Счастливая ностальгия. Петронилла (сборник) - Амели Нотомб

Но мой рассказ относится к 1997 году. В ту пору данный феномен не так бросался в глаза, может быть, потому, что тогда у меня было не слишком много читателей, что уменьшало вероятность выявить среди них тех, кого я мечтала встретить. Это были героические времена. Книготорговцы почти не наливали шампанского. В издательстве у меня не было своего стола. Об этом периоде своей жизни я думаю с таким же ужасом, с каким род человеческий вспоминает доисторические времена.

На первый взгляд мне она показалась такой юной, что я приняла ее за пятнадцатилетнего мальчика. Невероятно напряженный взгляд только подчеркивал ее молодость: она разглядывала меня, словно скелет глиптодонта в Музее естественной истории.

Подростки читают меня довольно много. Когда мое имя включают в список литературы, выдаваемый в лицее, мне это не слишком интересно. Но если ребенок читает меня по собственной инициативе, это потрясающе. Поэтому я встретила мальчишку с неподдельным энтузиазмом. Он пришел один, и это доказывало, что прислал его не учитель.

Он протянул мне экземпляр «Любовного саботажа». Я открыла книгу на титульной странице и произнесла ритуальную фразу:

– Добрый вечер. Кому подписывать?

– Петронилла Фанто, – ответил голосок без особых гендерных признаков, но скорее женский, а не мужской.

Я подпрыгнула, но не потому, что выяснила истинный пол собеседника, а потому, что поняла, кто стоит передо мной.

– Так это вы?! – воскликнула я.

Сколько раз во время раздачи автографов я переживала этот момент: передо мной появляется человек, с которым я состою в переписке. Это всегда шок. Вместо имени на бумаге ты видишь человека из крови и плоти, и это равносильно переходу в другое измерение. Я даже не уверена, что это означает переход из второго измерения в третье, – возможно, что и наоборот. Зачастую увидеть своего корреспондента воочию – это сделать шаг назад, вернуться в плоскость. И самое ужасное, что это непоправимо: если внешность этого человека, по бог знает каким соображениям, не соответствует уровню нашей с ним переписки, то и сама переписка уже не выйдет на прежний уровень. Это нельзя забыть, от этого нельзя абстрагироваться. Во всяком случае, у меня не получится. Это нелепо, потому что подобного рода связи вовсе не предполагают обмена любезностями. Ошибкой было бы считать, будто внешность важна только в любви. Для большинства людей, к которым принадлежу и я, внешность важна в дружбе и даже в самых формальных отношениях. Я здесь не имею в виду красоту или уродство, я говорю о таком расплывчатом, но существенном моменте, как физиономистика. Есть те, кто нравится с первого взгляда, и есть несчастные, которых – тоже с первого взгляда – не переносишь. Отрицать это было бы бессмысленно.

Разумеется, что-то может измениться: есть люди с отталкивающей внешностью, но такие замечательные, что к их лицам привыкаешь и они даже начинают нравиться. Бывает и наоборот: люди с привлекательной внешностью в процессе общения могут нам показаться несимпатичными, если нам не нравится их характер. Тем не менее эти исходные данные нельзя не учитывать. Именно в момент встречи мы снимаем внешние мерки с собеседника.

– Это я, – ответила Петронилла.

– Я вас представляла не такой, – вырвалось у меня.

– А какой вы меня представляли? – спросила она.

После моего идиотского заявления она неизбежно должна была задать этот вопрос. Вообще-то, я ее никак себе не представляла. Когда состоишь с кем-то в переписке, то создаешь себе не образ, а некое смутное представление о внешности адресата. За три прошлых месяца Петронилла Фанто прислала мне два-три написанных от руки письма. О своем возрасте она ничего не говорила. Она писала мне о вещах таких глубоких и сложных, что я подумала, будто имею дело с человеком скорее пожилым. А оказалась лицом к лицу с девочкой-подростком со жгучим взглядом.

– Я думала, вы старше.

– Мне двадцать два года, – ответила она.

– Выглядите моложе.

Она закатила глаза с такой досадой, что мне стало смешно.

– Чем вы занимаетесь?

– Я студентка, – ответила она и, предваряя следующий вопрос, добавила: – Изучаю литературу елизаветинского периода. Пишу работу об одном современнике Шекспира.

– Потрясающе! О каком современнике Шекспира?

– Вряд ли вы его знаете, – самоуверенно ответила она.

Я рассмеялась:

– И вы читаете мои книги, выкраивая время между сочинениями Марло и Джона Форда?

– Надо же и развлекаться.

– Рада, что являюсь вашим развлечением, – подытожила я нашу беседу.

Я бы с удовольствием поговорила с ней подольше, но сзади уже выросла длинная очередь. Контакт с читателем во время автограф-сессии должен быть кратким, что литератора чаще всего раздражает. Я написала несколько слов на титульном листе ее экземпляра «Любовного саботажа». Совершенно не представляю, что я тогда могла написать. За редким исключением, во время раздачи автографов главным для меня является отнюдь не надпись на книге.

Те, кому я уже подписала книгу, ведут себя по-разному: одни тут же уходят со своей добычей, другие располагаются рядом и смотрят на меня до конца мероприятия. Петронилла осталась и стала наблюдать. У меня создалось впечатление, будто она собирает материалы для документального фильма из жизни животных.

Дело происходило в очаровательном крошечном книжном магазине «Астрея» в Семнадцатом округе, улица Леви, дом 69. Как и всегда, Мишель и Ален Лемуан принимали писателя и читателей с обезоруживающей любезностью. Поскольку этим октябрьским вечером было уже довольно прохладно, они предложили всем по стаканчику горячего вина. Я с наслаждением потягивала глинтвейн и заметила, что Петронилла своим тоже не пренебрегала.

Она и в самом деле выглядела как пятнадцатилетний мальчик: даже длинные волосы, перехваченные на затылке лентой, были как у подростка.

Тут нагрянул профессиональный фотограф и принялся щелкать меня со всех сторон, даже не спросив разрешения. Чтобы не раздражаться лишний раз, я старательно делала вид, будто не замечаю его действий, и продолжала общаться с читателями. Но вскоре этому хаму надоело, что его игнорируют, и он сделал красноречивый жест, веля людям расступиться. Тут я не выдержала и взорвалась:

– Месье, я пришла сюда не ради вас, а ради своих читателей. Вы не имеете права кому-либо что-то указывать.

– Я работаю ради вашей славы, – заявил щелкопер, продолжая расстреливать меня своей камерой.

– Ничего подобного, вы работаете ради денег и ведете себя некрасиво. Вы уже сделали достаточно фотографий. Хватит!

– Это посягательство на свободу прессы! – возопил тот, явив истинную сущность папарацци.

Мишель и Ален Лемуан пребывали в ужасе от того, что творится в их книжном магазине из-за дорогого их сердцу романа, и вмешиваться не решались. Тогда Петронилла ухватила этого типа за загривок и решительно поволокла за дверь.

Я так и не узнала, что там произошло, но фотографа-пулеметчика я больше не видела, и ни один его снимок в прессе так и не появился.

Никто не стал обсуждать происшествие. Я с улыбкой продолжала подписывать книги. Под конец мы, владельцы магазина, несколько верных клиентов и я, выпили еще по стаканчику горячего вина и поболтали. Потом я распрощалась со всеми и направилась в сторону метро.

Дойдя до конца улицы Леви, я в сумерках с трудом различила силуэт поджидавшего меня человека.

– Петронилла! – удивленно воскликнула я.

– Что, решили, что я вас преследую?

– Нет, что вы. Спасибо за фотографа. Как вы с ним разделались?

– Разъяснила, что́ я про него думаю. Больше он вас не побеспокоит.

– Вы говорите, как герой фильма Мишеля Одиара.

– Если я вам опять напишу, вы ответите?

– Конечно.

Она пожала мне руку и исчезла в темноте. Я спустилась в метро, взволнованная этой встречей. Мне показалось, что Петронилла достойна изучаемых ею современников Шекспира – скверных мальчиков, всегда готовых вступить в драку.

* * *

Это был как раз тот случай, когда переписка не страдает оттого, что ты знаешь, как выглядит твой корреспондент. Теперь, когда я перечитывала философские письма пожилой угрюмой Петрониллы Фанто, зная, что на самом деле они написаны задиристым мальчишкой с живыми глазами, эти письма казались мне невероятно пикантными.

В голове крутилась мысль: а что, если Петронилла и есть мой идеальный «комвиньон»? Я не могла спросить напрямик, согласна ли она стать моей компаньонкой по выпивке. Поэтому написала ей, чтобы поблагодарить за помощь в щекотливой ситуации, и пригласила выпить стаканчик в «Жимназ». Назначила дату и время. Она приняла приглашение.

«Жимназ» – это шумное кафе, куда я частенько захаживаю, поскольку находится оно в сотне метров от моего издательства. Это непафосное место всегда было мне симпатично: оно было выдержано в духе парижского бистро. На стойке тарелка с яйцами вкрутую и корзинка с круассанами. Посетители именно такие, как те, что вяло переругиваются в типичной парижской кафешке.