трех миниатюр Рустама Нуриева «Снега Сенегала» явно выделяется «Уфимский трамвай» – весьма жизнерадостный уфацентристский гимн трамваю, кстати, единственное произведение «Перекрестка» на уфимскую тему. Две другие миниатюры, увы, менее конкретны и легко забываются после прочтения.

Противоположный полюс всего «Литературного перекрестка» – рассказ Сергея Фроловнина «Ирина». Прочитав его, можно понять, что же такое чернуха, о которой столь часто можно услышать. Эпизод из жизни пьющей женщины содержит некоторые весьма натуралистические подробности, воспетые с позиций бескомпромиссного антиэстетизма.

Другие рассказы подборки можно характеризовать как уверенно пребывающие в равновесии между отсутствием явных недостатков (типа полной бездарности) и присутствием явных достоинств (типа амбиций автора доставить читателю истинную радость при прочтении).

Юрий Кичаев в рассказе «Что было, то было» пытается разрабатывать тему донжуанства, но весьма малоубедительно.

Максим Яковлев в рассказе «Контроль» очень убедителен в создании фантасмагорического колорита, но, похоже, тратит на это слишком много авторских усилий, что плохо повлияло на общую вразумительность текста. Отсутствие ясности – вот недостаток рассказа. Зато 22 поясняющие высокоинтеллектуальные сноски на 6 страницах, несомненно, возвышают эрудированного автора над невысокоинтеллектуальной читательской массой «Бельских просторов». Странно, но другие авторы «Перекрестка» почему-то не выпендриваются своей начитанностью.

Ильгизар Дикат «Притчей старых гор Уральских…» уверенно доказывает, что эпос и фантазии на его тему – золотое дно для рассказчика. Впрочем, кто бы сомневался?

«Философский вопрос» Газиза Юсупова – скорее, набросок, ироничный репортаж с некого собрания, байка. Но почему-то не смешно.