Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прости, Сережа, я тебя случайно не напугала?
— Да нет, ну что ты!.. — возмутился он. Еще чего, чтобы девчонка его напугала. В конце концов, он русский человек и в церковь зайти, свечку поставить — это он и сам может сделать, подумаешь… — А ты часто сюда заходишь?
— Я не просто захожу. Церковь для меня с детства самое родное место. Здесь я решаю все свои проблемы, здесь сил набираюсь, здесь… хорошо.
Они дошли до старого дома и у подъезда расстались. Словно во сне возвращался он домой. Словно в полусне листал один за другим свои поэтические блокноты, пока не разыскал стихи о монахах.
Гремят органные бахи,Руки простерты в небо.Стоят на коленях монахи,Постятся и алчут хлеба.Черные сальные космыГложут худые плечи,Жадные взоры росныеИщут с иконой встречи.За стенами — солнце потоком!Птицы поют свободу!…А здесь — восковые потеки,И темное время года.Счастье у них — богомольное,Молитвы у них — настырные,Желанья все — застольные,Горечь в глазах — полынная.Стоят земные ангелы,Четки в руках вместо счастья,Себе для себя покоряются,Душой вознесшись к архангелам.Блаженно сложены руки,В застенках, не видя весны,Себе придумали мукиЛюди-вздохи, люди-сны.
Совсем недавно он считал, что в этом стихотворении ему удалось раскрыть великую правду о противостоянии жизни и смерти. Вся его молодая натура отвергала смерть и требовала, требовала жизни, весны, ликования. Какие там заунывные молитвы, какие «Господи, помилуй», когда жизнь так прекрасна, весна так бурна и рассветна, небо высоко и лазурно. Как может принять он этот предсмертный монашеский плач, отгораживающий человека от прекрасных проявлений бурной жизни. Вот это мое, слушайте, слушайте все:
В твоих глазах — бездонность неба,В губах твоих — зари восход,В твоем приходе — святость хлебаИ то, что схлынет — не уйдет.
Твои подарки — свежесть утра,И что рождается во снах,Тем, что вовеки будет мудро,Ты одаряешь нас, весна.
Навстречу лету, птицы пенью,Ты раздираешь стужи тьму.Душистым свежим опьяненьем,Тобой, весна, весь год живу!
Правда, надо быть справедливым, и в его настроении появлялась печаль по уходящему безвозвратно времени. Особенно это случалось осенью. Вот, например, сентябрьское:
Может быть, последний раз вдыхаюЗапах прели, влаги, желтизны,Потому с грустцой я провожаюПрелесть жизни до конца весны.
Стало тихо в рощах и долинах,Как бывало летом пред грозой.Наигравшись золотом в рябинах,Осень спит, взгрустнув своей тоской.
А по небу, жалобно вздыхая,Клином разрезая облака,Журавли над полем пролетают,С родиной прощаясь свысока.
Только гнал от себя, гнал вином, танцами, романами, безудержным весельем эту осеннюю печаль, в которой, может быть, и рос он, как личность, как человек. Гнал…
И вот сейчас Сергей впервые засомневался в своей правоте насчет монахов, насчет веры… Во-первых, как можно писать о том, чего не знаешь? Он что, хоть раз сумел пообщаться с монахами? А ведь это было бы, наверное, ох, как интересно. Что их заставляет порвать с нормальной жизнью и удалиться в мрачные пещеры монастырей. Хотя почему мрачные? Они такие белые! И соборы, церкви — златоглавы и величественны! Разве не приходилось каждому русскому человеку хоть раз искренне любоваться этими духовными памятниками, разве на душе не вскипала гордость за предков, эти красоты построивших? Не магазины, там, бани и дворцы спорта — а вот эти огромные, бело-золотые символы стремления русского человека в небо.
Быть может, сегодняшнее прикосновение к столь гармоничной безыскусной простоте вызвало в нем резкое неприятие дисгармонии в нем самом, в его стихотворчестве, наконец?
На следующий день они сдавали экзамен. Чудаковатый профессор снова удивил тем, что разрешил откровенно списывать. Объяснил тем, что «высшее образование — это то, что остается после того, как все забывается». Поэтому знать предмет наизусть необязательно, главное — это с легкостью найти нужные сведения в первоисточнике.
После экзамена они снова шли вместе. Снова разговорились, и окружающее перестало для него существовать. Марина занятно и непривычно рассказывала, часто вставляя «по-моему», «мне так кажется». Он редко слышал такие слова. Он их совсем не слышал.
А самое главное — этот мягкий, прямо-таки обволакивающий голос. От его бархатных интонаций где-то в затылке возникало щекочущее тепло, которое растекалось по позвоночнику, по груди, отдаваясь пульсирующей болью в солнечное сплетение. По спине, шее, рукам бегали колкие мурашки.
Марина снова притягивала его. Он все откладывал минуту расставания. Когда они дошли до ее подъезда, Сергей предложил погулять еще. Она легко согласилась, только просила подождать, пока она сбегает домой переодеться и предупредить папу. «Он так волнуется, когда я сдаю экзамены».
Сергей сидел на залитой солнцем лавочке и пытался собрать мысли в какую-нибудь удобную формулу. Только ничего не получалось. Он ничего не понимал.
Наконец, облезлая скрипучая дверь открылась, и появилась Марина, сияющая, в светлом платье, благоухающая свежестью и… смущенная. Ее глаза прикрывали густые ресницы. Сергей вскочил и, не узнавая себя, окаменел рядом с девушкой. На секунду.
Затем они бродили по зеленым уютным скверам, сидели на лавочках, за столиком кафе. Все это время его не покидало ощущение, будто он что-то пытается вспомнить. Это пульсировало где-то глубоко внутри подсознания, просилось наружу, но никак не могло отыскать дороги. Казалось, что все это уже когда-то было, случалось с ним раньше. Но, нет, не могло этого быть. Он точно знал. И все же…
Мягко светило солнце, настроение стало воздушным и легким. В душе осталось только хорошее. Рядом с ним легко ступала и рассказывала что-то необычная девушка, завораживая его своим бархатным голосом. По груди растекалось тепло, волнами бегали мурашки. Транс, колдовство, волшебство.
Но что это за воспоминания? Он все явственней чувствовал что-то нежное, теплое, что как росток настойчиво пробивалось сквозь пласты памяти.
Но вот они добрели до Консерватории. Здесь в ярком освещении прожекторов толпились люди. Марина прочла вслух афишу и только тихо вздохнула. Сергей ринулся в толпу, обошел всех, порыскал на подступах, на ближних улочках — и, спустя несколько минут, протянул онемевшей Марине два мятых билета.
Давненько он здесь не был. Классическую музыку он не воспринимал. Но волнение Марины передалось и ему. Она теребила сумочку, неотрывно следя за сценой. Но вот раздались аплодисменты, и вышел крепкий парень во фраке. Он решительно сел за пульт органа и с усилием надавил клавиши. Из многочисленных труб полились звуки, сплетаясь в задумчивую мелодию. Усилия, которые прикладывал органист к клавишам, не вполне соответствовали нежности мелодии.
Пожилая тетечка в потертом костюме послевоенных времен громко объявила: «Фуга токката ре-минор Баха». Когда шорох аплодисментов стих, орган запел торжественно и волнующе. После мощного басового аккорда полилась, зажурчала нежно-звонкая песенка ручейка. Ему так показалось. Он повернулся к Марине, чтобы поделиться этим… Но, увидев слезинку, стекающую по ее щеке, резко отвернулся. С удивлением заметил в себе забытое смущение, будто невзначай подсмотрел нечто глубоко интимное, тщательно скрываемое от других. Он ничего не понимал.
Они расстались тогда заполночь и, странно, ни разу не вспомнил он о Кристине. Она просила не беспокоить ее во время сессии. В эти дни ее все нервирует: гости, звонки, уличный шум…
На следующий день они снова встретились. Марина предложила выехать загород, на природу. Ехали они сначала в метро, потом на электричке. В душном сонном вагоне рядом с Мариной сидела загорелая женщина с веселым карапузом на коленях. Марина улыбнулась ему, малыш рассмеялся и протянул игрушку: «на, тетя!» Они понравились друг другу, и уже через минуту мальчик сидел у Марины на руках и рассматривал ее цепочку, часики и что-то постоянно щебетал на своем непонятном языке. Марина порозовела, несколько раз смущенно глянула на улыбающегося Сергея. Но вот мальчуган переполз на колени к Сергею и приступил к изучению медных кнопок, содержимого карманов, совал пухлые ручонки под погоны батника. Когда поезд резко затормозил, малыш доверчиво прижался к Сергею и его шелковистая щека коснулась его губ. Словно глоток прохладного молока в жаркий полдень.
- Патерик Печерский, или Отечник - Сборник - Религия
- Созерцатель - Александр Петров - Религия
- По ту сторону одномерности. Сердце и разум в христианстве - Дмитрий Герасимов - Религия
- Житие преподобного отца нашего Иллариона Великого - Блаж Стридонский - Религия
- Всемирный светильник. Преподобный Серафим Саровский - Вениамин Федченков - Религия
- Хоровод Ангелов - Рудольф Пассиан - Религия
- Простые слова - Адин Штайнзальц - Религия
- Искатели счастья - Александр Петров - Религия
- Евангелие от Луки - Майкл Уилкок - Религия
- Борьба каждого мужчины - Стивен Артерберн - Религия