Волшебный фонарь Сальвадора Дали - Мария Спасская

С именами и вовсе вышла путаница. Русская вдруг заявила, что теперь ее следует называть не Елена, а Гала. А Эжену посоветовала взять имя Поль Элюар, ибо так для поэта красивее. Надежды матери сбылись наполовину. Женившись, на фронт Поль-Эжен больше не стремился, вполне удовлетворив рвущийся наружу патриотизм работой в госпитале. Молодым отвели этаж в просторном доме семьи, и началась странная жизнь, совершенно не понятная мадам Грендель. Дочку Сесиль, которую Гала родила вскоре после замужества, молодая мать почти сразу же перепоручила заботам бабушки. Сама же Гала, ожидая возвращения мужа, целыми днями гуляла по Парижу в поисках шикарных обновок, покупала милые сердцу безделушки и баловала себя в уютных кофейнях чашечкой кофе с бисквитом. К вечеру она возвращалась в дом свекра и свекрови и вместе со всеми садилась за стол, с аппетитом уплетая самые лучшие куски мяса, ветчины и зелени, которые придирчиво выбирала для себя с общих блюд, совсем не задумываясь о том, как трудно доставать провизию в голодное военное время.

В эти минуты Гала с вызовом смотрела на мужа, отнюдь не скрывавшего своих отношений с другими женщинами. Про дочь почти не вспоминала, не испытывая к малышке материнских чувств, а к домашней работе относилась с брезгливостью, считая мытье, глажку и стирку занятием служанок. Она берегла руки, не уставая делать маникюр и посещать косметолога. До поры до времени мадам Грендель мирилась с барскими привычками невестки, уговаривая мужа быть снисходительной к бедняжке из холодной варварской страны. Но, когда зарвавшаяся потаскушка привела в их добропорядочный буржуазный дом любовника-австрийца, терпение свекрови лопнуло. Мадам Грендель высказала сыну все, что думает о его жене.

И Поль-Эжен вдруг исчез. Пропал. Растворился в парижском тумане. Обезумевшие от горя родители, получившие от него прощальную записку, во всем винили Галу, а та даже не оправдывалась, с неподражаемым равнодушием делая вид, что град упреков относится не к ней. Так же, как прежде, она гуляла по Парижу, сорила деньгами Гренделей и выходила вечером к столу. У этой женщины была поразительная способность не замечать того, чего замечать она не хотела.

В среде сюрреалистов поговаривали, будто бы Гале надоел примитивный толстокожий Макс, только поэтому русская отправилась на поиски мужа. Обнаружился пропавший Элюар в Малайзии и вместе с Галой вернулся в Париж. Втроем они жить больше не хотели. Максу Эрнсту, не собиравшемуся так легко сдавать завоеванные позиции и возвращаться в Австрию, Элюары сняли мастерскую на Монмартре. Он написал прощальный портрет Галы, изобразив ее в образе злобной гарпии, и после этого окончательно рассорился с Элюарами. И вот теперь, избавившись от третьего лишнего, воссоединившиеся супруги планировали с друзьями отправиться в Кадакес, желая сменить обстановку в ожидании окончания ремонта в своей новой квартире в одном из домов на Монмартре.

– Элюар едет в Испанию с женой и малышкой Сесиль, – простодушно поведал Бунюэль, не заметив подвоха.

– Ну что же, если все так благопристойно, – прищурился владелец галереи, – пожалуй, я тоже составлю вам компанию.

– И все же смотрите, дружище, будьте осторожны. Не попадите в сети Элюаров, – озабоченно проговорил здоровяк. – Не стану темнить. Присутствие дочери для них не помеха.

– Сами не станьте объектом их охоты.

– Мне это не грозит, – презрительно отмахнулся тот. – Русская не вызывает у меня ничего, кроме отвращения. Похотливость Галы просто омерзительна. Во время заседаний сюрреалистов она подходит к любому, кто ей понравится, берет за руку и отводит в сторону. В углу они сношаются, совсем как дикие звери, нимало не смущаясь присутствия людей.

– Похоже, вы так разозлились оттого, что вас Гала ни разу не отводила в сторону, – усмехнулся галерист.

– Да я и сам бы не пошел с ней, – широкое лицо Бунюэля вспыхнуло. – Ненавижу женщин, у которых слишком широкое расстояние выше колен. Кажется, что их гениталии располагаются в чем-то вроде ущелья между ногами. Есть она, нет – мне все равно. Я еду в Кадакес обсудить с Дали сценарий нашего будущего фильма. Так что на глупости у меня не будет времени.

– Меня тревожит другое, – Камиль Гоэманс озабоченно почесал мохнатую бровь. – Поль Элюар – известный скупщик картин перспективных авторов. Элюар делает на этом хороший бизнес. Поговаривали, что он подложил Галу под Де Кирико, и итальянец за бесценок отдал Элюарам несколько своих лучших полотен. Да и на Эрнсте они неплохо заработали. Как бы не перебежал мне дорожку наш прыткий поэт и его распутная женушка.

– Вы думаете, они за этим едут в Кадакес?

– Как знать, мой друг. Как знать.

Москва, июль 2015

Полуденное солнце замерло в зените, озарив извивающуюся в гранитных пределах Яузу и перекинутый через ленту реки ажурный мостик. Основу Преображенской больницы, выстроенной в традициях русской усадьбы, составлял главный дом с фронтоном и пилястровыми портиками, от которого тянулись в обе стороны крылья, соединяющие главное строение с боковыми флигелями. Это был один из первых специализированных долльгаузов[4] Москвы, построенный еще Петром Первым. Лечебница утопала в зелени старого сада, раскинувшегося на холме над рекой. Пейзаж выглядел бы совсем пасторально, если бы не высокий бетонный забор с растянутой поверху колючей проволокой и решетки на стрельчатых окнах.

По чисто выметенным аллеям больничного сада степенно прохаживались допущенные до прогулок пациенты в халатах и тапочках, жестикулируя и беседуя сами с собой. Некоторые из них сидели в глубине зарослей на скамейках, играя в шахматы, шашки или нарды. Да и просто сидели, раскачиваясь из стороны в сторону по только им ведомой причине и тихонько подвывая сами себе. Некоторые, стараясь вести себя тихо во избежание репрессий, катались по траве или лежали на газоне, широко раскинув руки и рассматривая небо.

Запущенность некогда ухоженного владения наводила на невеселые мысли о скудном финансировании психиатрической лечебницы и заставляла с трепетом и ужасом вспоминать о подвальных помещениях, в которых еще с петровских времен имелись действующие и по сей день гигантские цинковые ванны-саркофаги, оборудованные огромными, размером с водосточную, стальными трубами с крутым кипятком и ледяной водой. Напоминающие скорее орудия пыток инквизиторов, чем приспособления для оздоровительных сеансов, эти ванны применялись для шоковой гидротерапии, процедуры недорогой, но, по уверениям психиатров старой школы, крайне эффективной.

Главврач заведения, доктор Левандовская, к больным относилась внимательно и делала все от нее зависящее, чтобы не только успешно проводить лечение вверенных ее заботам безумцев, но и по возможности скрасить их досуг. Администрация тоже выкручивалась как могла. Это находило выражение в недавно установленных в саду самодельных, грубо сколоченных скамейках и выдаваемых медицинской сестрой на посту настольных играх, купленных в складчину сердобольными сотрудниками больницы. А также в том, что стены больничного корпуса, много лет не знавшего хорошего ремонта, были кое-как выкрашены силами санитаров зеленой краской, маскирующей царящее повсюду убожество под садовую листву.

Внутренняя отделка больницы с петровских времен претерпела некоторые изменения. Неизменной осталась лишь широкая квадратная лестница с литым чугунным ограждением и могучими перилами, по которой поднимались в отдельные палаты первые постояльцы Преображенской лечебницы. Теперь же некогда одноместные палаты вмещали по десятку больных. Зато, обладая недюжинной пробивной силой, главврач Левандовская выхлопотала большую, во всю стену, плазму для холла второго этажа, а в дополнение к плазме выбила еще и мягкие плюшевые диваны, и Вахтанг Илларионович, проходя по коридору, умилился, с каким вниманием здешние постояльцы смотрят познавательную передачу о жизни синих китов.

Остановившись перед кабинетом главврача, подергав ручку и убедившись, что дверь заперта, профессор Горидзе в ожидании хозяйки некоторое время понаблюдал за происходящим в холле и сделал вывод, что образцовый порядок достигается при помощи двух дюжих санитаров, застывших у окна в монументальных позах и внимательно следящих за каждым движением больных. Где-то неподалеку хлопнула дверь, и по коридору уверенно застучали женские каблучки. Санитары подобрались еще больше, вообще, как показалось искусствоведу, перестав дышать. По коридору шла невысокая, похожая на кеглю женщина средних лет, с большим круглым лицом, сурово поджатыми губами и сдвинутыми к переносице широкими бровями. Она строго окинула холл внимательным взглядом и, не заметив непорядка, шагнула к кабинету. И только тогда увидела поджидавшего ее профессора.