1661 - Ив Жего

— Расскажи, — разгорячился Габриель, — кого ты повидала? И каково жить при дворе?

Луиза принялась терпеливо рассказывать обо всех радостях и печалях своей новой жизни — о мгновениях праздности и о бесконечных тяготах придворного этикета. Она описывала жизнь, полную надежд и сомнений, величия и ничтожности.

— А вчера мы битых четыре часа расшивали заново обшлага на платьях мадемуазель Генриетты Английской, потому что изначальное шитье уж очень походило по цвету на флаги тамошних приверженцев республики, и это могло не понравиться английскому двору…

— Ты счастлива? — вдруг спросил Габриель, беря ее за руку.

Луиза опустила глаза, словно пытаясь разглядеть свои тонкие пальцы в больших дрожащих ладонях Габриеля. Затем она подняла глаза и перехватила его взгляд.

— Не знаю, счастлива или нет, — ответила она. — Но у меня снова трепетно забилось сердце, ведь здесь кругом одни неожиданности, так что по-всякому бывает! Знаешь, как ни странно, здесь мне порой снятся по ночам луга, где мы с тобой гуляли. Теперь я по ним очень скучаю, хотя последнее время, до приезда ко двору, они нагоняли на меня смертную тоску.

— Я любила те луга вместе с тобой, — продолжала Луиза. — Тогда нам казалось, будто за дальним краем поля в имении твоего дядюшки начинается Америка. Мы рассказывали друг другу истории про единорогов, притаившихся в лесах вокруг замка, где я жила. Помнишь? А потом, когда ты исчез, единороги тоже куда-то запропастились. А я, с тех пор как оказалась здесь, словно попала в неведомый мир. Это так прекрасно — оказаться в новом мире… он такой потрясающий, иногда пугающий и такой чудесный. А ты как думаешь?

— Я совсем другое дело, маркиза, — отшутился Габриель. — Ты живешь во дворце, а я в лачуге.

* * *

Было около двух часов пополудни, когда Луиза отбыла восвояси. Габриель проводил гостью до улицы, обещав снова повидаться с нею при первой же возможности. Глядя вслед Луизе с волнением в душе, юноша вспомнил о своем невероятном открытии — подписи родного отца на зашифрованных бумагах кардинала. Мысли его смешались, голова пошла кругом.

Погруженный в раздумья, Габриель не заметил, что с противоположной стороны улицы Лион-Сен-Поль, из-за ворот, за ним внимательно наблюдал какой-то человек.

12

Рим — вторник 8 февраля, одиннадцать часов утра

Прибыв на место несколько раньше назначенного часа, Франсуа д'Орбэ успел рассмотреть дворец, где его ожидала встреча с архиепископом Парижа. Архитектор с восхищением разглядывал карниз третьего этажа, расписанный самим Микеланджело. А у подножия здания он какое-то время любовался особенной гармонией фасада, возведенного, как поговаривали, из камней, собранных на руинах древнего города. Самый большой частный дворец в Риме выглядел строго и вместе с тем величественно — должно быть, в полном соответствии с образом первого его владельца, папы Юлия III, подумал д'Орбэ.

— Соблаговолите предупредить его превосходительство, что господин д'Орбэ уже прибыл, — обратился гость к человеку в красной ливрее, церемонно открывшему перед ним двери дворца Фарнезе.

— Господина ждут, — ответил слуга по-французски, но с сильным итальянским акцентом. — Прошу господина проследовать за мной.

Войдя в здание, д'Орбэ восхитился и внутренним садом — тот сам по себе являл одно из местных чудес. В большой галерее он на мгновение задержался, очарованный ослепительной роскошью свода, расписанного братьями Карраччи.[17] Убранство в барочном стиле, навеянном мифологическими сюжетами, лучилось изумительно яркими красками. У дверей в кабинет Поля де Гонди[18] архитектор очнулся, тем более что прибыл не затем, чтобы восхищаться красотой и роскошью дворца, где проживал архиепископ парижский.

— Господин Франсуа д'Орбэ, — доложил слуга, отступив в сторону и пропуская гостя.

Тот отвесил низкий поклон. А когда поднял глаза, то был поражен — впрочем, как и при каждой их встрече — почти юношеской бодростью обитателя достославного палаццо. Облаченный в простую сутану, Поль де Гонди встал и направился навстречу гостю с широкой благожелательной улыбкой, озаренной блеском его черных проникновенных глаз. «Подумать только, а ведь этот человек поверг в трепет короля Франции, отправил в ссылку Мазарини и едва не захватил власть в свои руки; именно он был зачинщиком величайших заговоров века нынешнего — он, бывший беглый узник Нантского замка! — сказал про себя д'Орбэ. — Кто даст ему сорок восемь лет — да никто!»

Вынужденный бежать в Рим после разгрома Фронды, Гонди, невзирая на бесконечные изнурительные скитания, сохранил благородную, величественную осанку человека, любящего производить на всех достойное впечатление. Будучи в прошлом блестящим студентом-богословом, он с неизбывным прилежанием впитывал все, чему его учили великие хранители и проповедники веры, включая и мягкие манеры, что вызывало к нему особое расположение. Д'Орбэ познакомился с Гонди в минувшем году, когда архитектор жил в Риме. После этого они часто навещали друг друга.

— Я счастлив снова видеть вас в Риме, дорогой д'Орбэ! Когда приехали? Доставила ли вам поездка удовольствие? Какие вести привезли из нашей столицы?

Архиепископ крепко сжал руки Франсуа д'Орбэ в своих ладонях. Несколько растерявшись после такой скороговорки и премного удивившись неожиданному проявлению доброжелательства, архитектор не знал, с чего начать.

— Тысячу раз благодарю за то, что приняли меня сегодня утром, монсеньор. Рад снова встретиться с вами в этом городе и, главное, видеть вас в добром здравии.

— Садитесь же, — сказал Поль де Гонди, указывая на кресло.

— Монсеньор, я прибыл, как мы и условились, чтобы показать вам эскизы росписи ширм, которые вы пожелали видеть, — проговорил архитектор, достав из сумки свитки и передавая их архиепископу.

— Какая прелесть, просто изумительно! — восхищался Гонди, тщательно просматривая наброски угольным карандашом, изображавшие самых знаменитых героев Древней Греции. — А когда вы сможете нанять мастеров, чьи таланты так нахваливали? Теперь, после того как я увидел эскизы, мне не терпится насладиться окончательным результатом.

— Ваше нетерпение, монсеньор, льстит мне. Думаю оправдать ваши ожидания нынешним же летом.

— Прекрасно, замечательно! Мне говорили, будто Мазарини совсем плох? — внезапно переменив тему, спросил архиепископ. — Неужто и в самом деле есть надежда, что французское королевство скоро избавится от этого негодяя?

— Монсеньор, вот уже несколько дней первый министр не покидает спальни, и, кроме того, он распорядился, чтобы секретари привели в порядок его бумаги…