Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

— Тише! тише! закричалъ папочка, испуганный такою скачкой, — развѣ не видишь, что я съ ребенкомъ, куда мчишься, какъ на пожаръ!

— Баринъ, Покровка, куда прикажете?

— Отыщи собственный домѣ дѣвицъ Богуславовыхъ, сказалъ папочка.

— Э! я хорошо его знаю, кто не знаетъ дома Богуславовыхъ, всѣ знаютъ. Вотъ онъ, и онъ показалъ кнутомъ на большой домъ при самомъ началѣ Покровки.

— Безсовѣстный ты человѣкъ, ты взялъ съ меня полтинникъ за два-то шага!

— Что вы, баринъ, возражалъ лукаво ухмыляясь лихачъ.

— Ну, добро, добро!..

— Пріѣхали.

Извощикъ подкатилъ къ подъѣзду. Швейцаръ отворилъ стеклянныя двери и вышелъ на крыльцо.

— Вамъ кого угодно? спросилъ онъ важно.

— Варвара Петровна Богуславова дома?

— Дома, какъ прикажете доложить?

— Доложи, Николай Николаевич Долинскій съ племянницей.

Щвейцаръ ушелъ, а папочка почиталъ, что онъ находится въ затрудненіи.

Эхъ, думалъ онъ, далъ я маху. Мнѣ бы взять карету, было бы приличнѣе. Не догадался, а Маша ничего объ этомъ не сказала. А теперь что дѣлать? Взойти? не въ передней же ждать, не подобаетъ, а сидѣть въ дрожкахъ глупо. Нечего дѣлать, посижу въ дрожкахъ.

Швейцаръ воротился, и лицо его было иное; изъ равнодушно-важнаго оно превратилось въ любопытное и почтительное.

— Просятъ, сказалъ онъ вѣжливо, — пожалуйте, и растворилъ настежь широкую дверь.

Долинскій вошелъ пропустивъ впередъ себя Анюту.

Большой наслѣдственный барскій домъ Богуславовыхъ стоялъ посреди широкаго двора, онъ былъ не высокъ и состоялъ изъ двухъ этажей; въ первомъ находились парадныя комнаты и жили три сестры Богуславовы, старыя дѣвицы, во второмъ стояли пустыя комнаты, прежде бывшія дѣтскими. За домомъ находился небольшой, но разросшійся, со старыми развѣсистыми деревьями садъ, а по бокамъ дома просторныя службы. Пріемныя комнаты съ высокими потолками, размѣровъ широкихъ, со сводами, отличались старинными мебелями и стариннымъ убранствомъ. Большая танцовальная зала, въ которой родители Богуславовыхъ задавали когда-то роскошные балы, сохранила отчасти прежнюю красоту. Стѣны ея блѣдно желтаго цвѣта отдѣланныя подъ мраморъ, подоконники изъ настоящаго желтаго мрамора, громадные бронзовые канделябры въ углахъ и массивныя бронзовыя люстры, все свидѣтельствовало о солидной роскоши старыхъ годовъ. Фигуры негровъ вылитыхъ изъ бронзы держали массивные бра для свѣчей. Толстая штофная, бѣлая, но пожелтѣвшая отъ времени драпировка на окнахъ затѣйливо перекинулась черезъ позолоченныя стрѣлы, а за ней виднѣлись некрасивыя простыя всегда спущенныя коленкоровыя сторы. Гостиная походила на залу. Въ срединѣ стѣны стоялъ большой диванъ краснаго дерева, съ украшеніями изъ позолоченой бронзы представлявшими сфинксовъ; передъ диваномъ стоялъ такой же столъ, а съ каждой его стороны по шести креселъ. Въ простѣнкахъ стояли такіе же стулья по бокамъ зеркалъ въ почернѣвшихъ уже, но массивныхъ великолѣпной рѣзьбы рамахъ. Мебель была обита малиновымъ штофомъ, а на стѣнахъ висѣли большія картины также въ массивныхъ рамахъ, и картины и рамы равно почернѣли отъ времени. За этою большою гостиной находилась маленькая гостиная, маленькая только сравнительно съ большою. Мебель была тоже изъ краснаго дерева и обита зеленою матеріей, которую по старинному дѣвицы Богуславовы называли бомбой. Это была шерстяная, очень толстая ткань, въ родѣ муара, и отличалась такою прочностію, что незнакомая съ чехлами прослужила безъ изъяна болѣе тридцати лѣтъ.

Одна дверь изъ маленькой гостиной вела въ диванную, гдѣ мебель была поновѣе и по спокойнѣе и гдѣ всегда сидѣла въ дырявыхъ креслахъ старшая Богуславова; другая дверь вела въ кабинетъ второй сестры Богуславовой Варвары Петровны. Этотъ кабинетъ отличался совсѣмъ мужскимъ убранствомъ. Большой письменный столъ, большое предъ нимъ кресло съ круглою спинкой, въ углу большой диванъ и около рядъ креселъ и стульевъ, а по стѣнамъ шкапы, забранные вмѣсто стеколъ зеленою тафтой. Неизвѣстно что именно хранилось въ этихъ шкапахъ, такъ какъ они никогда не отпирались. Эта комната была прежде кабинетомъ генерала Богуславова и Варвара Петровна послѣ смерти отца присвоила его себѣ, такъ какъ занималась, какъ и онъ управленіемъ имѣніями своими и сестеръ своихъ нераздѣльно. Столъ былъ заваленъ шнуровыми книгами, вѣдомостями изъ деревенскихъ конторъ, кипами писемъ и расходными книгами. Въ этомъ кабинетѣ принимала она управляющихъ, отдавала свои приказанія дворецкому, экономкѣ и всѣмъ лицамъ служившимъ въ ея домѣ.

Сестры Богуславовы были почти однолѣтки, но въ ихъ отношеніяхъ существовала огромная разница. Старшая Александра Петровна имѣла сорокъ пять лѣтъ отъ роду, вторая Варвара Петровна сорокъ четыре года и меньшая Лидія Петровна сорокъ лѣтъ. Варвара Петровна въ буквальномъ и тѣсномъ смыслѣ слова обожала сестру свою Александру Петровну, жила единственно ею и для нея. Еще съ молодыхъ лѣтъ Александра Петровна занемогла какою-то хроническою болѣзнію и чрезмѣрнымъ разстройствомъ нервовъ и почти не могла ходить отъ болей подымавшихся при всякомъ ея шагѣ. Она почти всегда лежала въ покойныхъ глубокихъ креслахъ, не могла выѣзжать и по совѣту докторовъ избѣгала волненій и вела самую правильную жизнь. Обѣ сестры ревниво охраняли ее ото всякаго шума, ото всякой непріятности, ото всякаго уклоненія отъ указаній доктора и діэты имъ предписанной. За столомъ подавались только тѣ блюда которыя могла кушать сестрица, принимали только такихъ лицъ, которыхъ любила видѣть сестрица, терпѣли ихъ въ своемъ домѣ только въ тѣ часы, когда сестрица не почивала или отдыхала; комнаты были натоплены такъ немилосердно и въ нихъ стояла такая духота, что съ полнокровными дамами дѣлалось дурно, а всѣ другія съ трудомъ переносили эту удушливую жару. Никакой ни городской, ни семейной новости не допускала Варвара Петровна безъ строгой цензуры до сестрицы. Часто въ гостиной Варвара Петровна встрѣчала гостью и говорила ей шепотомъ:

— Не говорите сестрицѣ, она не знаетъ.

Смущенная гостья часто никакъ не могла сообразить что можетъ быть ужаснаго въ томъ что такой-то занемогъ, такая-то разорилась иди вышла замужъ, что такой-то получилъ по службѣ повышеніе или выговоръ, но изъ вѣжливости отвѣчала на шепотъ шепотомъ и говорила:

— Не скажу, будьте покойны ничего не скажу.

И дѣйствительно ничего не говорила и разговоръ принималъ принужденный характеръ. Часто засидѣвшуюся гостью выпроваживала Варвара Петровна безо всякаго зазрѣнія совѣсти:

— Сестрица устала, говорила она.

Сама сестрица сердилась и протестовала, но совсѣмъ безуспѣшно; она не только привыкла къ этой опекѣ, но вообразила себѣ, что жить ей иначе нельзя. Она любила читать, въ особенности французскихъ авторовъ, и болѣе другихъ Ламартина и Виктора Гюго. Всѣ сестры Богуславовы, воспитанныя француженкой изъ Парижа, говорили и писали на этомъ языкѣ отлично и усвоили себѣ многія понятія своей воспитательницы. По-русски онѣ говорили не дурно, но читали очень мало, по-англійски вовсе не знали, а по-нѣмецки говорили хорошо, но читать не любили. По-свѣтски онѣ были воспитаны безукоризненно, по-свѣтски считались образованными и твердо держались старыхъ обычаевъ, порядковъ и понятій. И домъ ихъ, и ихъ прислуга походили на нихъ самихъ. Все было старо, прилично, почтенно. Жизнь спокойная, съ чаемъ, завтракомъ, обѣдомъ, отходомъ на сонъ грядущій текла по часамъ и минутамъ, и мало-по-малу удалила изъ дома всякіе признаки живой жизни. Варвара Петровна дошла въ своей любви къ сестрѣ и въ своихъ о ней заботахъ до крайности и не замѣчая того стала домашнимъ деспотомъ изъ любви и преданности. Вечеромъ она не допускала къ сестрицѣ никого, а утромъ по разбору и насколько ей казалось это возможнымъ. Въ домѣ воцарилось такое отчаянное молчанiе, такая тишина, что сказать слово громко, отворить дверь внезапно, пройти шибко по комнатѣ считалось едва ли не преступленіемъ. Когда Александра Петровна ложилась отдыхать и вечеромъ спать, то съ нею вмѣстѣ весь домъ, прислуга, службы, тоже засыпали сномъ мертвецовъ. Карета не могла въѣхать тогда въ ихъ дворъ, и сохрани Боже, еслибы кто посмѣлъ отворить парадную дверь и пройти хотя бы на кончикахъ пальцевъ по комнатамъ. Меньшая изъ сестеръ, Лидія, круглолицая, румяная, полненькая, веселая, которую сестры считали ребенкомъ и которою управляли, мало-по-малу стала увядать въ этой удушливой атмосферѣ и потеряла свою веселость. Сначала, не имѣя возможности принимать у себя, она выѣзжала, посѣщала пріятельницъ, желала поѣхать въ театръ, въ концертъ, порывалась на большой вечеръ, но эти выѣзды сопряжены были съ такими препятствіями и затрудненіями, что вскорѣ она должна была понемногу отказываться ото всего и ото всѣхъ. Она не могла поступить иначе; непремѣннымъ условіемъ выѣзда положено было, чтобы въ одинадцать часовъ она была дома, что карета въѣдетъ во дворъ шагомъ, что швейцаръ не допуститъ лакея звонить у дверей, что она пройдетъ на верхъ потихоньку, по задней лѣстницѣ; все это было скучно, но исполнимо; но приказаніе возвращаться непремѣнно въ одиннадцать часовъ равнялось запрещенію посѣщать концерты, театры и вечера; пришлось отказаться, что и сдѣлала Лидія не жалуясь и безъ ропота. Тогда-то, будучи всегда богомольна, она повела жизнь похожую на жизнь монахини. Она постоянно посѣщала церкви, знала всѣ храмовые праздники даже въ Замоскворѣчьѣ, ѣздила всегда, когда служилъ въ какой-либо церкви архіерей, а въ своемъ приходѣ считалась первымъ лицомъ. Она знала всѣ нужды приходскія, платила пѣвчимъ, заказывала ризы, шила сама великолѣпные воздухи, чинила сама и поновляла подрясники, пелены, епитрахили, одаривала причетъ, помогала бѣднымъ и знала ихъ едва ли не поименно, словомъ, была благодѣтельницей своего прихода. Доброта ея не имѣла границъ и быть-можетъ равнялась единственному ея недостатку — желанію рядиться не по лѣтамъ и непомѣрному любопытству. Въ этомъ пустомъ, мрачномъ домѣ, въ этой замкнутой жизни, сходной съ тюремнымъ заключеніемъ, любопытство проявляло въ ней еще не совсѣмъ угасшую искру жизни. Малѣйшій случай въ домѣ, въ приходѣ и даже у сосѣдей возбуждалъ нескончаемые толки и живой интересъ, и принималъ размѣры большаго происшествія. Часто дня по два Лидія толковала со своею горничной о томъ, что у Лукерьи прачки украли пѣтуха, что дворникъ Авдѣй поссорился съ женой, что Матреша желаетъ выйти замужъ за Власа, и прочее въ томъ же родѣ и вкусѣ. Несмотря на эти странности Лидія, существо добрѣйшее, принесла въ жертву сестрѣ всѣ свои удовольствія и обожала ее столько же, сколько уважала и боялась второй сестры своей Варвары Петровны.