Одесситки - Ольга Приходченко

Дорке было не до них, она вспоминала, как ближе к вечеру поздравлял их Алексей Михайлович — монотонно что-то причитал о международной политике, каких-то сионистах, о которых Дорка никогда прежде не слышала. Она хотела пойти убраться в зале, пока нет покупателей, но директор ее вернул, сказал, что это ее тоже касается. Он еще долго продолжал говорить, казалось, этот глухой голос никогда не замолкнет. От духоты она не заметила, как глаза слиплись, потянуло в сон, ее толкнули в бок, Дорка встрепенулась и услышала: «С Новым годом, товарищи!» Женщины привстали, расправляя затекшие спины — хоть бы чаем угостил директор, из-за его же доклада попить в обед не успели. Злые выходили они из комнаты.

Надежда с Наткой пошли в уборную, Натка никак не могла успокоиться: «Помнишь, Семен Осипович какие праздники нам закатывал, а обеды, дарил подарки, какие отрезы, помнишь? И деньги давал и все такое. А тут...»

Женщины вздыхали. Этот со своими докладами и трудовыми победами. Пожрать времени пет, а он о каких-то сионистах, да пропади они пропадом, им какое дело до них. Из-за них сухомятиной опять придется давиться, сам-то супчиком обжирается.

— Вот, Надя, скажи, магазин пустой, ничего нет, только никому не нужным говном торгуем, и то по карточкам, а план выполняем неизвестно чем.

— Это ты напрасно, мужик он вроде честный, порядочный, не жулик, — заступалась Надежда за директора, а сама припомнила, как в комиссионке директорская женушка выбирала очередную лису

— Ну да, честный — перед нами, а сам то г еще жук!

— Что ты так окрысилась, зачем на человека...

— На человека, человека, да знаешь ли ты .лого... человека? Он только с бухгалтершей, с Колькой-водилой якшается да с кладовщиком-гадом. Помнишь Таньку с галантерейки? Она еще с Колькой шуры-муры крутила? Так твой честный ее сразу уволил. Колька ей по пьяни ляпнул, что с базы лучший товар сначала куда-то налево уходит, а в магазин хлам везут. А ты думаешь, отчего этот замухрышка пирует, если не за рулем — все время пьет. На какие шиши? И все бабы его. Твой честный пригрел его!

— Он такой же мой, как твой!

Женщины разошлись понуро по отделам. Случайно подслушанный разговор целый лень не выходил у Дорки из головы, ей было не по себе — неужели, правда? Ее не отвлекал даже скрип оторванной еще в войну половинки ворот. Она противно скрипела от ветра в надежде, что кто-нибудь услышит и починит. Но никто не откликался.

В комнате было тепло и тихо, все спали, только Дорка лежала с открытыми глазами и, глядя на сына, думала, отчего ее Вовчик перестал приходить в магазин? Что произошло между ним и Алексеем Михайловичем? Такая дружба не разлей вода, а тут уже столько времени ни слова, ни полслова друг другу. В своей вечной запарке она даже не заметила, как изменились их отношения, как теперь узнать, что случилось? Надо завтра же у бабы Кати выведать, она наверняка знает. Дорка тяжело вздохнула, повернулась лицом к стенке и забылась.

На встречу Нового года Алексей Михайлович с женой были приглашены к начальнику главного городского управления торговли. Квартира находилась в самом центре, в начале улицы Карла Маркса, бывшей Екатерининской, большая трехкомнатная. В каждой поклеены новые обои, добротная мебель, даже пианино в кабинете. Хозяйку долго упрашивали что-нибудь сыграть. Она долго отнекивалась от назойливых подвыпивших гостей, но все-таки уступила настойчивым просьбам, села за инструмент, жеманно приподняв плечики, ручками с оттопыренными пальчиками открыла крышку. Играла хорошо, Алексей Михайлович пристроился в уголке на пуфик и, закрыв глаза, слушал. Шампанское, шикарная закуска, прекрасная музыка — что еще нужно для счастья?

И вдруг услышал голос жены: «Новый год, праздник, что мы сидим — танцевать нужно!» Пианино замолкло, завели патефон. Алексей Михайлович открыл глаза. Лялечка, жена, танцевала с каким-то гостем, весело хихикала, иногда поглядывая в сторону мужа. Она была хороша: новое сиреневое платье идеально облегало ее ладно сбитую фигурку, прическа тоже новая, даже цвет изменила — покрасилась. Он ее даже не узнал, когда она вернулась из парикмахерской блондинкой.

Алексей Михайлович любовался Лялечкой, не верил: она ли это, молоденькая сестричка военного госпиталя, которая так нежно перевязывала и ухаживала за ним. Вокруг полно молодых ребят, а она к нему, седому, льнула. Что и говорить, приятно было. Сколько раз потом он ругал себя: как же ты, старый хрыч, так купился. Не понял, что хитрая Лялечка все просчитала, прицепилась, как только узнала, что его комиссуют но ранению, на Москву навострилась. А молодые что? Полапают — и опять на фронт.

Но в столицу Алексей Михайлович возвращаться не хотел — с прошлой жизнью покончено окончательно. Да и врачи советовали из-за больных легких пожить у моря. Вот и выбрал Одессу — и город большой, и море. Еще до войны ездили летом с семьей сюда отдыхать. Понравилось, мечтали еще приехать. Как давно это было. Он снова закрыл глаза и отчетливо увидел лицо Елены, детей. Сердце больно кольнуло. Гости веселились, Лялечка продолжала танцевать с новым кавалером, положив свои ручки, все в кольцах, ему на плечи. Он, сомкнув глаза, попытался опять вернуть лицо первой жены, сына с дочкой, ничего не получилось.

Лялечка растолкала его, все вновь дружно усаживались вокруг стола, охая и ахая, завидев на громадном перламутровом блюде разделанного гуся. На больших кусках аппетитно блестела поджаренная корочка, ему достался кусок грудки и небольшое яблочко, Лялечка выбрала ножку Мужчины пили пятизвездочный коньяк, дамы — «Хванчкару». Подпитая компания, расшумевшись, рассказывала анекдоты, по большей части житейские, в основном о евреях. Алексея Михайловича коробило, хмель улетучился, ему было неприятно все это слушать. Елена была еврейкой, с детьми поехала на Украину к родителям как раз накануне войны — и все...

 «Пошли домой, я устал!» — шепнул он Лялечке на ухо. Она от неудовольствия скривила лицо, ей льстило быть в такой шикарной компании, ловить на себе взгляды незнакомых мужчин. Целый месяц готовилась к приему и, здрасьте вам, уйти в самый разгар, ну уж нет. Надоело, муженек хренов по каждому поводу брыкается, приревновал что ли, сам по себе ничего бы не добился, ей в ножки должен кланяться, все для него сделала. В Одессу приехали — ни кола, ни двора, еле угол сняли. Он сразу в госпиталь загремел. А она и комнаты добилась, и должность директорскую выбила, по кабинетам шастала, глазки строила этим чинушам важным — что же это вы фронтовика обижаете. Те и растаяли, девка-то смазливая. А он все недоволен. Еле заставила новый костюм надеть и пальто, а то в старой шинельке, как оборванец, хотел сюда припереться, ладно на работу так ходит, пусть, меньше разговоров будет, но на встречу Нового года...

Ее опять пригласили танцевать, в комнате стоял полумрак. Алексей Михайлович примостился у печки и стад покорно ждать, когда все закончится. На душе было гадко, противно, он сам себя презирал за малодушие, за то, что не заметил, как превратился в вора и взяточника. И вообще в подлого человека. Как он поступил с Доркой, ее мальчуганом. Подлец — и только. Это было в воскресенье, он рано ушел из магазина, Лялечка ею ждала с полной сумочкой денег, весело притоптывая ножками в черных лаковых туфельках с большими замшевыми бантиками впереди, специально, чтобы прохожие обращали внимание. Все ее повадки он давно изучил, но каждый раз все равно поражался. День выдался погожий, ранняя осень, почти лето, только с утра немного прохладно, а днем просто благодать, не жарко, солнце нежно гладило улицы, дома, людей, все отдыхало от изнуряющего летнего зноя. Эти два месяца, сентябрь и октябрь, в Одессе были удивительными. Чистое синее небо, море в веселых беленьких барашках искрилось и звало людей, однако шумные отдыхающие уехали, и только редкие парочки да бродячие собаки наслаждались этим миром.

Город завалили овощами и фруктами, рыбой. Базары ломились от товара, покупай — не хочу, только на что? Цены не снижались, одесситам вся эта благодать была не по карману, оставалось лишь любоваться всем этим великолепием, но и оно постепенно раздражало, злило. Вокруг всего полно, а люди голодают. Вечерами сделают набег на Привоз, быстро похватают выброшенное на свалку гнилье, особенно арбузы и дыни, и тому рады. Вовчик промышлял у рынков целыми днями, как учила бабка, не просил, только стоял молча, весь замурзанный, и смотрел. Продавщицы не выдерживали и угощали сами, и мальчишка, счастливый, стрелой мчался домой. Отнесет  — и обратно, к другому лотку, так до вечера, пока не стемнеет, чтобы возвращаться было не страшно.

Для Алексея Михайловича это была лучшая пора в году, он ощущал себя здоровым, полным сил. Прохожие обращали внимание на эффектную пару — седой худощавый военный и молоденькая блондинка — мечта поэта, как любят говорить одесситы. Он замечал, как люди оглядываются им вслед, и это добавляло настроения. Алексей Михайлович предложил Лялечке съездить в Аркадию или на 16-ю станцию Большого Фонтана, погулять у моря, потом где-то выпить вина. Самому ему не очень хотелось, но он знал заранее, что без ресторана жена не поедет.