Гарантия на счастье - Грохоля Катажина

Она открыла глаза. Точно, она угадала. Зеркальная все время наблюдала за ней.

— Ты знала, — шепнула она Зеркальной.

— Внимание, через десять минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Океньче, просьба занять места и пристегнуть ремни. Температура в Варшаве минус десять градусов по Цельсию. Спасибо.

Она поискала рукой ремни.

Зеркальная медленно растворялась, внизу появились огни. Самолет снижался. Трясло, закладывало уши, она набрала побольше воздуха и сглотнула. Шум в ушах прекратился. Она смотрела вниз. Еще мгновение — и она будет в Варшаве.

Она набирала свой номер медленно, ее переполняли сомнения. Два раза вешала трубку, как только слышала его голос. На третий раз, после нетерпеливого «алло», осмелилась спросить:

— Можно мне вернуться домой?

— Это и твоя квартира тоже, — услышала она холодный голос Анджея.

Потом отправилась на стоянку такси. Села в первую же машину, уютный старый «мерседес». Отражение смотрело на нее из зеркала заднего вида. Она назвала адрес и закрыла глаза.

Она устала.

Руки Марчина, обнимающие ее. Его дом. Она не могла отделаться от ощущения, что все шло не так.

— Ванная справа. — Голос Марчина, женский халат на двери. — Это Аськины шмотки, все еще валяются у меня по всей квартире, уже два года собираюсь их выкинуть. Не бери в голову, я рад, что ты приехала. — Руки Марчина, уверенные, обнимают ее, его пахнущие пивом губы ищут ее губ. Сколько лет она мечтала об этой минуте в Последний День Влюбленных.

— Нет. — Она решительно высвободилась из его объятий. — Нет.

— Да ведь ты для этого сюда приехала! — рассмеялся он и, несмотря на протесты, притянул ее к себе. — Чего ты ломаешься?

Зеркальная в объятиях Марчина, она видела это краем глаза. В объятиях чужого мужчины.

— Нет! — крикнула она Зеркальной, и Зеркальная вырвалась из чужих рук.

Я завидую каждой минуте…

— Оставь меня, — сказала она и вытолкала его из ванной. Закрыла дверь на чужой крючок и приблизилась к Зеркальной. — Что я тут делаю? — спросила она, но Зеркальная, как обычно, ничего не ответила. Только взгляд ее стал жестче.

— Не строй из себя дуру, ты уже не девочка, я ведь ждал тебя, ну что ты делаешь из меня придурка, идиота, ну что ты, посмотри, у меня все есть, все это может быть и твоим, раз уж ты приехала, то можно попробовать, а что, жизнь нам обоим дала прикурить, верно, обо всем можно договориться, я не говорю, что будет хайлайф[6], но мы взрослые люди, у каждого за спиной своя жизнь, что тебе терять, не строй из себя монашку, ну что ты святую изображаешь? Ко мне и не такие, как ты, клеятся, а ты что думала? Ты забыла, как нам было классно?

Послушай, этот вечер все равно пропал, и я уже вышел из этого возраста. Хочешь, значит, хочешь, значит, все о'кей, не хочешь, не надо, все в порядке. Но чего ради ты тогда сюда притащилась? Какое письмо? Ах, то? Я писал, потому что знаю: женщинам нравится подобная чепуха. Тебе ведь это нравилось, ну признайся. Ты сама говорила, что лучше, если останутся какие-нибудь приятные воспоминания. Тебе же было приятно, верно? Но жизнь, как говорится, идет вперед.

Пять лет?

Я что, похож на такого, который будет столько ждать? Ну не сердись, я не это хотел сказать… о'кей, давай серьезно… По правде говоря, я тогда не знал, что мне делать… мне было одиноко… А потом Аська… У нас не складывалось… а ты всегда была такой романтичной… Впрочем, и я тоже, да только жизнь-то продолжается, человек, как говорится, должен бороться, чтобы выжить…

Ну да, я пришел, а что бы ты тут одна делала? Конечно, я пришел.

Потому что твой муж позвонил, сказал, что ты приезжаешь: И что мне оставалось делать? Я же все-таки не свинья. Я даже не помню, что тогда писал… И это наверняка было искренне. А тут он позвонил, и я подумал, что все даже очень хорошо складывается, поскольку я тоже здесь, как бы это сказать, один. То есть, понимаешь, у меня сейчас никого нет. Отношения с Аськой никогда не имели смысла, меня нельзя ограничивать, ты же знаешь, мне нужна свобода. Человеку свобода необходима как воздух. Я не виноват. Своего Анджея ты тоже неплохо выдрессировала. Ловко это у тебя получилось, верно, милая? Чтобы муж предупреждал, что жена приезжает и будет ждать в клубе «Валентин», как в какой-то мелодраме!

Ну откуда мне знать, зачем он позвонил? Может, ты ему надоела? Да ладно, ладно, я пошутил.

— Что теперь с нами будет?

— Знаешь, я готов рассмотреть любые предложения…

А письма? Кто ей писал эти письма?

— Сорок девять. — К ней обернулся таксист.

Да, за дорогу из аэропорта всегда сдирают по максимуму. Она достала пятьдесят злотых и вышла из такси. Стояла на тротуаре, ждала, пока таксист вытащит из багажника ее сумку. Увидела Зеркальную, стоящую на улице. За ней была входная дверь. Фонарь. А потом Зеркальная уехала на стекле «мерседеса».

— Ты была права, мы так и не смогли создать дом.

Анджей стоял у плиты, она в дверях. Его руки не ставили чайник, он не раздражал ее своими движениями, был неподвижен.

— Я же здесь, — прошептала она тихо, а ее сердце билось ровно и сильно, может, немного сильнее, чем нужно.

— Ты здесь, — грустно сказал он, — но ты была права. Так жить нельзя. Я сделал несчастными нас обоих. Я надеялся, что ты меня полюбишь.

— Но я ведь вернулась.

Слова застревали у нее в горле. Она испугалась, что опоздала и своими руками уничтожила то, что еще можно было спасти.

— Поговорим завтра, поздно уже. — Он махнул рукой. — Нам нужно кое-что обсудить.

Он вышел из кухни, его походка не была пружинистой. Она подошла к столу и включила чайник. Зеркальная появилась в темном окне кухни. Слегка сгорбилась, черт лица не видно, только темное пятно; за Зеркальной открытая дверь.

Она повернулась и направилась к лестнице. Услышала, как Анджей закрыл дверь в спальню, через открытую дверь мастерской увидела постель, приготовленную для нее, отдельно, так, как она хотела, на старой зеленой кушетке.

Она уже стояла в дверях мастерской, когда Зеркальная посмотрела на нее из зеркала в коридоре. Тогда она побежала наверх, влетела в спальню, и ее глаза были полны слез.

— Зачем ты ему позвонил? Зачем устроил эту встречу? Почему не боролся за нас? — кричала она, а он сидел на краю кровати, в расстегнутой рубашке, и смотрел на нее с удивлением.

— Я не хотел, чтобы тебе было больно, чтобы ты ждала… напрасно… Как я все эти годы.

В его голосе не было ничего, кроме грусти.

Тогда она поняла и оценила его спокойствие, преданность, заботу. Перед ее глазами промелькнули все годы их совместной жизни.

Помочь тебе? Тебя подвезти? Ты не устала? Отдохни, я сделаю. Не беспокойся. Посмотри, какого красивого цвета эта кушетка. Желтые шторы сделают нашу жизнь светлее. Даже в дождливую погоду в комнате будет светить солнце. Хочешь чаю? Мы как-нибудь справимся.

Он всегда был рядом с ней, спокойный, мудрый, нежный. Как она могла причинять ему боль и не замечать, что ему больно? Как она могла быть такой глупой?

Я тебе верю, я тебе доверяю. Мне не нужно тебя проверять…

Она подошла ближе и встала около него на колени. Он не шевельнулся. Она посмотрела ему прямо в глаза.

Она должна бороться, у нее есть право быть счастливой, право изменить свою жизнь, она должна быть сильной, она ничего не позволит отобрать у себя, больше никогда ничего не позволит отобрать у себя. Она хочет любить и быть любимой.

— Между мной и Марчином… ничего не было, ничего, клянусь, он ждал… как только я увидела его, то сразу пожалела о том, что сделала… Прости меня. — Она смотрела ему прямо в глаза. — Ты должен меня простить.

— Мне нечего прощать, — тихо сказал он.

Она взяла его за руку. В ее руках оказалась его рука с обручальным кольцом.

— Послушай меня… — Она начала говорить и почувствовала, что вот-вот задохнется. — Прости, пожалуйста, прости.