Гарантия на счастье - Грохоля Катажина

Хотела она этого или не хотела, знала или нет, хочет ли его, но взгляд Матеуша удерживал ее в неподвижности, а его рука прикоснулась к ее груди. Пальцы, нежно проникнув под бретельки, скользнули под чашечку, ладонь охватила ее грудь, и она почувствовала, как набухли ее соски, оба, хотя к другой груди он не прикасался. Ей хотелось закрыть глаза, но если бы она решилась, то ей пришлось бы уйти, убежать, притвориться. А груди начали жить отдельно от нее, познали ранее неведомую радость. Юстина ощутила, что лифчик ей мал и мешает, материал шероховат, и почувствовала возбуждение. В ту же секунду его пальцы прикоснулись к ее твердым соскам и слегка их погладили, сжали, а потом соскользнули, чтобы вернуться снова, уже более настойчиво. Вдруг что-то произошло у нее в животе, под пупком, что-то сжалось и выплеснулось между ног теплой, влажной волной. Но его глаза продолжали удерживать ее, а рука опустилась ниже, к животу. Она не знала, что с ней происходит, ей хотелось, чтобы он не останавливался но ведь там нельзя трогать, только слегка, украдкой, когда принимаешь душ. Не в силах больше выносить того, что возникло и разгорелось внутри, она сжала бедра. Его пальцы продолжали медленно ласкать ее, чтобы вновь неожиданно вернуться под лифчик и освободить набухшие твердые соски, возбудившиеся еще больше от соприкосновения с блузкой.

Кофточка соскользнула на обнаженное тело. Матеуш поднял голову выше, его взгляд пронзал ее, а там, где-то внизу, происходило что-то, чему она была не в силах противостоять. Юстина следила за своим дыханием, старалась делать короткие вдохи и выдохи, но ей не удавалось полностью овладеть собой. Что-то хотело вырваться из живота, но подтягивание бедер к груди вызвало лишь сердцебиение. Она не понимала, что происходит. Сердце трепетало, она слегка раздвинула ноги, чтобы успокоить истому. В это мгновение рука Матеуша перенеслась на ее бедро, его пальцы подтягивали юбку все выше и выше, материал кофточки ласкал ее груди. Бедро соединилось с его ладонью и поднималось вверх, к кружевам. Она забыла о дыхании. Пальцы Матеуша легко приподняли резинку и остановились на ее лоне. Все это время он смотрел на нее, и она знала, что если потеряет его взгляд, то умрет, умрет от изумления, стыда и желания. Нужно понять, что происходит, почему там так горячо, но его глаза не отпускали ее, а рука сделала паузу, лаская то место, где соединяются бедра. Что-то происходило между ног: разливалось, горело, выходило из берегов, волна за волной, становясь все сильнее, настойчивее, нетерпеливее.

Она тихо застонала. Он наклонился над ней, и его пальцы осторожно вошли в нее между ног. Ее тело выгнулось, и в ту секунду, когда он поцеловал ее, его искусные руки дотронулись до ее лона. Ее губы и бедра приоткрылись, и ей захотелось, чтобы наступил тот неведомый миг. Она хотела против желания, против воли, хотела того, о чем мечтала. Хотели ее ноги, ее груди, все ее существо требовало чего-то, чему она не знала названия. Их глаза соприкасались и соединялись навсегда.

Он лег на нее и, не отводя глаз, нежно и медленно ласкал ее бедра сверху вниз, от ягодицы до колена, там замирал, а потом медленно приподнимал ее колено. Оно хотело подняться еще выше, резче, быстрее, но он осторожным прикосновением гасил это желание и оттягивал мгновение познания тайны. Ее бедра в последний раз сомкнулись, а потом снова приоткрылись. Обнаженное разбухшее сердце свела судорога, оно было готово принять его и умереть. Он вошел в нее так, что в груди похолодело от неведомой нежности. Она почувствовала его внутри себя, и, когда что-то расступилось, задержалось внутри, она сжала бедра. Ее уже ждали руки, не позволяя ей умереть, руки, на которые можно было опереться и чувствовать себя в безопасности. Сильные, как руки дровосека, валящего деревья. Руки, способные решиться на все и поддержать в любую минуту. Она отдыхала в этих руках, отдавая им во владение собственное тело, а море шумело все сильнее и сильнее.

— Меню, пожалуйста. Официант склонился и сказал:

— Сию секунду.

Юстина украдкой улыбнулась. У матери, как всегда, был неприятный голос, но ей это больше не мешало. Неприятный голос матери лишь оттенял голос Матеуша.

Любовь зависит только от тебя.

Ты позволяешь себе любить, а не ждешь чьего-то разрешения. Ты можешь любить.

Она могла любить и любила. То, что случилось на пляже, стало кульминацией произошедшего с ней ранее, освободило сердце и открыло всю ее нараспашку.

Мать, неподвижная и отсутствующая, сидела напротив.

— Закажи рыбу, — сказала мать, и Юстина ощутила во рту вкус моря, резкий запах рыб, ей вспомнился крик чаек и шепот Матеуша.

— С удовольствием, — согласилась она и встретилась с внимательным взглядом матери.

— Сегодня ты опять идешь в бассейн?

— Да, мне полезно плавать, — прошептала Юстина и покраснела.

Ей нелегко давался обман. Плавать она могла без присмотра матери. Поэтому и выдумала бассейн. Каждый вечер, взяв с собой купальник и полотенце, она покидала комнату и уходила на пляж, где ее ждал Матеуш. Иногда они плавали в море или просто гуляли по пляжу, держась за руки, или занимались любовью в дюнах, скрытые от глаз любителей вечернего моциона.

В тот вечер, уходя с купальником и полотенцем в пластиковом пакете, она почувствовала укол совести. Мать уже лежала в постели, и, возможно, Юстине всего лишь показалось, но она как-то странно на нее посмотрела. Завтра или послезавтра она заявит о своей любви и будет бороться.

Только не сейчас.

Монотонно стучали колеса поезда. Она смотрела перед собой. Фотография в серебряной рамке — замок в Ланьцуте — дрожала в такт колебаниям поезда. Юстина сидела у окна, мать с высокомерным видом расположилась у двери, настолько далеко от дочери, насколько позволяло тесное купе. Они молчали.

«Ты его больше не увидишь. Я позаботилась об этом! Он уехал и больше не вернется! И что это за любовь!» — Фальцет матери беспрестанно звучал в ушах Юстины.

Она действительно больше не увиделась с Матеушем. Мать не соврала. На следующий день за завтраком их обслуживал другой услужливо склоненный официант по имени Джерри, так было написано на пластиковом прямоугольнике, прикрепленном к его пиджаку.

Мать, как оказалось, не была слепа. В тот вечер она пошла за Юстиной на пляж. Она дождалась мгновения, когда они лежали на песке, прикрытые сбившимся одеялом. Юстина поспешно натянула брюки, глядя в песок, не смея посмотреть в глаза матери. Матеуш стоял неподвижно, принимая всю ее ярость на себя. Юстина убежала в номер, глотая слезы. Она не знала, что мать сказала Матеушу, и не отозвалась на ее реплику, когда та через час вернулась. Юстина притворилась, что спит, но из-под полуприкрытых век видела, как мать с омерзением кинула ее брюки на стул, словно боялась испачкаться, а затем, как всегда старательно, сняла макияж несколькими ватными тампонами, как будто ничего не произошло и она не застукала свою дочь — и с кем, с официантом!

Глубоко в сумке Юстина спрятала довольно крупный камень с пляжа, принесенный с того места, где они впервые занимались любовью. За завтраком она наблюдала за руками Джерри. Красивые, ловкие ладони фокусника. Эти руки протянули ей под столом конверт так, что мать не заметила.

Мать не разговаривала с ней целое утро. Даже когда они уезжали из отеля и направлялись в такси на вокзал. Только когда поезд тронулся, она взорвалась:

— Думаешь, он тебя любил? Он тебя использовал! И кто? Глупая, глупая девчонка! Не будешь сама себя уважать, никто не будет! Подумай, что ты сделала, как ты со мной поступила! Тебе даже сказать нечего!

Юстина задрожала от страха и отвращения, закрыла глаза и вдруг, словно из ниоткуда, услышала голос Матеуша, почувствовала тепло его руки, уверенность, с которой он обнимал ее. Она не позволит лишить ее этого. Никогда и никому. Она должна спасти что-то важное. Неожиданно смятение прошло, и она почувствовала, как распрямляется ее разбуженное тело. Она уже знала, что ей защищать.