1661 - Ив Жего

Мэтр вздохнул и отпустил голову Габриеля, дав ему напоследок легкую затрещину.

— При нынешнем положении… Знаю, друзья господина Кольбера не очень-то меня жалуют. Впрочем, им не по нутру не столько мой театр, сколько деньги, на которые мы содержимся… Ладно, друзья мои, — проговорил он, как бы ни к кому не обращаясь, — утро вечера мудренее. А вы, господин мой секретарь, пожалуйста, меньше стройте из себя рыцаря и больше занимайтесь бухгалтерией!

В замкнутом пространстве одного из последних экипажей, еще остававшихся на площади перед театром, девушка наклонилась к сидевшей рядом подруге и спросила:

— О чем задумалась, Луиза?

Задернув окошко шторкой, Луиза де Лавальер наконец оторвала взгляд от маленькой дверцы для актеров, за которой следила все время, пока продолжалась описанная выше сцена, внимательно наблюдая за поведением Габриеля.

— Да так, — сказала она, покачав своей очаровательной головкой, — ни о чем.

10

Мон-Луи — воскресенье 6 февраля, десять часов вечера

Четверо человек, кутаясь в черные плащи, вот уже час шли вдоль берегов Сены, направляясь к городским стенам, служившим своего рода границей между городом и прилегавшей сельской местностью. Дрожа от пронизывавшего до костей холода и снега, валившего теперь большими хлопьями, они продвигались на север друг за другом почти след в след. Командовал маленьким отрядом верзила, прижимавший к себе огромный холщовый мешок.

— Эй, монсеньор, куда так торопишься? Могу согреть тебя, если пожелаешь, — проговорил дрожавший от вездесущего холода голос.

Он принадлежал тени в перчатках, отороченных рваными кружевными манжетами, которая схватилась за мешок, чтобы привлечь к себе внимание его хозяина.

Вместо ответа во мраке мелькнуло острое лезвие кинжала. По глухому удару упавшего на мостовую тела убийца понял, что не промахнулся. Бедная блудница даже не успела перехватить взгляд престранных глаз — одного зеленого, другого светло-карего — того, кто отнял у нее жизнь. Снег позаботится о том, чтобы скрыть тело уличной девицы. В Париже, насколько было известно убийце, немало женщин, которых нужда гнала на улицу продавать себя прохожим, и никто не станет не только оплакивать смерть несчастной, но даже не востребует ее окоченелое, скрюченное на земле тело.

Четверка быстрыми шагами двинулась дальше — к Сент-Антуанским воротам, где собрались крестьяне с ручными тележками, спешившие покинуть предместье, пока дороги к их домам вконец не замело. За городскими стенами заснеженные поля сверкали непривычной белизной, радовавшей тех, кто покидал тускло освещенные улицы города.

— Прибавим шагу, — сказал человек с мешком, шедший по-прежнему во главе отряда. — Не стоит заставлять ждать этих господ.

По мере того как одежда на них тяжелела под налипавшим снегом, идти становилось все труднее. Но вот вдалеке показался холм Шан-Левек, известный также под названием Монт-о-Винь. Скоро на горизонте обозначилась и конечная цель их ночного перехода.

— Особняк Реньо. Туда! — скомандовал предводитель отряда, указывая пальцем на лежавшее впереди имение.

Не раз перестроенное старинное поместье зажиточного торговца пряностями Реньо де Вандонна тридцать пять лет назад превратилось в дивную обитель покоя и отдохновения для иезуитов. Многие святые отцы приходили сюда доживать свои дни или просто отдохнуть в деревенской тиши. Огород и сад в теплое время года приносили основной доход и давали работу самым крепким и трудоспособным членам братства. В тени произраставших в саду редких пород деревьев шедшие на поправку отцы-иезуиты находили благотворный покой, способствовавший их более скорому выздоровлению. Заправлял же всем в мирном, благодатном поместье отец де Лашез. Сюда в тяжелейшее время Фронды,[14] когда войска, вооруженные мятежной знатью, восставшей против королевской власти, угрожали эту власть захватить, кардинал Мазарини препроводил Людовика XIV, который в ту пору был еще четырнадцатилетним отроком. С вершины холма, откуда была видна часть Парижа, они наблюдали за ходом жестоких сражений в Сент-Антуанском предместье. После отъезда короля из обители, давшей ему кров и защиту, иезуиты заручились особым монаршим соизволением называть возвышенность, где располагалось поместье, холмом Мон-Луи.

Добравшись до главных ворот, ночные гости не стали задерживаться, чтобы насладиться великолепным видом на укутанную снегом столицу. Они двинулись вдоль стены и наконец вышли на задворки, где возвышалась часовня святого Космы.

— Подождем здесь, — велел предводитель, все больше беспокоившийся о том, как уберечь мешок от снега и сырости.

Все четверо прислонились к стене часовни, прячась от снежной круговерти. Они стояли совершенно неподвижно, невзирая на холод и усталость. Лишь по неуловимым движениям губ можно было догадаться, что они начали молиться.

— Господи, помилуй! Христе, помилуй! Господи, помилуй!..

Громкие голоса иезуитов, служивших вечерню, возносились под своды часовни святого Космы. Служил мессу отец де Лашез — он делал это изо дня в день. Народ в часовне собрался самый разный: тут были и святые отцы-постояльцы, и местные крестьяне с домочадцами. В глубине часовни, возле статуи святого — покровителя обители, освещенной зыбким пламенем свечей, стояло человек десять. Никто как будто не обращал внимания на эту группу, погруженную в благоговейную молитву.

— Радуйся, Царица, Матерь милосердия: жизнь, сладость и упование наше. Радуйся!..

В то время как святые отцы и паства возносили хвалу Богородице, один иезуит, проскользнув в боковую дверь, подошел к тем четверым, что стояли, прислонясь к наружной стене часовни.

— Идемте, пора.

Они спустились по трем ступенькам в подвал под клиросом часовни снятого Космы. Это было просторное помещение, освещенное свечами в больших канделябрах, дававшими к тому же еще и тепло. Посреди залы стоял огромный крестообразный стол, окруженный высокими стульями, что, собственно, и составляло всю меблировку комнаты. На стене висело простое распятие из оливкового дерева. В залу спустились и те десять человек, что молились в глубине часовни; войдя, они встали вокруг стола — каждый на своем месте.

— Крест Господень — все достоинство наше.

После того как была произнесена эта сакраментальная фраза — в один голос и проникновенно, тайное заседание было открыто, и все расселись по своим местам. Только четверо прибывших из Парижа остались стоять, обратись лицом к собранию. Предводитель четверки с крайней осторожностью выложил на стол содержимое мешка. При виде того, что было им похищено, на его лице мелькнула довольная усмешка.