Андрогин - Владимир Ешкилев

«Неужели это изгоняемый демон пробивает себе путь к моей бессмертной монаде?» – ужаснулся Григорий.

«Господи, помилуй!» – прошептал он, принуждая себя смотреть на бородатое и темное от напряжения лицо отца Кирика. Оно напомнило Григорию святые лики столпников на фресках Печерских храмов. Он смотрел на этот звонкий, возвышенный лик. Он любовался им, как последним оплотом святости. Он цеплялся за него, как утопающий за ковчег праотца Ноя. Он искал в нем мощь невечернего света евангельского. Но сквозь него видел низкие, вымазанные похотью и тленом, тени прошлого. Видел свои детские желания и взрослые соблазны.

Видел могучее тело Крома-Карны, мужское и женское одновременно. Видел алые губы степной богини и горячий столп осеменяющей силы Крома. Видел мощные смуглые бедра и глаза, обещающие сладкую смерть слабосильным. Видел жадное бездонное лоно Карны и черные волосы бога воинов, заплетенные в походные косы.

«Сгинь, сгинь, нечистая сила!» – вдруг выкрикнул он одновременно и бесу, и древним богам Степи, и жгучим воспоминаниям. И даже не увидел, а ощутил удивление служки, стоявшего рядом. Даже рыжий кот, как почудилось Григорию, посмотрел на него неодобрительно. Григорий понял, что крик его получился истерическим и писклявым, что демона этим криком он нисколько не напугал, и, тем более, никак не помог преподобному Кирику выяснить истинное имя нечистого. Наоборот, продемонстрировав свою слабость, лишь вдохновил врага на дальнейшее сопротивление.

Даже на полслова не сбился отец Кирик в молитве. А закончив ее, он вновь громоподобно потребовал:

«Имя!»

Тело бесноватого вновь мелко-мелко затрепетало, выгнулось «мостиком», вывернулось невозможным левосторонним «винтом». Из его распухшего, почерневшего от притока крови фаллоса вновь забил фонтан семени. Несколько капель попали Григорию на лицо. Он задрожал, брызги причинного сока обожгли его кожу, будто раскаленные адские искры.

Вместилище беса ощерилось на Сковороду. Он услышал (или так ему показалось) нечеловеческий голос, исходящий от бесноватого тела: «Идешь в Рим, так иди, иди! Пошел, пошел отсюда!»

Новая внутренняя молния выпрыгнула из чресел Григория, из восставшего грешного царства праматери Евы. Семя его тоже излилось. Благо, что его приняли в себя заплатанные школярские барваки.

Батыевою ордою молния прошла по хребту, обожгла сердце, сдавила стальным обручем шею и победно ворвалась в голову. От адамового яблока рванулась к горлу и носовым пазухам, ударила в переносицу и там взорвалась нежданно острой, разрывающей мозг болью. В глазах сына Сковороды вспыхнуло пурпурное сияние.

«Демон!» – запищало что-то в затылке. Боль словно вывернула ему глаза. А потом, как старый, траченный молью, занавес в крепостном театре Салтыкова, на сознание Григория опустилась добрая морщинистая тьма.

Бешиха-бешихищеКолючая, шипучая, жгучая, зудящая,Нудящая, ветряная, водяная, кровяная, пожарная,Глаженая, подуманная, помянутая, помысленная, насланная,Разойдись, развейся и на этом слове аминь!

…Они вместе с малым Яцеком прячутся от грозы в лесу. В прорезанном оврагами Совитовом редколесье. Идет дождь. Им холодно. Яцек прижимается к нему, и сквозь мокрую одежду юный Григорий ощущает тепло его тела. Это тепло совсем не такое, как то, что идет от печи или кострища. Совсем другое. Оно вызывает обратное тепло, рождающееся в теле Григория. Где-то глубоко в его животе.

Сначала он не обращает внимания на это обратное телородное тепло, но оно упрямое. Оно расползается его мышцами, ослабляет ноги, тревожит его крайнюю плоть. Ему хочется еще сильнее прижать к себе Яцека. Его руки самовольно начинают искать островки причинного тепла. Ищут медленно, очень медленно. Яцек не противится этим поискам. Его тело откликается на поиски Григория тихой, едва ощутимой дрожью. Мальчик поворачивает голову и очень серьезно смотрит на старшего приятеля. Он ниже ростом и стройнее сына Саввы, его кожа темнее. У него большие светло-коричневые глаза. От его тела исходит запах травы и дождя.

Он кладет свою ладонь на ищущую руку Григория. Гладит ее, потом сжимает. Без усилия, нежно и доверчиво. Потом ведет его руку туда, где уже ослаблен шнурок. Вот рука ныряет под ткань, вот она достигает сокровенного. Дыхание Яцека становится тяжелым и частым. А Григорий удивляется мощи, скрытой в смуглом теле мальчика.

Яцек судорожно облизывает запекшиеся губы, оборачивается лицом к Григорию. Тому на мгновение кажется, что мальчик хочет поцеловать его. Но Яцек лишь смотрит ему в глаза. Долго смотрит. Потом опускается на колени. Жаркая волна стыда, смешанного с желанием, заливает лицо Григория. Он расслабляет пояс…

И тут в землю вонзается огненное копье, брошенное рукой небожителя Ильи.

Вонзается за миг до окончательного торжества похоти над невинностью.

На небе не спят.На небе все видят.Все-все.И действуют неотложно.

Молния ударяет так близко, что сын Саввы теряет слух и слепнет. Голова превращается в церковный колокол, в библейский кимвал медный и гудит, расшатанная взрывом. Дождевая влага на теле его закипает. Кожа отзывается болью. Грубая домотканая свита мгновенно высыхает и становится жесткой, как жесть. Яцека от него отрывает незримая рука.

Спустя долю времени чувства возвращаются к нему. Разбитое на куски мироздание восстанавливает свою целостность. Картина мира видится раскрашенной в адские цвета. В красные и алые. Соседнее дерево пылает, как неопалимая купина на иконе, написанной полтавским богомазом Пахомием.

Огненный столб поднимается над редколесьем, как торжествующий свидетель кары. Как дух дерева-мученика, взлетающего к серым облакам. Взлетает дух дерева и кричит: «Погибаю, сгораю за грехи существ малых и заблудших!» Яцек истово молится, преклонив колени и сложив ладони перед смертельно побледневшим лицом. По дороге домой они будут мертвецки молчать и не посмотрят более друг на друга.

– Не укрепив свой дух постом и молитвой, сын мой, не иди на войну с бесищем, – услышал Григорий утомленный, но твердый голос отца Кирика. Священник поднес к его губам серебряный крест-мощевик и внимательно смотрел Григорию в глаза.

– На Крест Животворящий зри, не на меня, убогого, – приказал отец Кирик. – Твори молитву Иисусову. Вслух говори, четко.

– Простите меня, грешного, преподобный отче, – виновато прошептал Григорий и начал: «Иисусе Христе, Сыне Божий…». Над ним нависал низкий свод кельи. Кто-то перенес его, беспамятного, в обиталище экзорциста. Выдержанное в аскетических правилах, это жилье пахло свечным салом, чесноком и кошачьей мочой. Григорий вспомнил рыжего кота, бродившего по подземной часовне во время ритуала. Он слышал, что львовские экзорцисты приводят на ритуал домашних животных, чтобы нечистому после изгнания было куда вселиться.

– Бог простит, – произнес священник, убедившись, что в естестве Григория нет видимого демонического присутствия. – У Него, у Него проси смиренномудрия. Если, сын мой, не чувствуешь твердости в себе самом, то как осмеливаешься выходить на смертный бой с прислужниками князя тьмы?

– Прегрешный я и немощный есмь. Отче Кирик, не держите на меня зла.

– Вместо того чтобы канючить и в немощи своей тут расписываться, собирайся, сын мой, в дорогу. На Святую Гору иди, в скиты, к святым предивным молитвенникам афонским. Святогорцы тебя научат, как беса гнать и плоть усмирять. Сей путь тебя не обманет.

Григорий не ответил на совет экзорциста. Он продолжил размышлять о мистической практике использования животных как вместилищ бездомных духов. Думал не потому, что данная практика его остро интересовала. Скорее, ради того, чтобы не давать времени и пространства бытию иных мыслей. Придирчивых и соблазнительных.

Киев, июль, наше время

Вигилярный распахнул створки шкафа. В нем он обнаружил нечто, похожее на языческий алтарь. На каменной призматической тумбе стояла деревянная статуэтка женщины, облаченная в красное с золотой вышивкой платьице. Почерневшие руки идола вместо ладоней заканчивались утолщениями, похожими на маленькие чаши. Лицо статуэтки не сохранило четких черт. Время и бесчисленные прикосновения стерли выступы и углубления, превратив его в почти плоскую шайбу. Старое дерево, все в мелких трещинах и пятнах смолы, резко контрастировало с платьем, новым и блестящим. На шею идолу надели крошечный венок из полевых цветов. Они засохли, но сохранили форму и цвет.

Возле тумбы Вигилярный обнаружил чемодан, обшитый темной кожей. Он взялся за ручку и сразу ощутил, что чемодан далеко не пустой. И почему-то не удивился, когда нашел в нем драгоценные вещи. Мешочек с золотыми монетами и два серебряных подсвечника. Он видел подобные в церквях и знал, что когда-то такие подсвечники называли ставниками.