Клянусь! - Александр Круглов

Первое после избрания Верховного Совета крымское лето, пляжный, курортный сезон давно были в полном разгаре, а мы, новые депутаты, всё ещё формировали постоянные депутатские комиссии, так же неспешно перекраивали весь парламентский бюрократический аппарат; министров в новое правительство порой неделями назначали. Ещё бы, нардепы поначалу тем в основном и занимались, что квартирки поуютней, а то и люксы гостиничные подыскивали себе под жильё, закрепляли за собой белые да чёрные «Волги», особые депутатские оклады и пенсии себе назначали. Не забыли приписать Верховному Совету и лучшие южнобережные здравницы. В них-то в самый разгар лета депутаты и устремились — кто в одиночку, кто с домочадцами, даже целыми семьями, а кое-кто и с любовницами, под видом верных испытанных жён. Благо, за пребывание там с нас взыскивали всего лишь какие-то небольшие проценты — гроши.

В тот первый год своего «штатного» четырёхлетнего правления крымский парламент на летние каникулы официально не выходил — трудился и в самую знойную крымскую пору. И правильно делал: мрачные тучи ельцинского разгрома Советов, расстрела Белого дома всё ещё грозно ходили над всей попранной притихшей страной, снежным комом нарастали повсюду проблемы. На разных заседаниях — и пленарных, и комиссийных, и фракционных, а также на митингах, пикетах, по кабинетам с глазу на глаз нардепы пытались найти их решение. На работу ездили прямо из здравниц исправно. В них же и возвращались. «Колёса» для подобных, да и всех прочих поездок, предоставлялись нам практически без помех.

Но, верный главному наказу своих избирателей и данной себе клятве, я за весь летний отдых покидал санаторий, посёлок Форос — этот изумительнейший уголочек вселенной, его море и пляжи, скалы и парк, его праздную, казалось, счастливую публику, всего лишь несколько раз. И только тогда, когда приходилось лишний раз постоять за российские Севастополь, весь Крым. Ни на какие иные пленарки, комиссии, фракции и прочие сборища, где, кроме как о русском языке и культуре, о социалке и экономике даже и не предполагалось вести речь, у меня не было ни желания, ни времени ездить. Меня ради этого в депутаты и выбирать просто не следовало. Какого чёрта заодно со всеми другими коллегами я должен был способствовать выводу Крымской республики из её разграбленного, расчехвосченного, полудохлого состояния и тем самым содействовать дальнейшему закреплению её статуса региональной административной единицы незалежного и самостийного украинского государства? Напротив, как всякий подлинно русский патриот, россиянин, я горячо жаждал максимально масштабного и глубокого развала хитроумной, наглой и загребущей неньки-Украины. Ибо тогда легче рвались бы все путы нынешней украинской оккупации Севастополя, Крыма и всех остальных, отторгнутых ею от России и присвоенных русских земель и людей. Словом, чем хуже для оуно-бандеро-руховской Украины, тем лучше на данном этапе для России, для нас, россиян.

Открытой постановки этого первостепеннейшего для России, для русских вопроса в обоих — и севастопольском, и крымском — парламентах всячески избегали. И никогда, даже с избранием на роль первых лиц в Крымской республике Мешкова и Цекова, напрямую в повестку дня не включался. Для них на этот счёт тоже, оказывается, действовало железное необоримое табу. Что же касается меня, других наиболее последовательных русских патриотов, то при любой принятой депутатами повестке дня мы в ней всегда, конечно, могли найти и находили то, что давало нам повод, более того, основание тут же поднять сверх повестки и этот наш самый болезненный, самый важный, фундаментальный вопрос. Вот ради него я Форос покидал, и не раз. И не просто ехал на службу, а можно сказать, рвался в бой — всей душой. И на встречу с Жириновским, и на организованный в Севастополе нами митинг с Эдуардом Лимоновым; и на сессию, которая, наконец, поставила вопрос о восстановлении в полном объёме первой Конституции Республики Крым, своевольно урезанной Киевом; и тогда, когда не согласный с этим и вообще раздражённый норовистым парламентом и его председателем Цековым. Мешков-президент своим указом его распустил, а мы не подчинились ему, и Мешков в конце концов без нашей поддержки был Киевом, Кучмой смещён. Но ещё круче в жилах моих забегала кровь, когда с многотысячного митинга по случаю пятидесятилетия так называемой «депортации» крымских татар часть из них ворвалась в правительство, в Верховный Совет и дело дошло до отчаянных схваток, крови и арестов. А завершилось всё в конечном итоге (как, впрочем, всегда в таких случаях) не наказанием, а тем, что вдохновлённая этим всем парламентская фракция депутатов-татар из десяти человек во главе с Рефатом Чубаровым (вторым после Джемилёва человеком в крымском меджлисе), кроме уже заявлявшихся прежде, выдвинула на очередной сессии парламента новые, сугубо политические, запредельные и потому неприемлемые требования, а именно: признание крымских татар коренным народом Крыма, 30-процентная квота для них на всех без исключения выборах на полуострове и полная, без всяких ограничений, их автономия, государственность.

Не было ни одной фракции (кроме, конечно, самих татар), которая бы не выступила с резким осуждением этой глупой, абсурдной, нереальной претензии. Также обрушились на неё в своих выступлениях и отдельные депутаты.

— Многого захотели, — начал я с трибуны ядовито, с презрением. — Не забывайтесь… Крым — не Украина. Это — Россия! И вырваться из неё, прихватив с собой её полуостров, море, просторные бухты, ни Украине, ни Турции, ни даже НАТО и вам вместе с ними, татарам, не удастся, безнадёжное это дело. Да и зачем, объясните мне, вам, татарам, всё это нужно? Россию бросать? Зачем? Разве только, чтобы отомстить по инерции, набранной предками, из беспочвенных давних амбиций? А по-человечески, трезво… Да с Россией, в составе России вам всем надёжней, просторней и интересней. Не с Украиной против России, а с Россией, с русскими против украинской оккупации, за объединение с ней — вот с кем, вот для чёго вместе с нами нужно вам действовать. И не надо в пылу, в ослеплении нынешнего нашего противостояния легко, запросто так разбрасываться идиотскими угрозами, нас, русских, запугивать — мол, головы нам будете отрезать. Я на митинге уже говорил и здесь говорю. Повторяю: за каждую отрезанную татарами русскую голову мы, русские, оттяпаем десять ваших, татарских, голов. Вот они, — неторопливо, сдержанно повёл я глазами по залу, — все десять как раз… Далеко и не надо будет ходить.

Больше свирепых идиотских угроз от татар я не слышал — ни на пикетах, митингах, ни тем более в парламенте. Вообще вне межнациональной полемики жили мы, взаимодействуя, не конфликтуя по пустякам, приветливо. Даже, например, с Рефатом Чубаровым, обсуждая моё предложение татарам и русским объединиться против украинской оккупации Крыма, он, категорически не соглашаясь с этим, всё же мотал своими угольно-чёрными чубом, баками и бородой с открытой улыбкой. И с улыбкой же дал понять: да, русских, Россию в вопросе о Крыме им, татарам, конечно, не переломить. А вот с Украиной, да ещё сцепившейся ни на жизнь, а на смерть с москалями, кое о чём можно и договориться. Потому нам с ней ни к чему порывать.

— До встречи, — я первым прощально протягиваю Рефату руку.

— До встречи, — тянется ко мне также и он. И добавляет чуть жёстче, сузив глаза: — А если до баррикад, до схватки меж нами дойдет?

— Тогда кто кого! — и несколько мгновений мы прямо смотрим друг другу в глаза. И само собой с моих губ срывается: — Я мальчишкой с автоматом и пушкой от Моздока до Вены дошёл. И теперь не собираюсь никому уступать.

ПРОКУРОРЫ НЕ ДРЕМЛЮТ

Милиция, прокуроры, суды, служба безопасности Украины постоянно нас вызывали к себе — меня, членов совета, наиболее активных «веченцев». Редко когда выдёргивали кого-то из нас одного, почти всегда шерстили всю нашу инициативную передовую верхушку. Если первым приглашали меня, председателя, старейшину Вече, то, побеседовав, прощупав, поработав со мной, потом по очереди вызывались и все остальные. Или, наоборот, сперва по одному пропускали через себя активистов, а уже потом, завершая расследование очередной нашей акции, добирались и до меня. Поводы для вызовов, когда было нужно, «охранители» находили сами. А вот подлинные причины, основания для расследований, как правило, конечно же, создавались нами самими. Такие, например, как уже описанные выше (и неописанные) мои патриотические, пророссийские выступления, а также письменные персональные или нацеленные на массы газетные, радио-телевизионные и интернетовские обращения и заявления, наконец, открытые призывы к конкретным решительным действиям, как, например, за одну русскую голову десять татарских голов отрубать. Но, закончив расследование, передавая материалы по административным или уголовным делам в суды, прокуроры порой наталкиваются на очень, оказывается, нужную в определённых обстоятельствах депутатскую неприкосновенность. И вынуждены ещё направлять в парламенты представления о даче ими согласия на привлечение депутата к уголовной ответственности. Таких представлений на меня было подано в Севастопольский городской и крымский Верховный Совет более двух десятков — в основном главным прокурором Севастополя Иваном Вернидубовым. И ни на одно из них согласия прокуроры не получили. Тогда за дело взялись Генеральная прокуратура Украины, лично первый заместитель генпрокурора Александр Христенко.