Ошибка Творца - Дарья Дезомбре

Маша и Андрей насупленно молчали.

— Это, как я раньше думал, Каравай с Яковлевым в тесной связке. Интеллектуалка и практик. Хотя сейчас мне это уже сомнительно. Поэтому дело Джорадзе передать Камышову. Актрису — закрыли. И всю энергию направили в генетическое русло.

Анютин перевел взгляд с упрямого Машиного лица на такое же — Андреево.

— Мне бы хотелось все-таки… — начала она, но Анютин с такой силой стукнул пухлой ладонью по столешнице, что не то, что Маша Андрей вздрогнул.

— Отставить! — прикрикнул он, но, увидев Машино бледное лицо, добавил уже спокойнее: — Начальство бьет копытом. Мое начальство. Мне по темечку. Так что вперед — и с песней.

* * *

— «Профессор Шварц, доктор биологических наук, — читал ей в машине Андрей с планшета, — ученый с мировым именем в области эмбриональной генетики. Родился в семье врачей, русских немцев, член Лондонского королевского общества, Национальной академии наук США, Королевской академии наук Нидерландов, ну, тут еще на пять строчек. Автор статей…» Так, здесь я вообще ничего не понимаю. «Работал в Институте экспериментальной биологии, с 96-го года жил и работал в Стэнфордском университете, в 2011 году по приглашению правительства Российской Федерации возглавил Генный институт им. Вавилова». — Он повернулся к Маше: — Совсем, кстати, недалеко от нашей дачки. Обратно в Москву уже не возвращаемся, учти!

Маша грустно улыбнулась, не отрывая взгляда от дороги. История с Рудовским, то ли признавшимся, то ли нет в преступлении, которого он, скорее всего, не совершал, не отпускала. Дело тут, конечно, было и в чувстве вины: а если бы она не рассказала ему про инцидент с ложной беременностью? Ведь ни одной из женщин уже не было в живых. Могла ли она получить от него нужную информацию, не «сдавая» Алису? И сама себе ответила — вряд ли. История грязная, неприятная. Это уже даже не два любовника, с которыми она совмещала своего мужа, это — опосредованное убийство, если учесть, что девушка знала и про бездетность первой жены, и про ее депрессию.

— Хватит, — произнес над ее ухом Андрей. — Хватит себя шпынять. Я вот тоже — опозорился. И ничего — живу пока. Это опыт, детка, — подмигнул он ей. — Все равно тащим по несколько дел одновременно. Что-то само бежит вперед, что-то надо волоком волочь, что-то…

— Что-то оставить до лучших времен? — хмыкнула она.

— Я не говорю, что оставляю, — нахмурился Андрей. — Я только пытаюсь тебе заметить, что нельзя быть идеальной всюду, и да, иногда смена деятельности помогает. Даже если это смена расследования одного убийства на другое…

Маша ничего не сказала — они подъехали к дому Шварца, вокруг которого уже припарковались штук пять казенных машин. Высокие ворота были отделены от улицы и пришедших полюбопытствовать полосатой лентой.

Тем временем от небольшой группы зевак отделился мужчина лет семидесяти, загорелый, несмотря на начало дачного сезона, лицо в глубоких морщинах, а по виду — типичный дачник: сандалии на серый носок, серые же штаны и хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами. Он бросил взгляд на двоих, выходящих из машины. У русоволосой высокой девушки лицо сосредоточенное и грустное. Парень вылез на секунду позже и не отрывал от девушки глаз — он был чуть пониже ее ростом и с виду попроще. Дачник не сразу понял, что парочка — а по взгляду, которым смотрел парень на девушку, стало ясно, это все ж таки парочка, — тоже из полиции. Они показали корочки полицейскому на входе и прошли внутрь — и дачник вздохнул. Он чувствовал: ему надо заявить о том, что он видел прошлой ночью на дороге, но самому подходить к полицейским было как-то боязно. В конце концов, пожал он мысленно плечами, они здесь не последний день. Вот рассосется толпа, и он, возможно, наберется смелости рассказать то, что знает… И, приняв это решение, мужчина отправился по поселковой дороге на станцию.

* * *

В доме еще работали криминалисты. Один из них вышел, снял бахилы и присел курнуть в открытой машине.

— Олежек, привет. — Андрей подошел, пожал руку. — Как там?

Тот поднял на капитана лицо все в капельках пота:

— Да ничего хорошего. На мужике места живого нет. На веранде кровищи море — убийца вытер о ковер ботинки и пошел в кабинет — уничтожил, похоже, весь архив этого Шварца: что не сжег в печке, то покромсал.

— Ученый-конкурент? — не выдержал и тоже закурил Андрей.

— Ну, может, и конкурент. Спокойный такой, хладнокровный парень — после всего вымыл в ванной ножик и свалил.

— Вымыл ножик? — подала голос Маша.

Олег сощурил на нее глаза и с удовольствием выдул дым в сторону.

— Ага. Да еще и вытер бумажным полотенцем. Аккуратист. — Он повернулся обратно к Андрею. — А вообще — странная история. Я вам не завидую: мужик этот, судя по количеству грамот на стенах и фотографий с президентами — замечу, не только с российским, — большая шишка. Шуму подымется, ору. Только держись. Убийцу начальству надо будет подать — срррочно!

Андрей с Машей переглянулись. А Олег вздохнул, загасил сигарету в пепельнице в машине.

— А нам еще работы на час минимум.

* * *

Кровь отмыли, и дача наконец опустела. Маша попросила подъехать младшую дочь Шварца, Надю. Наде было едва за двадцать: на бледном лице еще ярче выделялись волшебного цвета зеленые глаза. «Линзы она носит, что ли?» — подумала Маша, невольно залюбовавшись сочетанием зеленых глаз, темно-рыжих волос и молочной кожи. Очевидно, умница Шварц выбрал себе в жены красавицу. Частый случай.

— Прошу вас, — сказала Маша мягко, — не торопитесь и не волнуйтесь. Если вы чего-то не вспомните сейчас, то наверняка сможете вспомнить после и тогда мне позвоните, хорошо?

— О’кей. — Надя кивнула, оглядывая, будто впервые, веранду.

А потом легким шагом прошла на кухню — высокая, спортивные икры, загорелые ноги в кроссовках, светлые шорты, темная футболка. На кисти одной руки тонкий кожаный браслет с какой-то фигуркой: утенок? Маша прищурилась, вглядываясь, — нет, дельфин.

Надя спокойно, с обстоятельной неспешностью, обходила дом — они зашли в комнату Шварца с фотографией жены и дочерей на прикроватном столике: семья на фоне океана — Майами? Флорида? Рядом со столиком — аккуратно застеленная постель, тут же — венский стул, на нем небрежно висит небесно-голубой свитер. Маша содрогнулась, на секунду поставив себя на место этой девушки. Отец, еще живой, теплый, вошел в эту комнату только вчера вечером, снял пиджак, свитер… Надя открыла двери старинного платяного шкафа, провела рукой по пиджакам. Обернувшись к Маше, покачала головой — нет, ничего не пропало. На тумбочке лежали часы — Надя кивнула на них:

— Это швейцарские. Чей-то подарок, очень дорогие.

Маша наклонилась, прочла марку. Да, действительно дорогие: простые, без навороченных хронометров, но массивного золота; тихо, по-швейцарски точно отсчитывающие уходящее время. Надя тем временем прошла вперед, открыла дверь в собственную комнату, втянула носом воздух: запах жасмина с улицы естественно смешивался тут с запахом легких девичьих духов. В этой комнате не было венских стульев и дубовых тумбочек, только новая дизайнерская мебель: кровать и стол, белые жалюзи на окнах. Спокойная функциональность. Никакой ностальгии и, как заметила Маша, никаких фотографий. Надя же открыла створку платяного шкафа, невольно продемонстрировав Маше свой обширный гардероб, и, встав на колени, выдвинула нижний ящик. Нащупала и вынула бордовый замшевый футляр размером с большой очечник. И, встав, протянула его Маше. Дорожный несессер для драгоценностей. Маша подняла вопросительный взгляд на Надю: та пожала плечами.

— Мамин. И драгоценности в основном мамины.

Маша осторожно открыла футляр: в четырех карманчиках лежали кольца — одно старинное, с небольшим бриллиантом, другое — золотое в мелкой, бриллиантовой же, крошке и третье — с изумрудом. Еще один кармашек, чуть большего размера, хранил подвеску с изумрудной каплей. Надя смотрела в окно. Маша вздохнула, протянула ей обратно футляр:

— Ничего не пропало?

Надя отрицательно покачала головой.

— Больше у вас в доме нет ценных вещей?

Надя пожала плечами:

— Насколько я знаю — нет. Самым ценным папа считал архив, но до сегодняшнего дня я, честно говоря, не знала, что он может кому-нибудь понадобиться.

— А почему ваш отец не хранил архив в институте? Там охрана, сейф, наконец?

Надя снова сделала едва заметное движение плечами: смесь вопроса и раздражения.

— Он часто перечитывал свои записи. Искал, что может пригодиться для его нынешних исследований.

— Вы не замечали, Надя, отец в последнее время был чем-то подавлен? Может, меньше улыбался, был раздражен?

Дочь Шварца посмотрела прямо Маше в глаза, и Маша снова загляделась на волшебный цвет — наверное, ей очень шла та подвеска с изумрудом.