Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

— Понемногу, помаленьку, ma soeur, сказала Александра Петровна, — pas trop de zèlе, mon coeur, и все придетъ въ порядокъ и будетъ прилично, какъ слѣдуетъ, какъ водится.

Анюта, пристыженная замѣчаніями тетки, шла за ними потупясь. Лицо ея пылало.

Когда Александру Петровну прикатили на ея обыкновенное мѣсто, Лидія поправила шаль на ея ногахъ и поставила около нея блюдечки съ вареньемъ и стаканъ воды и наконецъ сама сѣла на свое мѣсто. Александра Петровна подозвала Анюту и указала ей на низенькій стульчикъ, почти у ногъ своихъ.

— Садись, милая. А теперь, обратилась она къ Варварѣ Петровнѣ, — оставь меня поговорить свободно съ племянницей и не мѣшай намъ познакомиться, не докучай замѣчаніями ни мнѣ, ни ей.

Она ласково погладила по головѣ Анюту.

— Ну скажи мнѣ, тебѣ жаль было оставлять дядю?

— Папочку? ужасно жаль! И Машу, и маменьку, и всѣхъ, всѣхъ, даже Дарью-няню.

— А я тебѣ что говорила? сказала строго Варвара Петровна Анютѣ. — Я не хочу слышать этихъ пошлыхъ выраженій. Онъ твой дядя, а не отецъ, а матери у тебя нѣтъ.

— Ma soeur, сказала Александра Петровна укоризненно, — прошу тебя оставь насъ однѣхъ. Лучше поди погуляй, по своему обыкновенно, въ залѣ. Это тебѣ полезно для моціона и ты не разстроишь моихъ нервовъ своими замѣчаніями. Поди, поди!

Каждый день послѣ обѣда Варвара Петровна ходила по залѣ цѣлый часъ, по приказанію доктора, для здоровья. Она встала и отчасти недовольная ушла. Анюта осталась съ двумя тетками.

Когда чрезъ часъ Варвара Петровна вернулась въ гостиную, она застала Александру Петровну сидящею въ креслахъ, а Лидію съ рукодѣльемъ на колѣняхъ, и обѣ онѣ жадно слушали разсказы Анюты, а Анюта, забывшая все и всѣхъ, съ блиставшими глазами и пылающимъ лицомъ услаждала сама себя, разсказывая удивительныя свои похожденія, эпизоды изъ своей жизни у папочки.

— А обрывъ этотъ былъ у рѣки Угры, рѣка широкая и такая быстрая, говорила Анюта, — и въ ней все водовороты и каждый годъ утопленники. Папочка туда купаться насъ не пускалъ, а на обрывъ пускалъ. Онъ такой крутой да глубокій, и все песокъ, сыпучій песокъ. Мы прибѣжимъ туда бывало, и со всѣхъ ногъ бухъ внизъ.

— Какъ? воскликнула Александра Петровна съ ужасомъ.

— Туда, въ обрывъ! И всю пескомъ засыплетъ. Когда спрыгнешь ловко, то бывало на ногахъ скатишься внизъ, а неловко, такъ кубаремъ летишь до самаго берега, почти до самой воды.

— Богъ мой, какой ужасъ!

— Никакого ужаса нѣтъ, а весело, ухъ! какъ весело. Я была мастерица — всегда бывало скачусь стоя, а вотъ Агаша, она такая неповоротливая, она всегда кубаремъ, а мы хохочемъ.

— Кубаремъ, повторила Александра Петровна, — что такое кубаремъ.

— Вы не знаете? Какъ это объяснить. Ну упадетъ кто и катится внизъ съ боку на бокъ, съ боку на бокъ, таково шибко, шибко. Весело! Мы всегда смѣялись.

— Удивительно! и никто не убился?

— Да гдѣ же убиться. Сыпучій песокъ; а вотъ платья рвали, надо правду сказать; очень даже рвали, особенно я, и Маша сердилась. Сердилась, а все-таки чинила!

— Но зачѣмъ же она позволяла? спросила Лидія.

— У насъ такого заведенія не было чтобы не позволять; намъ все было можно, сказала Анюта съ торжествомъ, преувеличеніемъ и похвальбой.

— Сестрица, сказала Варвара Петровна, и въ ея голосѣ зазвучала нота, которой Анюта еще не слыхала, — нота нѣжности, — ты я вижу возбуждена. Берегись, прошу тебя: всякое волненіе тебѣ вредно, и эти преувеличенные разсказы о дѣтскихъ шалостяхъ ты не принимай къ сердцу.

— Нѣтъ, нѣтъ, это не однѣ шалости. Она такiя прелестныя вещи намъ разсказала. C'est un tableau de genre и идиллія. Я полагаю, она была очень, очень счастлива, и все семейство ея дяди, по ея разсказамъ, наслаждалось полнымъ счастіемъ.

— Я не думаю, сказала Варвара Петровна, — чтобы такое полное счастіе могло быть въ громадной семьѣ при большой бѣдности.

Анюта быстро взглянула на тетку.

— Какая, бѣдность, воскликнула она громко и съ жаромъ. — Мы совсѣмъ не бѣдны; у папочки собственный домъ и большой садъ, у маменьки тоже.

— Я вижу, что ты очень непослушная дѣвочка, сказала тихо и спокойно Варвара Петровна; — я тебѣ уже сказала, что неприлично и смѣшно называть людей именами имъ не принадлежащими. Долинскій тебѣ не отецъ, онъ дядя, и зови его дядей. Мать же твоей, твоей… тетки что ли, словомъ, мать мачихи твоихъ двоюродныхъ братьевъ и сестеръ тебѣ не родня. Въ сущности самъ твой дядя, — тебѣ дядя по умершей теткѣ, а вторая жена его и ея мать тебѣ ничего…

— Маша! Маменька! Ничего… онѣ…

— Молчи и слушай. Онѣ тебѣ ничего, то-есть не родня; ты маменькой звать ее не можешь уже и потому, что слово мать, — слово великое. Богъ лишилъ тебя матери и ты матерью никого звать не должна. Зови эту старушку по имени.

Анюта молчала;, лицо ея омрачилось.

— Какъ зовутъ старушку? спросила Варвара Петровна настойчиво.

— Ее всѣ зовутъ маменькой, отвѣтила такъ же настойчиво и коварно Анюта.

— Даже и прислуга, спросила смѣясь иронически Варвара Петровна, — зоветъ ее маменькой?

— Дарья-няня одна ея прислуга и когда говоритъ съ нами зоветъ ее тоже маменькой.

— Quelle collection de noms ridicules! сказала Варвара Петровна.

— Ma soeur, вмѣшалась въ споръ Александра Петровна, — какая бѣда въ томъ, что она зоветъ старушку маменькой?

— Анна, сказала Варвара Петровна, — простись и иди спать.

Анюта присѣла. Всѣ тетки поцѣловали ее.

— Вы ее совсѣмъ избалуете, сказала Варвара Петровна сестрамъ, — дѣвочка невоспитанная, невоздержанная, неуклюжая, ни стать, ни сѣсть не умѣетъ, кланяется какъ Нѣмка-булочница, усвоила себѣ мѣщанскія привычки; ее надо передѣлать съ головы до пятокъ.

— А я тебѣ скажу, возразила Александра Петровна, — что она дѣвочка очень умная и не по лѣтамъ созрѣвшая. Въ ней мало ребяческаго, она много читала.

— Читала! что читала? спросила Варвара Петровна съ испугомъ.

— Скажу, что въ ея лѣта читать что она читала слишкомъ рано. Пушкина читала и Жуковскаго, графа Алексѣя Толстаго и даже какія-то трагедіи Кукольника, Карамзина читала. Она говоритъ, ей читалъ ея братъ гимназистъ и самъ дядя. Ее нельзя вести какъ малое дитя; съ ней надо обращаться иначе.

— И какъ забавно, съ какимъ жаромъ, прибавила Лидія, — рассказывала она намъ какъ они всѣ уходили въ лѣса и поля, какъ катались на лодкѣ и прыгали съ крутаго берега внизъ… Преуморительная, оригинальная дѣвочка.

— Объ обрывѣ я ужь слышала и застала окончаніе этого разсказа, сказала Варвара Петровна; — я вижу, что она вела дикую, деревенскую жизнь, въ распущенной на волю семьѣ бѣднаго чиновника.

— Несомнѣнно, сказала Александра Петровна, что семья простая, бѣдная, и чѣмъ переходъ рѣзче, тѣмъ болѣе надо смягчить его. Помягче, помягче и потише!

— Подумаешь, я злая, жестокая или самовольная женщина, сказала Варвара Петровна, — и что дѣвочка изъ богатства попала въ бѣдность; тутъ все напротивъ. Изъ избы она попала во дворецъ — надо же ее выучить вести себя прилично.

— Конечно, но въ твоемъ характерѣ есть сильная деспотическая струнка, сказала Александра Петровна.

— Благодарю тебя, возразила печально и обидѣвшись Варвара Петровна; — кажется я каждый день доказываю противное. Я свои занятія, удовольствія, привычки приладила къ тому какъ тебѣ лучше. Я о себѣ никогда не думаю, а всегда и только о тебѣ.

— Ахъ, ma soeur, какъ будто я не знаю, что ты живешь для меня… и я…

И Александра Петровна прослезилась и приложила батистовый платокъ къ глазамъ.

Сестры испуганно переглянулись.

— Сестрица, поспѣшно заговорила Лидія, — вы вѣрно забыли, что звали вчера Долинскаго обѣдать.

Лидія весьма часто говорила сестрамъ вы и никогда не выходила изъ ихъ воли. Слово одной изъ нихъ было для нея закономъ.

— Забыла, совсѣмъ забыла, сказала Варвара Петровна.

— Сестрица, что приказать къ обѣду?

— Прикажи сама; никто изъ насъ не сумѣетъ такъ заказать обѣдъ какъ ты.