Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Это все? – спросила Александра и щелкнула пальцем по маленькому мужчине.

Раздалось жужжание, и механизм снова заработал. Мужчина с треском двинулся к своей возлюбленной, фаллос поднялся – у Вацлава поплыло перед глазами от ужаса – и стал не просто большим, а гигантским, за пределами всех мыслимых размеров. Ко всему прочему он был чертовски детально изображен, вплоть до прожилок и курчавых волос в паху. Металлическая женщина грациозно легла на спину; жужжание, треск и щелчки становились все более сильными по мере того, как ее ноги вытягивались вверх. Тем временем мужчина опустился к ней, и после небольшой заминки механизма, происшедшей из-за повреждений, но придавшей акту естественность, начал двигаться. Не могло быть и малейшего сомнения в том, что здесь представлялось. Вацлав перевел взгляд на Александру. Казалось, о его лицо можно было зажечь фитиль.

– Так, – медленно произнесла Александра. Ее голос звучал абсолютно спокойно, но она была бледна. – Вот, значит, чем ты здесь занимаешься.

Она без спешки поставила игрушку на землю, окинула Вацлава с головы до ног и, развернувшись, зашагала прочь, проходя каждый дюйм как королева. Движение на верхней части пьедестала затихло, мужчина со своим неповрежденным достоинством рывком выпрямился, а женщина вытянулась в длину. В следующее мгновение, дрожа металлическими пластинками, механизм выдал бойкий триумфальный марш, который сопровождал уход Александры, пробирающейся сквозь заросли.

Вацлав закрыл руками лицо и проклял себя самого, кайзера Рудольфа, кунсткамеру, идиота, который выбросил сюда эту адскую машину, а потом весь мир.

1617: Пляшущий дьявол

Опустел весь ад,

И дьяволы все тут!

В. Шекспир. Буря[9]

1

Она бежала.

Она слышала, что ее преследователи приближаются, и знала, что они ее догонят. Однако она продолжала бежать. Даже в свою последнюю секунду, вопреки любой вероятности, человек еще надеется, что может спастись.

Ветви хлестали ее нагое тело. Шипы вонзались, как бич, срывая лоскутки кожи, сучья расцарапывали тело и били до кровоподтеков. Мучил февральский холод; снег, по которому она неслась, казался пылающим ледяными осколками покровом. Девушка не обращала на это внимания, она даже не чувствовала боли, а если и чувствовала, то не придавала этому никакого значения. Она знала: если они найдут ее, то ей придется испытать боль, которая будет во сто крат сильнее той, что она испытывала сейчас.

И они могут поймать ее.

Воздух горел в ее горле, как если бы она вдыхала кислоту. Ее бросало то в жар, то в холод, живот сводило судорогой, и она задыхалась, жадно хватая ртом воздух, но бежала дальше. Ее босые ступни давно превратились в сплошную рану. Несчастная слышала, как ржали лошади, но у нее было преимущество, которого она не сознавала: ее путь лежал через заросли молодого леса, и преследователи с трудом направляли своих животных сквозь него.

Она не думала об этом. Все, что ее занимало, это страх перед страданиями, страх перед смертью. Она не хотела умирать, не хотела видеть, как ее кровь капля за каплей уходит из тела, стекая по страшному желобу. Она не хотела, чтобы ее держали над этим морем крови, оставив лезвие ножа в горле и не давая ранам закрыться. Она не хотела, чтобы ее мучители наблюдали за тем, как их жертва задыхается и стенает в предсмертных конвульсиях, и наслаждались ее медленной смертью. Последняя картина, которая врежется ей в память, это ее собственное лицо, отражающееся в черном море вонючей крови. А потом появятся тени, чтобы утащить ее во мрак – не исповеданную, не спасенную, навсегда ставшую собственностью дьявола…

И все это потому, что ее преследователи в действительности были палачами Люцифера.

Она использовала мгновение, когда они отвлеклись, начав поднимать на склон, ведущий к хлеву, еще трепещущий труп ее предшественницы.

Она знала, что это ни к чему не приведет. Палачи доберутся до нее. Но она бежала, не чувствуя под собой ног.

Поляна! Сквозь шум крови в ушах девушка услышала звон колокольчиков и блеяние коз. Она споткнулась. Вспыхнула дикая надежда. Там, где есть животные, наверняка есть и люди – подпаски, пастух, крестьяне…

Внезапно она услышала жужжание и оказалась на земле, покрытой пестрой мозаикой из хвойных иголок, мелких веток и мертвых осенних листьев. Боль от удара в спину она почувствовала не сразу, а только спустя несколько мгновений. У нее перехватило дыхание. Ее грудь не могла подняться, чтобы сделать вдох. Она попыталась опереться на руку, и от этого движения ей стало так больно, словно ее прожгла огненная струя. Девушка застонала. Ей все еще не хватало воздуха. До нее доносились голоса преследователей и фырканье лошадей. Когда девушка попробовала посмотреть через плечо, ее тело оцепенело, превратившись в окаменевшее дерево, через которое прошла красная пылающая стрела. Она услышала топот сапог, приближающихся к ней по лесной почве. И вдруг она увидела… глаза и догадалась, что это не галлюцинация, что эти глаза в самом деле тут, что они кому-то принадлежат, тому, кто лежит в пяти шагах от нее, спрятавшись в зарослях, и смотрит на нее. Она хотела открыть рот и позвать на помощь, но раскаленная с грела помешала этому. Поплывшие перед глазами тени сузили ее поле зрения. Потом несчастную круто развернули, заставив сделать дикий рывок из боли и огня, и она поняла, что преследователи догнали ее. Девушка посмотрела на торчавшее из тела острие арбалетного болта, и перед ее затуманившимся взором возник злорадствующий лик Люцифера. Дьявол довольно смеялся, пританцовывая.

Убегая, она боялась, что будет плохо. Только теперь она осознала, что не имела никакого понятия о том, что могло означать это «плохо».

2

По строению было видно, что оно возникло из развалин. При желании можно было подойти поближе и даже почувствовать запах: сажа и гарь, древняя, отсыревшая зола, едкая пыль летом, хрупкая каменная кладка и усталые остатки снега в углах ранним мартовским днем. Каждый раз, когда Александра приходила сюда, ее охватывало смешанное чувство тоски, сожаления и страха. Она родилась спустя много времени после пожара отделения фирмы «Вигант и Вилфинг» в Праге и знала историю из вторых рук – историю о жутких монахах, пришедших с миссией смерти и готовых превратить всю Прагу в огненное море, чтобы уничтожить ее душу, которая связывала их и сокровище. Сокровищем была библия дьявола.

Но и рассказы не совпадали полностью. Иногда Александре казалось, будто ее родители сознательно говорят об этом вскользь, чтобы ей не все открылось, а больше всего разногласий возникало, когда при этом присутствовали дядя Андрей и Вацлав. Александра подозревала, что один из двоих – или даже оба – не должны были что-то знать, то, что, однако, было сутью истории, которая наматывалась на зияющую дыру подобно лиане, уже очень давно подавившей дерево, а теперь выкарабкивающейся на открытое пространство.

Дом был наполовину отстроен заново – работа Себастьяна Вилфинга-старшего, который был партнером ее дедушки Никласа Виганта. Старый Вилфинг (его она тоже не знала) исходил из того, что партнерство обеих фирм будет продолжаться, как и раньше, с двумя домами в Вене и общим филиалом в Праге. То, что ответственность за дела Вигантов в Праге перейдет на недавно сочетавшуюся браком пару Агнесс и Киприана Хлесля, никоим образом не печалило Вилфинга-старшего, хотя когда-то предполагалось, что он будет свекром Агнесс.

Из старых историй Александра знала, что ее отец не без помощи своего дяди, кардинала Мельхиора Хлесля, снял тогда дом, в котором они до сих пор жили и который всего на пару бросков камня отстоял от старого места в Кенигсгассе, и участвовал в восстановлении развалин, проявляя свою обычную увлеченность.

Но потом Себастьян Вилфинг-старший умер, и Себастьян Вилфинг-младший (с ним она познакомилась пару лет тому назад, во время одного из визитов в Вену) дал понять, что он не только не будет достраивать дом, но и прекратит всю деловую активность в Праге. Кроме того, он не пожелал поддерживать связь с таким гадючьим сбродом, как Хлесли, даже на расстоянии ста миль ночью при встречном ветре. До того как Александра впервые увидела Себастьяна-младшего, она не понимала, почему ее мама, пересказывая разглагольствования Вилфинга-младшего, имела обыкновение каждый раз прибавлять писк «Уи!», а потом разражаться диким хихиканьем. Впоследствии, когда Себастьян почтил ее коротким приветствием, Александра наконец-то услышала «Уи!» в оригинале. Высота голоса Себастьяна Вилфинга-младшего прыгала, точно у молодого поросенка, а если он пытался подавить свое раздражение, то его голос превращался в визг, который заставил бы упомянутого поросенка уязвленно покачать головой.

Как бы там ни было, развалины больше не восстанавливались, ее родители превратили договор о найме своего нового жилища в договор купли, а здесь стояли лишь старая, заброшенная каменная кладка и остатки стен сооружения, словно разорванный саван давно мумифицированного тела. Тем не менее входить туда было небезопасно. Создавалось впечатление, что достаточно было сильного порыва ветра, чтобы здание обрушилось, а сам факт, что оно еще стояло, говорил не столько о прочности строения, сколько о предположении, что в этом углу Праги не дул ветер.