Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Итак, началась война. У ахейцев нашлись даже настоящие союзники, а именно фиванцы и беотийцы, затем халкидяне. Уже в начале 608 г. [146 г.] ахейское войско вступило в Фессалию, чтобы снова привести в покорность Гераклею на Эте, вышедшую, согласно решению сената, из состава Ахейского союза. Консул Луций Муммий, которого сенат решил послать в Грецию, еще не прибыл. Поэтому Метелл со своими македонскими легионами взял на себя защиту Гераклеи. Когда ахейско-фиванская армия узнала о приближении римлян, о сражении не было уже и речи. Держали совет только о том, как добраться скорее обратно в Пелопоннес и очутиться в безопасности. Армия быстро удалилась и даже не пыталась удержать за собой Фермопилы. Но Метелл ускорил преследование, нагнал греческую армию и разбил ее у Скарфеи в Локриде. Греки понесли большие потери убитыми и пленными; сам Критолай пропал без вести в этом сражении. Остатки разбитой армии бродили отдельными отрядами по Греции и всюду тщетно умоляли о пристанище. Патрасский отряд был истреблен в Фокиде, аркадское отборное войско — близ Херонеи; вся северная Греция была очищена, и только небольшая часть ахейской армии и фиванских граждан, массами бежавших из Фив, добралась до Пелопоннеса. Метелл пытался побудить греков мягкими мерами отказаться от безрассудного сопротивления. Так, например, он приказал отпустить всех фиванцев за исключением одного. Но его благожелательные усилия потерпели неудачу не вследствие упорства народа, а лишь вследствие отчаяния вождей, спасавших свою жизнь. Диэй, после гибели Критолая снова ставший во главе ахейского войска, созвал все способное носить оружие население на Истм. Он распорядился включить в состав армии также 12 000 рабов, родившихся в Греции. Богатые были обложены принудительными займами; приверженцы мира, за исключением тех, кому удалось спастись посредством подкупа, были казнены. Итак, борьба продолжалась и велась в том же стиле. Четырехтысячный ахейский авангард, стоявший у Мегары под начальством Алкамена, разбежался, едва завидев значки римских легионов. Метелл уже собирался атаковать главные силы противника на Истме, когда в римский лагерь прибыл с небольшой свитой консул Луций Муммий и командование армией перешло к нему. Тем временем ахейцы, ободренные удачным нападением на неосторожно выдвинувшиеся римские форпосты, дали у Левкопетры на Истме бой римской армии, вдвое превосходившей их численностью. Римляне приняли вызов. В самом начале сражения ахейская конница обратилась в бегство перед римской конницей, в шесть раз более многочисленной. Гоплиты держались лучше, но отборный римский отряд, напавший на них с фланга, расстроил их ряды. Это поражение положило конец сопротивлению ахейцев. Диэй бежал на родину, убил свою жену и сам отравился. Все города сдались без сопротивления. Даже неприступный Коринф, в который Муммий три дня не решался войти, опасаясь засады, достался римлянам без боя.

Новое устройство Греции было возложено на консула Муммия и сенатскую комиссию из 10 человек. Консул Муммий оставил по себе в общем хорошую память в завоеванной стране. Правда, он совершил, мягко говоря, глупость, приняв в память о своих подвигах и победах прозвище «Ахейского» и построив в благодарность за победу храм в честь Геркулеса-победителя. Однако, Муммий, выросший не среди аристократической роскоши и продажности, а как «новый человек», сравнительно небогатый, был справедливым и снисходительным правителем. Утверждали даже, что из ахейцев погиб только Диэй, а из беотийцев — Пифей; но это риторическое преувеличение. В действительности имели место позорные жестокости, особенно в Халкиде. Но в общем в карательных мероприятиях соблюдалась умеренность. Муммий отклонил предложение низвергнуть статуи основателя ахейской патриотической партии Филопемена; контрибуции, наложенные на города, шли не в римскую казну, а в пользу пострадавших греческих городов и впоследствии были большей частью отменены; имущество тех государственных изменников, у которых оставались родители или дети, не продавалось в пользу государства, а передавалось наследникам. Только сокровища искусства были вывезены из Коринфа, Феспий и других городов частью в Рим, частью в другие города Италии 13 ; некоторые были принесены в дар храмам истмийскому, дельфийскому и олимпийскому. При окончательном устройстве провинции тоже была проявлена снисходительность. Правда, введение провинциальной системы управления (I, 516) влекло за собой упразднение отдельных союзов и прежде всего Ахейского; города были изолированы друг от друга и сношения между ними были затруднены, так как запрещено было приобретать земельную собственность одновременно в двух городах. Кроме того, демократические городские конституции повсюду были отменены [как это пытался сделать еще Фламинин (I, 679)], и правление передано было совету из имущих граждан. Наконец, все города должны были платить Риму определенную сумму; все они были подчинены македонскому наместнику; ему, как высшему военному начальнику, принадлежало также высшее руководство администрацией и судом; например, он мог брать на свое рассмотрение важнейшие уголовные дела и выносить по ним приговоры. Однако, греческим городам была оставлена «свобода», т. е. формальный суверенитет, превратившийся, конечно, в условиях римской гегемонии в нечто призрачное. Впрочем, он включал право собственности на свою территорию и право самоуправления и собственного суда 14 .

Через несколько лет римляне не только разрешили восстановить призрак прежних союзов, но отменили также тягостные ограничения права отчуждения земельной собственности.

Более строго поступили римляне с Фивами, Халкидой и Коринфом. Пожалуй, нельзя возражать против того, что Фивы и Халкида были обезоружены, их стены срыты и таким образом они превратились в незащищенные города. Но ничем не оправданное разрушение крупнейшего торгового центра Греции, цветущего Коринфа, остается позорным пятном в летописях римской истории. По прямому повелению сената коринфские граждане были захвачены в плен, и те из них, которые не погибли при этом, были проданы в рабство. Римляне не только срыли городские стены и крепость, что было неизбежно, поскольку римляне не собирались держать здесь свой гарнизон, — самый город сравняли с землей. Место, на котором находился Коринф, было предано проклятию по обычной форме, и впредь запрещалось на нем строить. Часть владений Коринфа была передана Сикиону с обязательством нести вместо Коринфа расходы по устройству истмийского празднества, а большая часть их была объявлена римскими государственными землями. Так померкла «зеница ока» Эллады, последняя краса греческой земли, некогда столь богатой городами. Но, охватывая взглядом еще раз всю эту катастрофу, беспристрастный историк должен признать то, что открыто признавали тогда сами греки: виновниками войны были не римляне — римское вмешательство было вызвано безрассудным вероломством и вытекающей из слабости отчаянной дерзостью самих греков. Упразднение фиктивного суверенитета греческих союзов и прекращение связанных с ним закулисных и пагубных интриг было счастьем для страны. Правление римского главнокомандующего, находившегося в Македонии, оставляло желать многого, но все же было гораздо лучше, чем прежние смуты и бестолковое управление греческих союзов и римских комиссий. Пелопоннес перестал служить пристанищем наемных солдат; имеются свидетельства, да и само собой понятно, что вообще с введением непосредственного римского управления снова в некоторой степени наступил период мира и благосостояния. Эпиграмму Фемистокла, что одна гибель предотвратила другую, тогдашние эллины не без основания применяли к утрате Грецией своей независимости. Рим все еще продолжал относиться к грекам с чрезвычайной снисходительностью, в особенности если сравнить ее с политикой тех же римских властей по отношению к испанцам и финикиянам. Поступать жестоко с варварами считалось позволительным; но как впоследствии Траян, римляне того времени считали «варварской жестокостью отнимать у Афин и Спарты последнюю тень свободы». Тем более бросается в глаза резкий контраст между этой общей снисходительностью и возмутительным разрушением Коринфа; его порицали даже те, кто оправдывал разрушение Карфагена и Нумантии. По римскому международному праву тоже никак нельзя было оправдать разрушение Коринфа тем, что когда-то на улицах Коринфа римские уполномоченные были встречены ругательствами. А ведь разрушение Коринфа не было делом жестокости одного человека и менее всего консула Муммия. Это было мероприятие, обдуманное и решенное римским сенатом. Мы не ошибемся, признав в нем дело рук партии купцов, которая в ту пору уже начинает вмешиваться в политику наряду со знатью; в лице Коринфа она устранила опасного соперника. Раз римские крупные торговцы были причастны к решению вопроса об участи Греции, то понятно, почему самая жестокая кара постигла именно Коринф; понятно, почему город был разрушен и было даже запрещено селиться впредь на этом месте, столь благоприятном для торговли. Для римских купцов, которых уже было очень много в Элладе, главным торговым центром сделался с тех пор город Аргос в Пелопоннесе. Но для крупной римской торговли более важное значение имел Делос. Уже с 586 г. [168 г.], сделавшись римской вольной гаванью, он привлек к себе значительную часть родосской торговли (I, 732). Теперь же он унаследовал и торговлю Коринфа. Этот остров долго оставался главным складочным местом для товаров, отправляемых с Востока на Запад 15 .