Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Эта перемена во взаимоотношениях народов внутренней Азии является поворотным пунктом в истории древности. За приливом народов, двигавшихся с Запада на Восток, — высшее и последнее выражение он нашел в Александре Великом — теперь начался отлив. За время существования Парфянского государства погибло все, что сохранилось еще от элементов эллинизма в Бактрии и на Инде. Более того, даже западный Иран вернулся в старую колею, покинутую несколько столетий назад, но не забытую окончательно. Римский сенат пожертвовал главным и существенным результатом политики Александра и таким образом положил начало обратному движению, завершением которого была Альгамбра в Гренаде и великая мечеть в Константинополе. Пока антиохийским царям подчинялись все страны от Раг и Персеполя до Средиземного моря, римское владычество простиралось до границ великой пустыни. Парфянское государство никогда не могло стать клиентом средиземноморской державы не потому, что оно было слишком могущественно, а потому, что центр тяжести его находился вдали от моря, в глубине Азии. Со времени Александра мир принадлежал одним западным народам, Восток, можно сказать, был для них примерно тем, чем впоследствии Америка и Австралия для европейцев. Но с Митридатом I Восток снова выступил на политическую арену. У мира снова были два властелина.

Нам остается еще коснуться соотношения сил на море. Впрочем, об этом можно сказать лишь, что в то время уже не существовало ни одной морской державы. Карфаген был разрушен, сирийский военный флот во исполнение договора с Римом уничтожен, египетский военный флот, некогда столь могущественный, пришел в полный упадок вследствие слабости тогдашних правителей Египта. Правда, у мелких государств, и особенно у торговых городов, были вооруженные корабли, но в небольшом количестве, так что их недостаточно было даже для трудного дела искоренения морских разбоев на Средиземном море.

Выполнение этой задачи в силу необходимости ложилось на Рим, как на державу, главенствующую на Средиземном море. Сто лет назад римляне проявили особую благотворную решимость в этом деле, ввели энергичную морскую полицию для всеобщей пользы (I, 520) и этим положили начало своему господству на Востоке. Теперь же, уже в начале описываемого периода, полное бессилие этой полиции обнаружило страшно быстрый упадок аристократического правления в Риме.

Рим уже не имел собственного флота и довольствовался тем, что в случае надобности требовал военных кораблей от италийских, малоазийских и других приморских городов. В результате, естественно, усилились и развились морские разбои. Только в морях Адриатическом и Тирренском, на которые распространялось непосредственное господство Рима, предпринимались кое-какие, тоже недостаточные, меры для борьбы с пиратами. Экспедиции, предпринятые в эту эпоху римлянами к далматским и лигурийским берегам, преследовали цель искоренить морские разбои в обоих италийских морях; с той же целью были заняты в 631 г. [123 г.] Балеарские острова. Но в мавретанских и греческих водах жителям и мореплавателям предоставлялось самим справляться с корсарами тем или иным способом; Рим стоял на той точке зрения, что ему надо по возможности меньше вмешиваться в дела этих отдаленных областей. Раздираемые внутренними неурядицами и обанкротившиеся города этих предоставленных самим себе приморских государств, естественно, становились притонами корсаров; особенно много их было в Азии.

В этом отношении хуже всего было положение Крита. Этот остров, благодаря своему выгодному географическому положению и слабости или упущениям больших западных и восточных государств, был единственным из всех греческих государств, сохранившим свою независимость. Правда, римские комиссии то и дело появлялись и на Крите, однако они добивались здесь еще меньших результатов, чем даже в Сирии и в Египте. Казалось, судьба нарочно оставила критянам независимость, чтобы показать, к чему ведет эллинская свобода. Это была ужасная картина. Старая дорийская строгость общинного управления сменилась здесь, как и в Таренте, беспутной демократией; рыцарский дух жителей выродился в дикое буйство и погоню за добычей. Один почтенный эллин сам свидетельствует, что на Крите ничто, приносящее прибыль, не считается позорным, а апостол Павел ссылается на слова критского поэта: «Все критяне — лжецы, злые звери, утробы ленивые».

Несмотря на все усилия римлян навести порядок на этом «острове ста городов», как его называли в старину, непрерывные междоусобные войны превращали один цветущий город за другим в груды развалин. Жители этих городов занимались разбоями, рыская на родине и на чужбине, на суше и на море. Крит сделался для всех окружавших его государств главным местом вербовки наемных армий с тех пор, как это безобразие не терпели больше в Пелопоннесе; но главным образом он превратился в притон морских разбойников. Так, например, в это время остров Сифнос был совершенно разграблен критской флотилией пиратских судов. Родос, который и без того не мог оправиться от утраты своих владений на материке и ударов, нанесенных его торговле (I, 731), терял последние силы в войнах, которые ему приходилось вести против критян для прекращения морских разбоев (около 600 г.) [154 г.]. Римляне, правда, пытались вмешиваться в эти столкновения в качестве посредников, но действовали не энергично и, как видно, безуспешно.

Наряду с Критом Киликия тоже скоро стала второй родиной пиратов. Этому способствовало бессилие сирийских царей и политика узурпатора сирийского престола Диодота Трифона. Этот бывший раб, став сирийским царем (608—615) [146—139 гг.], рассчитывал упрочить свою власть в своей центральной области, суровой западной Киликии, с помощью пиратов и поэтому всячески покровительствовал им. Торговля с пиратами, являвшимися в то же время главными поставщиками рабов, приносила чрезвычайно большие доходы. Поэтому в среде торговцев, даже в Александрии, Родосе и Делосе создалась известная атмосфера терпимости по отношению к пиратам. Этому способствовали и сами правительства, во всяком случае своей пассивностью. Зло достигло таких серьезных размеров, что в 611 г. [143 г.] сенат счел нужным отправить в Александрию и Сирию самого лучшего из своих членов, Сципиона Эмилиана, с поручением выяснить на месте, что можно предпринять. Но дипломатические увещания римлян не могли превратить слабые правительства в сильные. Только одно средство могло помочь беде — содержание в этих водах постоянного флота. Однако для этого у римского правительства не хватало ни энергии, ни последовательности. Поэтому все оставалось по-старому: флот пиратов по-прежнему был единственной значительной морской силой на Средиземном море, а охота за рабами — единственным процветавшим там промыслом. Римское правительство бездействовало, а римские торговцы, самые крупные покупатели рабов, поддерживали оживленные и дружественные отношения с капитанами пиратских кораблей — самыми крупными работорговцами на Делосе и на других невольничьих рынках.

Мы проследили в главных чертах перемену во внешнеполитическом положении Рима и вообще всего римско-эллинского мира в период от битвы при Пидне до эпохи Гракхов и на всем пространстве от Тахо и Баграда до Нила и Евфрата, захватив в свои руки верховную власть над римско-эллинским миром, Рим возложил на себя большую и трудную задачу. Нельзя сказать, что он совершенно не понимал ее; но он отнюдь не разрешил ее. Во время Катона преобладала идея ограничить римское государство территорией Италии, а за пределами последней властвовать только на началах патроната. Передовые умы следующего поколения поняли несостоятельность этой идеи и необходимость заменить систему клиентелы системой прямого господства Рима с сохранением местного самоуправления. Но вместо того чтобы вводить этот новый порядок решительно, быстро и равномерно, Рим присоединял то одну, то другую страну, пользуясь благоприятным стечением обстоятельств и случаем и руководясь своими эгоистическими интересами. В результате большая часть зависимых стран либо продолжала оставаться в прежнем невыносимом, двойственном положении, либо же, как, например, Сирия, совершенно освобождалась из-под римского влияния. Но и само римское владычество все больше вырождалось в мелочный и близорукий эгоизм. В Риме считалось достаточным управлять со дня на день и разрешать с грехом пополам лишь текущие вопросы. Слабых держали в ежовых рукавицах. Так, например, когда город Милаза в Карии прислал в 623 г. [131 г.] консулу Публию Крассу не ту балку для тарана, которая требовалась, глава городского управления был наказан за это розгами. А между тем Красс не был дурным человеком; это был правитель, строго соблюдавший закон. Зато не видно было строгости там, где она была нужна: в борьбе с варварами в пограничных областях и с пиратами. Центральное правительство отказалось от всякого руководства провинциальным управлением и от контроля над ним; таким образом оно отдавало в жертву очередному наместнику не только интересы подданных, но и интересы государства. Испанские события, сами по себе малозначительные, показательны в этом отношении. Здесь правительство менее, чем в других провинциях, могло ограничиваться ролью простого зрителя; между тем и здесь римские наместники попирали международное право и надолго запятнали честь Рима своим неслыханным вероломством и предательством, самым наглым нарушением договоров и капитуляций, избиением безоружного населения и подстрекательством к убийству неприятельских полководцев. Мало того, они вели войны и заключали мирные договоры вразрез с ясно выраженной волей высшей государственной власти в Риме. Такие мелкие факты, как, например, непокорность нумантинцев, вели к роковой для Рима катастрофе вследствие редкого сочетания бездарности и бесчестности. При этом виновные даже не подвергались сколько-нибудь серьезному наказанию в Риме. При назначении на важнейшие посты и при обсуждении важнейших политических вопросов дело решали связи и интриги сенатских группировок. Мало того, золото иностранных династов тоже нашло уже доступ к римским сенаторам. Первый, кому удалось подкупить римских сенаторов, был, как сообщают, посол царя Антиоха Эпифана Тимарх (умер в 590 г.) [164 г.]. Влиятельные сенаторы получали богатые подарки от иноземных царей; это вскоре стало столь обычным явлением, что когда Сципион Эмилиан передал в военную казну дары, поднесенные ему сирийским царем в лагере под Нумантией, это вызвало всеобщее удивление. Старый взгляд, что наградой за власть служит сама власть, что она является столько же долгом и бременем, сколько правом и преимуществом, был совершенно отброшен. Таким образом возникла новая система государственного хозяйства: она отказывалась от обложения римских граждан, зато превращала всю массу подданных в доходную статью государства, причем последнее либо эксплуатировало их само, либо предоставляло эксплуатацию их римским гражданам. Цинизму и алчности римских торговцев предоставляли с преступным потворством полный простор в провинциальном управлении. Мало того, государство устраняло с помощью военной силы нежелательных для них конкурентов. Прекраснейшие города соседних с Римом стран приносились, таким образом, в жертву не варварскому властолюбию, но еще гораздо более гнусному варварству спекуляции. Уничтожив свою старую военную организацию, правда, налагавшую тяжелые жертвы на граждан, государство само разрушило свою опору, так как в конце концов оно покоилось только на своем военном превосходстве. Флот был совершенно заброшен, в армии допустили неимоверный упадок. Охрана границ в Азии и Африке была переложена на подданных, а охрана италийских, македонских и испанских границ, которую нельзя было свалить на других, велась крайне небрежно. Высшие классы стали избегать военной службы, так что трудно было набрать необходимое число офицеров для войск в Испании. Ввиду все усиливавшегося нежелания идти на военную службу, особенно в испанские войска, и пристрастности должностных лиц при наборе, пришлось отменить в 602 г. [152 г.] старый порядок, по которому офицеры выбирали необходимые контингенты из всего числа солдат; вместо этого ввели метание жребия, что, разумеется, не могло способствовать усилению воинского духа и улучшению боевых достоинств отдельных воинских частей. Вместо необходимой строгости власти и тут старались угождать народу. Когда консул приказывал произвести строгий набор рекрутов для испанской армии, то трибуны пользовались предоставленным им конституцией правом и арестовывали его (603, 616) [151, 138 гг.]. Мы уже упоминали, что сенат отклонил просьбу Сципиона и не разрешил ему произвести набор для войны с нумантинцами. Римские армии под Карфагеном или Нумантией уже напоминали те сирийские армии, в которых число хлебопеков, поваров, актеров и прочих нестроевых элементов вчетверо превышало число так называемых солдат. Теперь римские военачальники уже мало уступали своим карфагенским коллегам в искусстве губить армии, и все войны в Африке, Испании, Македонии и Азии, как правило, начинались поражениями римских армий. Теперь Рим уже не реагирует на убийство Гнея Октавия, предательское убийство Вириата уже считается мастерским достижением римской дипломатии, а взятие Нумантии — великим подвигом. О полной утере понятия о народной и личной чести с эпиграмматической меткостью свидетельствует статуя Манцина, изображающая его раздетым и связанным. Он сам воздвиг себе этот памятник в Риме, гордясь своим патриотическим самопожертвованием. Куда ни кинуть взгляд, везде виден быстрый упадок внутренней силы Рима и его внешнего могущества. В это мирное время Рим не только не расширяет территорий, приобретенных в гигантской борьбе, но даже не удерживает их за собой. Трудно достигнуть мирового владычества, но еще труднее сохранить его. Первую задачу римский сенат выполнил, вторая оказалась ему не по силам.