HOMO FABER (СИ) - Баковец Михаил

— Так, ладно, — короткий миг растерянности и паники сменился на лихорадочные попытки выйти выход из положения, — насколько серьёзны раны у старшего лейтенанта?

— Умирает он, почти всё время в бреду. Ноги прострелены и живот два дня назад. Как ещё жив — ума не приложу, — покачал головой Мареичев. — На одной силе воли держится, видать.

— А лётчик?

— Голову ему сильно разбило, ногу в двух местах сломало, бедро железкой проткнуло насквозь. Ещё крови потерял ужас сколько, да и кажись, антонов огонь у него начался или заражение крови. Я насмотрелся на таких болезных, знаю, кто не жилец, а кто ещё покоптит небо.

Первая мысль была «прикончить старлея, пока не разоблачил меня». Вторая «сам скоро дуба врежет, а мне в рейд срочно надо податься, якобы на поиски». Третья — стыд за первые две.

— Что за антонов огонь?

— Гангрена, — ответил мне вместо своего заместителя Шпиталин.

В просторной землянке, изначально созданной под лазарет, стоял тяжёлый запах немытых тел, крови и разложения. Лётчик и особист лежали без движений, словно мёртвые, у противоположной от них стены положили пятерых бойцов чуть-чуть легче раненых. Сейчас там двое негромко стонали, находясь в забытье.

— Кажись, отошёл уже, — нахмурился Мареичев. Наклонился над старшим лейтенантом, прислушался. — Ан нет, дышит ещё, но уже костлявая стоит рядышком, недолго ему осталось.

Тратить бесценное лекарство на практически умирающего мне было жалко. Да и не панацея это, всего лишь подхлестнёт регенерацию на десять процентов. Или…

— Его нужно вынести на поверхность срочно, — приказал я.

— Зачем? Какая разница, где помирать? — удивился Павел Игнатович.

— Есть у меня кое-что из лекарств. Должно помочь.

Мареичев посмотрел на отёкшее тёмное лицо старлея, покрытые коркой губы и покачал головой:

— Опасно его выносить — от малейшего чиха запросто сыграет в деревянный макинтош, товарищ Макаров. Да и стоит ли тратить лекарство на мёртвого? А он мёртв, только дышит ещё по привычке да сердечко бьётся из последних сил. Вы ему только мучения продлите. Может, кому из них отдать лекарство? — и чуть заметно кивнул в сторону пятёрки тяжелораненых.

— Их оно может убить. А старшему лейтенанту уже всё равно.

— А…

— Лекарство из аптечки костюма, — перебил я собеседника.

— Гхм… понятненько. Значит, вытащим мы его сейчас, погодите, товарищ Макаров. Я помощников кликну.

Через две минуты я держал у губ старлея пробирку с зелёной жидкостью, и перед тем, как влить жидкость в рот, предупредил окружающих:

— Все мигом попрятались и чтобы ни одного лишнего движения. Побочные эффекты у эликсира таковы, что принявший его не узнаёт окружающих, а любой шум или движение вызывает ярость. Не успели доработать учёные, война эта чёртова помешала.

— Да что мы, с раненым не справимся? — удивился Шпиталин.

— Он уже не будет раненым. Эликсир заживляет все раны, даже если снарядом оторвёт ноги и разорвёт живот, вот эта пробирка за секунды вылечит, наделит бывшего раненого огромной силой и злостью. Во время эксперимента подопытный уничтожил несколько танков, броневиков и до роты живой силы голыми руками! — с чувством сообщил им, не став говорить, что подопытным (киношный Халк не в счёт) был я сам, просто добавил. — Лично был тому свидетелем.

В глазах у Шпиталина и Мареичева появилось недоверие, а вот все прочие партизаны немедленно отошли назад.

— За деревьями прячьтесь. В землянках он может вас раздавить или завалить.

И в этот момент губы старлея дрогнули и до меня донеслись его чуть слышимые слова:

— Я не стану никого давить. И они правы — не стоит тратить на меня ценное лекарство. Отдайте его тем, кто сможет встать в строй и бить врага.

— Будет мне ещё кто указывать, как поступать, — пробурчал я. — Ну-ка, скажи… те — ам!

И тут же влил несколько капель зелья Халка в рот умирающему. После этого вскочил с колен и во весь дух рванул к деревьям, окружающих лагерь. Командир партизан и его заместитель разинули рты вслед мне, а потом что-то щёлкнуло у них в голове и они, чуть ли не быстрее меня задали стрекача, прочь от лежащего старлея.

Когда я перемахнул через окоп, опоясывающий лагерь по периметру, за спиной раздался безумный рёв дикого зверя, впавшего в ярость. Это только сильнее заставило передвигать ноги, стремясь оказаться подальше от этого места. Пожалел, что не стал одевать нанокостюм, который повысил бы мои шансы на спасение на порядок.

Скрылся за деревом, плюхнулся животом на землю и посмотрел в сторону бесновавшегося особиста. Тот изрядно увеличился в размерах и позеленел. Но совсем не как я сам недавно. Рост старшего лейтенанта стал чуть выше двух метров, сильно раздались в стороны плечи, огрубели черты лица, цвет кожи был бледно-бледно-зелёным. Остатки формы и бинтов некрасиво болтались на теле.

Вот недохалк перестал орать и раскидывать землю руками, вскочил с колен, и бросился к одной из землянок, на входе в которую на миг мелькнула фигура кого-то из партизан.

«Трындец, — подумал я, — порвёт мужика».

Не порвал.

Не сумев ворваться в тесный и низкий проём с разгона, старлей начал выворачивать брёвна и срывать пласты земли в крыши. За десяток секунд разнёс половину землянки, вот-вот ворвётся внутрь, и тут прозвучал выстрел с одной из вышек на дереве.

Видимо, стрелок попал куда нужно, потому как старлей бросил в покое землянку и, зарычав ещё громче, буквально плюясь пеной, метнулся к дереву. Прозвучали ещё два выстрела, но мимо, а если и попали в чудовище, то вреда не причинили.

От удара зелёным кулаком по стволу сосны в полтора обхвата, сверху посыпались ветки и хвоя, раздался испуганный возглас человека, и бегло прозвучали ещё семь выстрелов.

Второго удара не было: старлей стал превращаться обратно в человека. Секунд пять его ломало и корчило, прежде чем он затих под вышкой, вернув свой прежний вид.

— Бегом к старшему лейтенанту, нужно оказать ему помощь! — крикнул я, потом поднялся на ноги, стряхнул мусор и быстрым шагом пошёл к раненому. Оказался рядом с ним самым первым — прочие партизаны только-только стали выглядывать из землянок, блиндажей и из-за деревьев.

На первый взгляд с особистом всё было хорошо, только похудел страсть как сильно. Ещё не узник концлагеря, но весьма близок к этому. Под остатками формы ран не наблюдалось, как и шрамов.

Я приложил два пальца к шее и с трудом уловил редкий пульс.

— Где вас носит? — крикнул я ещё раз. — Всё, хватит бояться — действие эликсира закончилось, теперь он обычный человек. Перенесите его обратно в лазарет и поставьте рядом воды и еды.

Потом, когда бывшего раненого и бывшего монстра отправили в землянку к прочим раненым, ко мне подошёл Шпиталин.

— Эвон какое лекарство наши учёные придумали, после него зажило на старшем лейтенанте государственной безопасности всё как на собаке. Только что ж такое с ним стало? Прямо зверь дикий, а не человек. А силища? Он же голыми руками землянку разнёс и чуть дерево не свалил вместе с часовым.

— Я же сказал сидеть тихо и не показываться на глаза особисту. Зачем твой боец стрелять начал?

— А что же ему делать-то⁈ — сильно удивился собеседник. — Он ваших слов, товарищ Макаров не слышал, а вот страшилище это, в которое обратился старший лейтенант государственной безопасности, видел своими глазами. И по уставу должен был отреагировать.

— М-да… моя вина, поспешил с эликсиром, — признался я. — Ладно, нас ещё ждёт лётчик.

— А может, товарищ Макаров, не в лагере его поить, а то ещё разнесёт тут всё? Да и спокойнее часовым будет.

Резон в словах командира партизанского отряда был, я бы и сам так поступил, да только мне нужно не лагерь сохранить, а поразить людей диковинками, заставить поверить в некое лекарство, учёных из НИИ, их эксперименты и продукцию. Чтобы все партизаны поверили и потом передали другим, смогли убедить тех в своей правоте.

— Умрёт ещё по дороге, — возразил я. — Сделаем так: сообщите часовым, чтобы реагировали на опасность только за пределами лагеря, пусть смотрят на беснования лётчика, но сидят тихо. Как мыши под веником. И всех партизан вывести из лагеря за деревья, прочих раненых вынести из землянок, особиста вместе с ними. Как сообщите, что всё выполнено, так я дам лекарство лётчику. Всё ясно, товарищ Шпиталин?