Андрогин - Владимир Ешкилев

Дальфери перехватил взгляд Григория, брошенный на Амадео, и понимающе улыбнулся в свои разбойничьи усы.

– Так тебе точно не нравятся женщины, Григо?

– Да нет, почему же, нравятся… – Сковорода почувствовал, что его слова прозвучали неубедительно и добавил: – Женщины красивые, а мне нравится вся природная красота, возникшая по воле Божьей.

– Красивые парни также созданы Богом, – заметил Дальфери. – Смотри, какой стройный и нежный наш Амадео. Чем тебе не любимое творение Создателя?

– Но, Карл, его ведь считают красивым лишь по той причине, что он похож на красивую девушку. Такую красоту я полагаю красотой подобия.

– Тебе что-то или кто-то нравится только тогда, когда так считают другие, или наоборот – потому что оно тебе самому нравится?

– Есть устоявшиеся, апробированные и признанные авторитетами каноны красоты.

– Подожди-ка, парень, не вали на меня гору своей учености. – Акробат выбил пепел из погасшей трубки. – Я понимаю, что ты у нас премудрый школяр и обучен разным там канонам. Я же тебя не про это спрашиваю. Я тебя спрашиваю: ты бы хотел, чтобы Амадео стал твоим любовником?

– Это грех содомский, – твердо сказал Григорий.

– И снова ты не про то, Григо, – покачал головой Дальфери. – Я же не спрашиваю тебя: грех оно или не грех. Я спрашиваю о том природном магните, который или имеется в человеке, или его нет. Я спрашиваю: хотел бы ты, Григо, именно ты, а не кто-то из проклятого Содома, сегодня ночью приласкать Амадео?

– Я не могу пойти против природы Бога.

– Григо, не приплетай сюда природу и другие вещи, которые мы не можем пощупать. И на счет воли Божьей тоже можно поспорить. Давай-ка я просто сейчас договорюсь с Амадео, он парень авантажный и знает, как доставить удовольствие другому парню. И тогда ты сам почувствуешь, противоречит ли натуре и воле Господа такой способ познания красоты. Постигнешь все сам, своим природным магнитом. Нельзя же вечно между собой и жизнью ставить каноны и прочую ученую книжность. Так только фарисеи делали. Ты же не хочешь уподобиться проклятому племени фарисейскому?

– Ты весьма искусный софист, Карл, – Григорий спрятал свирель в сумку. – Но вот что я тебе скажу. Если хочешь сделать мне приятное, договорись с Амалией. Она очень красивая девушка. Мой природный магнит тянет меня к ней.

– Ты слышишь, Лейла! – акробат засмеялся так громко, что вскочили на ноги сторожевые псы, лежавшие под валом пушечного укрепления. – Григо сказал, что сегодня ночью хочет любить Амалию!

– Так бывает, – согласилась Лейла. – Кто-то хочет дальнего, потому что боится ближнего. Особенно тогда, когда дальнее очень похоже на ближнее. Но Лейла скажет вам: ничего не получится, парни. Сейчас нам принесут ужин, а малышку позовут к пану Федешу.

– А может, пан Федеш найдет себе в трактире новую юбку?

– Нет, – уверенно возразила Лейла. – Я знаю. Он сегодня трижды подъезжал к той повозке, где везли Амалию. Он ее позовет. Да и зачем ему тратить деньги на гнилозубых моравок, если с Амалией он может развлекаться бесплатно.

– И не надоест же ему.

– Когда мужчина много выпьет, он ищет не свежую женщину, а ту, которая сумеет поднять его утомленную плоть. А кто сравнится в этом умении с нашей Амалией?

– Только ты, звезда моя.

– Карл, ты старый болтун.

– Видишь, Григо, какой переменчивой и неверной может быть Фортуна, – сделал большие глаза Дальфери. – Наконец-то ты согласился на что-то, а оно – olla! – и проплыло между пальцами… I eu ben l'ounour de riverilo[54]. Может, мне все-таки побеседовать с нашим Ганимедом, то есть с милым мальчиком Амадео?

– Нет.

– Возможно, тогда осчастливишь мою Лейлу? – не отступал старый совратитель. – Я тебе уступлю ее за полкроны. До рассвета. Парень, ты не смотри, что она у меня не первой свежести. В любви она истинная тигрица. Лейла может утомить своими прелестями целый гусарский эскадрон. Всех тамошних жеребцов. И двуногих, и с четырьмя ногами. Правда, звезда моя?

– А не пошел бы ты… – Лейла встала, подобрала свои длинные юбки; покачивая бедрами, пошла к фургону.

– Не, ну ты посмотри, она обиделась, – хохотнул акробат. – И знаешь, парень, почему она обиделась? Совсем не потому, что я предлагал ее тебе, не надейся. Ее обидело, что она «не первой свежести». Да, парень, именно это. Такие вот они, женщины… А я ведь не обижаюсь, когда она бегает к конюхам… О, смотри-ка, уже и ужин нам несут. Наверное, опять какие-нибудь помои…

– Я еще хотел спросить, – сказал Григорий.

– О чем?

– Ты сегодня произнес одно слово.

– Какое еще слово?

– Азземелло.

– Чего? Разве я такое говорил? Когда?

– Да, говорил. Тогда, когда мимо нас проезжала казенная карета с шандарами.

– Разве я должен помнить все, что бормочу себе под нос? Может, ты плохо расслышал?

– Не отпирайся. Я все правильно слышал.

– И что с того?

– Хочу узнать, что это слово значит.

– Откуда я знаю? – пожал плечами Дальфери. – Так говорил мой отец, а до этого отец моего отца. И я так говорю. Это древнее и сильное вагантское заклятие против auditori santissimo[55], шандаров, сбиров и прочей служивой погани. Действует, скажу я тебе, безотказно… Зачем, спрашиваю, мне или тебе знать, что оно означает на самом деле? И какие именно черные колдуны, из какого черного пекла его придумали? Когда принимаешь снадобье и оно тебе помогает, ты же не будешь сильно страдать из-за того, что лекарь не открыл тебе его рецепта? Помогает и ладно… О, ты слышишь?

– Что? – спохватился Григорий.

– Амалию зовут к Федешу. Моя прокуренная пророчица таки была права.

Яремче, август, наши дни

Александр был старше Павла на двенадцать лет. Его родила первая жена капитана Петра Вигилярного. После смерти матери Александр женился на уроженке Гуцульского края и жил теперь на изгибе живописной карпатской долины. Он давно забросил свою инженерную профессию. Женина семья еще с советских времен промышляла изготовлением сувениров, и сын капитана приобщился к семейному бизнесу горцев. Сувенирный промысел позволял ему жить весьма небедно, содержать дом, учить детей в престижной гимназии. К своему младшему сводному брата Александр никогда не испытывал пылкой братской любви. Но считал себя правильным мужиком, признавал закон крови и при добрых знамениях не отказывал Павлуше в помощи. Тем более, что младший из года в год, каждое лето, приглашал его с семьей в Одессу, где роскошная отцовская квартира позволяла без особых бытовых напрягов разместить представителей обеих ветвей фамилии Вигилярных.

Когда младший вдруг позвонил по мобильнику и сообщил о своем приезде, Александр Петрович не удивился. «Где-то залетел малый, денег одалживать будет», – решил он. Такое уже бывало. Тогда Павел зарегистрировал частное предприятия и взял кредит под залог жилья. Партнеры его «кинули», и отцовская квартира едва не отошла банку. Тогда старший брат оперативно помог бизнесмену-неудачнику. Тот три года возвращал долг, продал автомобиль, но расплатился до последней копейки.

«Если Павлуша залетел штук на десять-двенадцать «зелени», я его и теперь вытащу», – про себя решил Александр, поразмыслил и добавил к этому вердикту одно маленькое примечание. На этот раз беспроцентного кредита не будет. Он даже представил себе, как именно сообщит младшему о неотвратимости процентов. «Кризис, братан, все финансовые рынки расшатанные, валюты падают. Так что извини», – скажет он брату с непреклонным и суровым выражением лица. Он зашел в спальню, где стояло старое антикварное трюмо, и отработал перед ним несколько вариантов решимости, сосредоточенной между подбородком и лбом.

Добившись предельной твердости взгляда, Александр Петрович позвал жену Марию и сообщил, что завтра вечером к ним приедет Павел Петрович. Приедет погостить. Один, без семьи. Ненадолго. Мария все поняла с полуслова, стиснула тонкие губы и сказала:

– Нужно будет голубцы сделать.

– Лучше сделай фаршированных перцев, – посоветовал Александр Петрович, неспешно расслабляя мышцы лица. – Такие, как на мой день рождения. Павлуша в прошлый раз говорил, что у тебя получаются фундаментальные перцы.

Плато Красс вблизи Триеста, 20 апреля 1751 года

Лейла устало откинулась на спину и спросила Григория:

– Тебе понравилось?

– Да.

– Не ври.

– Я не вру, лишь мое тело врет. Во всякой плоти скрыт обман.

– Не понимаю я твоих премудростей, Григо. Давай лучше спать.

– А тебе?

– Что «мне»?

– Понравилось?

– Мне было приятно и жарко. Из тебя мог бы получиться хороший любовник.

– «Мог бы»?

– Если бы какая-нибудь умная и ловкая синьора занялась твоим воспитанием. Научила бы тебя не спешить и давать женщине время для ее удовольствия. Может, в Святом Писании ты что-то и смыслишь, но в искусстве любви ты пока что настоящий дикарь. Не обижайся на глупую цыганку, я правду говорю.