Одесситки - Ольга Приходченко

Для Алексея Михайловича это была лучшая пора в году, он ощущал себя здоровым, полным сил. Прохожие обращали внимание на эффектную пару — седой худощавый военный и молоденькая блондинка — мечта поэта, как любят говорить одесситы. Он замечал, как люди оглядываются им вслед, и это добавляло настроения. Алексей Михайлович предложил Лялечке съездить в Аркадию или на 16-ю станцию Большого Фонтана, погулять у моря, потом где-то выпить вина. Самому ему не очень хотелось, но он знал заранее, что без ресторана жена не поедет.

— Ничего умнее не придумал? — пробурчала недовольно Лялечка. — В кои веки выбрались в город и опять тащиться на море. Оно за лето так осточертело, там же никого нет сейчас, что там делать? Только каблуки посбивать.

Спорить бесполезно, он молча поплелся за женой по магазинам, почем зря ругая себя: опять Лялька транжирить деньги будет. Хорошо, что нужды в них нет, дела идут неплохо. Сначала Алексей Михайлович очень переживал, а потом привык — на войне, как на войне. Ну, посадят, так он своей жизнью не дорожит: детей нет, а Лялечка устроится и без него. Детей она не захотела, едва женились, как сразу объявила: «Не хочу остаться бедной вдовой с сиротами. Будем жить друг для друга». — «А может, она права? Я старый, больной, израненный, ничего за душой, даже собственного угла». Так и жили.

На Дерибасовской открылся большой двухэтажный музыкальный магазин, на первом — рояли, пианино, скрипки, другие инструменты, на втором — ноты и музыкальная литература. Народу было не очень много, да и тот, в основном молодежь, толпился преимущественно у баянов с аккордеонами и гитарами. На все лады звучали пассажи, от такой игры, вероятно, самоучек, резало слух. На лестничных ступеньках торговали с рук нотами — и эго несмотря на категорический запрет. Однако на объявление с предупреждением мало кто обращал внимание.

Лялечка рванула в проход между инструментами. Как из-под земли, перед ней возник продавец — молодой человек с усиками, волосами, зачесанными на косой пробор и сильно набриолиненными.

— Мадам, вы ищете инструмент? Мадам, для вас мы подберем самый лучший, на таком даже Ойстрах не играет. Вы знаете Ойстраха? Он наш, одесский, скоро о Додике весь мир узнает! Какой парень!

Продавец на мгновение умолк, пристально посмотрел на Лялечку, пытаясь понять, какой эффект произвели на нее его слова, а потом стал перечислять все подряд: какие фабрики, год выпуска, сколько медалей, на каких выставках получены. У Лялечки загорелись щечки, Ну все, эго надолго, Алексей Михайлович решил подождать супругу на улице, наблюдая за ней через стекло. Продавец, галантно распахивал перед дамой очередную крышку рояля. Перебирая одной рукой клавиши, что-то наигрывая, другой он нежно придавливал ей плечо, пытаясь усадить на вертящийся стульчик — мадам, сами насладитесь звучанием. Лялечка увертывалась. Рассматривая свое отражение в отполированных и начищенных до блеска инструментах, она думала, какой же выбрать, чтобы утереть нос этой воображале Ирен. Уродина, а как усаживается за свое разбитое пианино — все внимание ей. А ее только спрашивают: Лялечка, а вы играете? Может, это выбрать или вон то темно-бордовое, прямо как у моего костюмчика цвет, чего я его так редко надеваю?

Продавца стала раздражать эта безвкусно разодетая деревенская дура, он уже давно понял, что она вообще ничего не понимает, только морочит ему голову

— Мадам, вы решились, наконец? Дамочка, вы серьезно или так?

— Для ребенка стараюсь, не торопите меня, — зло выпалила Лялечка, видя себя за этим роскошным темно-бордовым инструментом, как ей все дружно аплодируют.

— А сколько лет ребенку? У вас сын или дочь?

— При чем туг сын, какая дочь? — возмущенно воскликнула Лялечка, она уже и забыла, что только что говорила, — Беру самый дорогой! — глаза ее надменно сжирали продавца.

— Так вам какой из дорогих, форте или пьяно? — насмешливо, с поддевкой. на весь зал громко переспросил молодой человек. — Так на что я выписываю чек?

Парочка, стоящая рядышком, с интересом слушала диалог между «мадам Фуфу» и юморным продавцом, на лице которого застыла усмешка. Лялечка не могла понять, почему этот тип злорадно улыбается и парочка вот смеется, может, грим размазался. Она быстро достала из сумочки зеркальце — нет, все в порядке. Откуда тогда эта толпа набежала, все смотрят, указывают на нее пальцами и хохочут.

Растолкав толпу, Лялечка пулей вылетела из магазина, дернула мужа за рукав с такой силой, что он еле удержался на ногах.

— Ляля, что случилось? Ты почему такого пунцового цвета, обидел кто?

— Ты виноват, ушел, меня бросил. Я инструмент выбираю, а этим вокруг весело, на меня пялятся, чтоб им глаза из орбит повылазили, аж шеи выворачиваются.

— Пусть выворачивают, если им не жалко свои шеи, — он ласково посмотрел на супругу, а сам думал: наверное, грубо приставал к ней какой-нибудь чудак, она этого не выносит.

Настроение у Лялечки окончательно испортилось, поднять его мог только ресторан, вот здесь ее вряд ли посмеют обидеть, своя она в ресторане, фору даст любому — только зацепи.

— Ты знаешь, у меня под ложечкой засосало, ты прав, давай заглянем в «Морской», пообедаем, как люди, там рыбу вкусно готовят, — прильнув к мужу и закатив глазки, прощебетала Лялечка.

— В следующий раз. Пошли домой, устал я, по дороге чего-нибудь купим, дома перекусим, хорошо отдохнем.

— Дома, дома... И так целыми днями дома, что я вижу кроме него? — от раздражения лицо Лялечки покрылось пятнами. — Вонючая коммуналка, в эту вонючую комнатушку не то что форте, даже пьяно не втиснешь. Боком ходишь, все время об угол стола бьешься. Посмотри — я вся в синяках.

Алексей Михайлович замедлил шаг, бегло бросил взгляд па жену, сначала хотел засмеяться, но, увидев обозленное Лялечкино лицо, только вздохнул: «Что ты несешь, дорогая, что за ерунда, кто там тебя в магазине так разыграл, пианино и фортепьяно — это одно и то же, стыдно такие вещи не знать».

— А меня этому никто не учил! — вызывающе буркнула Лялечка.

— Читала бы больше, а не валялась целыми днями и страдала от безделья, — Алексей Михайлович вспомнил старую бабушкину пословицу: «Бачылы очи, шо купувалы» и, втянув голову в плечи, понуро поплелся за женой.

 «Дядя Леша! Дядя Леша!», — от неожиданности он вздрогнул, обернулся. Лялечка тоже остановилась и замерла — на ее мужа прыгнул какой-то грязный оборванец-босяк. Позор какой, еще кто-нибудь увидит.

— Кто это? — брезгливо сжав губки, закричала Лялечка.

— Это Вовчик, нашей уборщицы Доры сынишка, — извиняющимся тоном тихо пояснил Алексей Михайлович, голос его дрожал, ладони припотели.

— Какой еще Вовчик? А ну марш отсюда, байстрюк вонючий, быстро, чтобы следа твоего не было. Понял?

Мальчишка хотел прижаться к дяде Леше, но тот от растерянности озирался но сторонам и молчат.

— Ляля, тише, что ребенок подумает?

— Какой ребенок, этот урод?

— Перестань, держи себя в руках, что с тобой?

Но Лялечку уже нельзя было остановить, говорить что-либо бесполезно. Он оглянулся, но Вовчик был уже далеко. Он бежал без оглядки, слезы текли по замызганным щечкам, он рыдал. Икота больно била внутри груди и горла. Во дворе напился холодной воды из-под крана, умыл лицо, по-взрослому высморкался. Глубоко вздохнул: предатель — и поплелся домой.

Алексей Михайлович тогда чуть не прибил жену; схватит что есть силы за грудки и толкнул в стенку дома. Он вдруг поймал себя на том, что сам бежит неведомо куда. Картинки прожитого года сменяли друг друга, пустая, никому не нужная жизнь.

Сколько он спал, не знает. Очнулся, когда его растолкала Ирен: «Чай будем нить, Алексей Михайлович, вставайте, вы всю новогоднюю ночь проспали, еще и пироги проспите». Стол для сладкого покрыли красивой, вся в цветах и золотой вышивке, скатертью. Кажется. Лялечка видела ее днями в комиссионке на Пушкинской. Отборные яблоки, груши с мандаринами лежали в огромной вазе на высокой металлической ножке с изображением Екатерины Второй. Лялечка ножкой толкнула мужа и прошептала: «Смотри — Катерина!» — «Какая Катерина? — не понял Алексей Михайлович. — «Ну царица». — «Смотри-ка, узнала...» — съехидничал про себя он. Принесли сразу несколько коробок шоколадных конфет, а когда хозяйка вынесла большой пышный пирог, оказалось, что на столе он не умещается. Его водрузили на пианино. Все передавали свои тарелочки, и Ирен раскладывала по ним большими кусками.

— Не ешь много, еще «наполеон» будет.

— А Кутузов где? Не видела?

Лялечка молчала, делая вид, что не расслышала вопроса, боялась попасть впросак. Из гостей ушли почти в девять утра. Неугомонная Лялечка устала, но не переставала жужжать мужу, как много им надо купить, сам видишь, как теперь надо жить, мы что, хуже? Все в коврах, буфет ломится от хрусталя. У нас тоже все будет, правда, заинька?