Пути и судьбы - Беник Сейранян

Как ни старался Сандик прятать концы в воду, отец всегда узнавал о всех его проделках.

Ерванд Якулыч знал даже, что Сандик связался с шайкой головорезов и докатился до преступления. Они занимались тем, что похищали ночью, прямо из постели, какого-нибудь богатого человека, бросали его в темное и сырое, кишащее крысами подземелье, а потом требовали от семьи солидный выкуп.

Ерванд Якулыч знал все это, но молчал. Он боялся, как бы сын, разгневавшись, не сыграл подобную шутку с ним самим. Одна только мысль о темном подвале и крысах приводила Ерванда Якулыча в ужас. Поэтому, хочешь, не хочешь, ему приходилось выполнять все требования Сандика.

Однажды Сандику взбрело в голову завести собственный фаэтон, и как Ерванд Якулыч ни изворачивался, ему и тут пришлось пойти на уступки.

— Ну, послушай, сынок, что это тебе вдруг вздумалось? На что нам сейчас фаэтон? Если иметь фаэтон-маэтон, нужно иметь и лошадь-мошадь, а для лошади-мошади нужна конюшня-монюшня…

Сандик ничего не желал слушать.

— Все расходы, папа, — сказал он, хитро улыбаясь, — мы уменьшим вдвое: фаэтон купим, а «маэтона» не нужно, лошадь купим, а без «мошади» можно обойтись, без «монюшни» тоже; что же касается кучера, то не беспокойся, — править буду я сам. Договорились?.. Ведь я сократил твои расходы? Ну, как, купишь или не купишь?..

Услышав в голосе сына угрозу, Ерванд Якулыч задрожал. «Пропал…» Возражать не приходилось.

Неделю спустя Сандик восторженно рассказывал матери:

— Наша светлость, маманя, прикрепила фаэтон к ресторану «Миньон». Подается он к двум часам ночи, обслуживаю только господ офицеров и их холеных дамочек. Какие девочки, мм! Пальчики оближешь. Прямо ананасная клубника!

Клубника? Маленькая Лена, сестренка Сандика, клубнику просто обожает, и брата она поняла буквально.

— Что же ты мне не принес, Сандо? Какой нехороший…

Сандик рассмеялся, подхватил сестренку на руки, посадил на плечо и закружился с нею по комнате.

Марта до того устала от сына, что старалась о нем даже не говорить, а если о нем заговаривали другие, просто затыкала уши.

«До чего же ты докатишься?» — хмуро глядя на сына, думала она.

А Ерванда Якулыча, казалось, занимала теперь одна только мысль. Глядя на знакомых и родственников, он не переставал изумляться, как это люди, зная о неминуемой смерти, не подумают обо всем заранее, не подготовят себе достойного погребения?

Он, например, уже обо всем позаботился, приготовил для себя обитый серебряной парчой гроб, свечи, саван. Запасены были и все продукты для поминального обеда: рис, масло, вино. Если что из продуктов шло в расход, то запас тут же пополнялся. Для домашних это стало таким привычным, что никто не удивлялся, когда, угощая случайного гостя, Ерванд Якулыч кричал жене:

— Марта, подай-ка бутылки две из того вина, что для поминок… потом пополним…

«Жаль, что не сегодня поминки», — доставая бутылки, бурчала жена.

Толстеньким, коротеньким, как пенек, человечком был Ерванд Якулыч. Его неприятное лицо делали особенно отталкивающим кустики черных волос, в изобилии росших у него в ушах и носу. Глядя на мужа, Марта с огорчением думала, что смерти не так-то легко будет свалить этот кряжистый пень. А сама ома день ото дня таяла. Да и легка ли жизнь за таким мужем! А тут еще сын бросил ученье и подружился с улицей.

Единственной отрадой матери была Лена.

— Одна-она меня и утешает, — частенько повторяла Марта.

Отец тоже любил дочь. Он восхищался ее «ангельским личиком», стройной фигуркой, горделивой повадкой. Красота дочери освобождала Ерванда Якулыча от неприятной необходимости давать за ней большое приданое: ведь сама она слиток чистого золота! Не было нужды и самим искать ей богатого мужа: любая состоятельная семья не откажется от такой обворожительной невестки.

Ни дочь, ни сын не были похожи на отца. Сандик был тоже очень хорош собой, так хорош, что было время, когда Ерванда Якулыча даже снедало сомнение: а не было ли тут…

Однако, когда родился второй сын — черный, морщинистый, как новорожденный щенок, уродец, Ерванд уверовал в непогрешимость жены и успокоился. Прожил этот ребенок недолго — всего три месяца, но своим кратковременным существованием он помог старшим детям, заставив отца полюбить их.

В последнее время отец махнул рукой на Сандика и похоронил все связанные с ним надежды. Казалось, хорошего от сына уже ждать было нечего, а плохим он не может больше удивить!

Но вот в один прекрасный день Сандик преподнес отцу такой сюрприз, что старик чуть не спятил с ума от неожиданности.

4

Незадолго до установления в Грузии советской власти Сандик попал в тюрьму. Точно причины ареста никто не знал, а слухи ходили разные. Кто связывал это с будто бы совершенной им кражей, кто с «политикой».

Ну, а пока выяснялось, что да как, в Тбилиси вступили части Красной Армии, и меньшевистское правительство в панике покинуло город. Началось бегство насмерть перепуганной буржуазии. Ерванд Якулыч тоже решил бросить все и, прихватив с собой только ценности, срочно улепетывать за границу.

Но как бежать, когда единственный сын, Сандик, в тюрьме? Не бросать же его на произвол судьбы. Да и что люди скажут!

К тому же запротестовала Марта.

— Я из города шагу не сделаю. Хочешь — уезжай сам, счастливого пути!..

И Ерванд Якулыч, затая страх, скрепя сердце смирился. В эту ночь он пережил тысячу смертей. Заснуть он не мог, его бил озноб, в голову лезли всякие кошмарные мысли. Одно утешение, что готов уже обитый серебряной парчой гроб и на чердаке сложены продукты для поминок.

Утром, когда Ерванд Якулыч боязливо приоткрыл окно и посмотрел со второго этажа вниз, он не увидел. никого, кроме дворника Кудрата, усердно подметавшего улицу.

Сначала ему захотелось плюнуть, обругать дворника, излить на него накипевшую досаду. Но благоразумие заставило его сдержаться — времена нынче смутные, лучше не рисковать. Бог знает, что еще принесет с собой наступающий день? Светопреставление, да и только. Еще неизвестно, кого вынесет на поверхность, а кто пойдет на дно.

— Добрый день, Кудрат, — обратился он к дворнику, — поздравляю, твои пришли…

Откуда было знать в эту минуту Ерванду Якулычу, что ему-то как раз и принесут эти пришельцы счастье. Думал ли он, что революция вернет ему, казалось, безвозвратно потерянного сына, теперь уже в виде «пострадавшего за народ, честного революционера»?..

В делах охранки отыскался документ, свидетельствующий о том, что Сантур Варназов был задержан меньшевистской охранкой за антиправительственные выпады. То, что он освобожден из тюрьмы революционной властью, стало мигом известно всему городу.

И Сантур Варназов пошел в гору. Тысяча дверей открылась перед ним. Но Сантур избрал лишь одну из них — дверь патентной инспекции городского Совета — и сразу стал богом всех торговцев и ремесленников города.

Так славься же, Ерванд Якулыч, славься, мир, приуготовивший для Ерванда Якулыча такой чудесный подарок. Вот оно, кем был его сын, — носителем светлых идеалов! А он, отец, не только не знал родного сына, его души, но даже обвинял и проклинал его в своем сердце. Грешен, грешен я, господи!.. Невдомек мне было, несчастному, для чего Сантур проедает отцовское состояние, обманывает и грабит людей.

«Революция» — вот, оказывается, к чему стремился Сантур, вот чему посвятил себя, из-за чего подвергался опасностям, попал в тюрьму, сидел в одиночке, объявил в знак протеста голодовку…

Но не из тех был Ерванд Якулыч, чтоб потерять от радости голову. Надо было действовать — и действовать с умом. У него и в мыслях не было вернуться к прежним делам, открыть свою оптовую контору: «Где теперь найдешь столько товара?..»

— Эх, чего уж там… Ушли все мои денежки, — вздыхая, говорил он всем знакомым. — Разве Сантур мой мог что-нибудь оставить — все на революцию отдал, ничего не пожалел…

— Благодари бога, Ерванд Якулыч, за такого достойного сына.

— Да, только одно у меня и осталось, — это мой сын Сантур.

— Ты не беспокойся, Ерванд Якулыч, снова поднимешься, все вернешь. Мы тебя так не оставим… только бы сын твой был с нами подобрее… А то совсем задушили нас эти проклятые налоги, вздохнуть не дают. Не теснил бы он нас с этими патентами-матентами, а мы, поди, сам знаешь…

Ерванд Якулыч многозначительно качал головой, давая понять, что все это не так просто, что Сантура-де надо как следует ценить, а ему, Ерванду Якулычу, надо помочь по-настоящему стать на ноги.

И вот Ерванд Якулыч, человек, пострадавший за революцию, открыл в одном из глухих уголков города небольшую кожевенную лавочку: в те дни это еще было можно. Войдешь в нее — будто и нет ничего: всего несколько пудов кожи, два-три ящика мелких, похожих на мышиные зубы, сапожных гвоздей, белые деревянные гвоздики-шпильки, дратва, воск… И все-таки лавочка эта ни минуты не пустовала — здесь совершались все связанные с налогами и патентами сделки, о которых, как клялся и божился Ерванд Якулыч, Сантур не имел ни малейшего понятия. Просто сам Ерванд Якулыч, по доброте душевной, помогал плательщикам налогов, чтобы потом им легче было договориться с сыном.