Сердце пяти миров (СИ) - Андреевич София

— Не целовал тебя?

— Мои спутники говорили, что на войне нет места мужчинам, ублажающим женщин, — сказала она честно.

— И, по-твоему, они правы? — Шербера ожидала, что он разозлится, но была поражена, когда услышала в голосе… веселье? — Посмотри на меня, Шербера, и скажи, что ты видишь. Похож ли я на мужчину, которому нет места на войне? Похоже ли то, что я делаю, на то, что называется «ублажать женщину»?

Его пальцы все так же легко касались ее тела, и она чувствовала, как они оглаживают ее шрамы, как обводят синяки, как осторожно сворачивают в сторону от заживающей ссадины после удара ногой в бок. Ублажал ли Фир ее сейчас? Был ли меньше мужчиной оттого, что говорил с ней и спрашивал, что она чувствует?

Она видела, как Фир сражался: не отводя взгляда от тех, кому нес смерть, не стирая с лица крови, хладнокровно и яростно, в безумии и без него. Это его брата она убила в том бою, это в его тело вонзила афатр, выпив его магию. На лице и в голосе Фира не было страдания, и он ни словом не обмолвился о потере, хотя горе наверняка разрывало его сердце. Он был храбр и отважен, и все же сейчас не лежал на ней сверху, раздвинув ей ноги и доказывая ей свою мужественность способом, которым так часто доказывали ее Сайам и остальные. Он даже еще не приказал ей лечь, хотя ночь уже текла мимо них струйкой песка, и времени оставалось все меньше.

— У тебя есть дом? — неожиданно вырвалось у нее.

— Дом, где кто-то меня ждет?

Она кивнула.

Его темно-карие глаза наполнились туманом, когда он задумался о прошлом, теплая большая рука, поглаживающая ее грудь, замерла.

— Я могу назвать город за Дальним краем своим домом, но вот уже две Жизни там гуляет ветер и плачут об ушедших несмазанные дверные петли. Мой дом теперь здесь. С этим войском, с этой войной, пока мы не освободим наши земли.

— Твой брат был так молод, — сказала она.

— Он не искал смерти в этом бою, но Инифри решила иначе… — Он ухватил ее лицо двумя пальцами за подбородок и повернул к себе. Темные глаза смотрели в ее зеленые, когда Фир говорил. — Шербера, за разговорами ночь пройдет слишком быстро, а южное войско вот-вот покажется на плоскогорье. Я обещаю тебе, что потом все будет иначе, но сейчас… Мы оба должны сделать то, что должны.

Да поможет ей Инифри.

…Они опустились на шухир, расстеленный на полу, мягкую шкуру пустынного зверя, которую тот сбрасывал с наступлением теплого времени Жизни. Фир уложил Шерберу на спину и коснулся ее губ — поцеловал ее — коротко и почти неощутимо, так, что она не успела ничего понять, скользнул губами по ее подбородку, шее, плечу, ключице, и ее тело отозвалось на это непривычное прикосновение волной мурашек.

— Ты должна поверить мне, — сказал он мягко, опуская руку на ее грудь и проводя пальцами по покрывающим ее шрамам. — Я не желаю тебе зла.

Большая сильная ладонь. Он мог бы задушить ее этой ладонью, подумала Шербера, но сказала другое:

— Я поверю тебе, Фир.

Потому что чувствовала, что могла бы поверить.

— Я буду говорить, что делаю, чтобы ты знала, что я не собираюсь причинять тебе боль, — сказал Фир, и она сказала «хорошо», чуть прикусив губу в ожидании. — Сейчас я коснусь тебя, Шербера.

Он склонил свою темноволосую голову к ее груди, и губы, горячие и неожиданно мягкие, сомкнулись на соске, и Шерберу подбросило на шухире от странного ощущения, так похожего на боль, но не бывшего болью. Его большая рука не прекращала поглаживать ее тело, но теперь ее движения остались где-то там, вдалеке, как будто в тумане.

Шербера услышала свой собственный громкий вздох, когда прохладный воздух коснулся соска и заставил его затвердеть.

— Сейчас я снова коснусь тебя, — сказал Фир мягко, и почти тут же его губы сомкнулись на другом соске, и Шербера вцепилась пальцами в шухир и зашептала «Фир, я…», сама не зная, что хотела сказать.

— Ты, Шербера, — прошептал он, обводя языком напряженный пик, ударяя в самую его вершинку, и снова обводя. — Ты.

Фир втянул в рот сосок, и Шербера вцепилась в его темные волосы, уже готовая просить остановиться… но ее тело вдруг подалось, выгнулось навстречу его губам, прося о большем. Ей было больно… но это была какая-то странная, приятная боль, и она пронеслась по ее телу и отдалась глубокой пульсацией где-то между ног, заставив ее дыхание сорваться

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Рука Фира опустилась вниз, к завиткам волос, прикрывающим вход в ее естество, и Шербера неосознанно сжала бедра, когда перед глазами вспыхнули картины прошлого.

Сейчас он попытается засунуть в нее сразу три или четыре пальца, рыча от похоти и пытаясь растянуть ее, чтобы она почувствовала боль. А потом он ударит ее — «сухая, как пустыня, никчемное, бесполезное создание» и все-таки навалится сверху, разрывая ее изнутри и…

Это не Сайам. Это не они. Это не они.

Фир отстранился и посмотрел на нее, и она поняла, что он почувствовала ее страх.

— Фир…

— Сейчас я снова поцелую тебя, Шербера, — сказал он чуть охрипшим от возбуждения голосом, и она кивнула. — Я не сделаю тебе больно. Я обещаю.

— Я верю тебе, — прошептала она.

Фир накрыл своими губами ее губы, и теперь она встретила этот поцелуй гораздо увереннее, чем в первый раз. И когда, приоткрыв рот для следующего вдоха, который вдруг оказался почти болезненным из-за горячего твердого тела, накрывшего ее тело, она ощутила осторожное движение его языка, то не отстранилась. Позволила ему коснуться ее языка и даже робко ответила на это прикосновение, исторгнув из груди Фира короткий стон.

— Шербера, — выдохнул он ей в губы и поцеловал ее снова, зарываясь рукой в ее разметавшиеся по шухиру волосы. — Я не причиню тебе боли. Я просто хочу тебя коснуться.

Он спустился к ее шее, легко поцеловал след веревки, уже ставший ярко-розовым вместо фиолетового, каким был утром, и снова коснулся языком ее груди. И еще, и еще, и еще. Он терзал языком ее грудь, и ей было все тяжелее дышать, тяжелее думать, тяжелее бояться. И ее бедра словно сами разошлись и сжались, и из груди вырвался легкий стон, и Фир прошептал что-то на языке, которого она не знала, и на мгновение сжал ее грудь рукой, чтобы тут же отпустить, пока ей не стало больно.

Но ей уже было больно. Между ног стало горячо и как будто тяжело, и когда его пальцы снова приблизились к этому месту, она почти неосознанно подалась навстречу.

— Сейчас я коснусь тебя там, Шербера…

Она охнула, когда его огрубевший от оружия палец задел какой-то чувствительный, странно набухший узелок — совсем легко, едва похоже на настоящее прикосновение, но которое отозвалось в ней новой волной этой приятной боли, которую она уже знала. Почти тут же язык ударил в самый кончик ее соска, и Шербера схватила Фира за волосы, когда пронзившая ее молния прочертила свой путь по ее телу и ударила туда, где только что был его палец.

— Фир!

— Тебе больно? — казалось, каждое слово дается ему с трудом. Она чувствовала прикосновение его твердой плоти к своему бедру, она знала, что он полон желания — но все же сдерживается, — и она не понимала, почему, потому что раньше, еще два дня назад, никто из ее спутников не стал бы сдерживать свою похоть так долго.

— Нет… — вымолвила еле слышно, потому что его рука снова оказалась вдруг так близко… почти коснулась… — Нет…

Но она сама не знала, что «нет».

Шербера сжала зубы и выгнулась, когда кончик пальца снова задел этот чувствительный узелок… и на этот раз он никуда не делся, а остался там, спустился чуть ниже и сразу же вернулся, потирая, кружа, наполняя ее странными ощущениями, заставляющими мир темнеть, а звуки — замирать где-то вдали.

— Инифри, — всхлипнула она.

Ее бедра словно зажили собственной жизнью под прикосновением этого пальца, они сжимались и дергались, и Фир застонал ей в грудь, не прекращая касаться ее, не прекращая мучить ее этой странной пыткой, заставляющей ее сердце замирать, а дыхание — вырываться из груди тяжелыми резкими всхлипами.

— Проклятье Инифри, Шербера, я теряю разум, я…