Страшные сказки народов мира - Пётр Гуляев

перед этим, он надрезал Жаку ладонь, а затем капнул в каждый из двух кубков по капле крови с обагрённого лезвия.

– Потерпи, скоро всё закончится, – прошептал ему в ухо Жерар. Голос друга показался Жаку таким чужим и незнакомым, что стало ещё страшнее.

Палач снял с левой руки чёрную кожаную перчатку. Под ней оказалась тонкая, почти бумажная кисть руки мертвенно-белого цвета. На этот раз он кольнул лезвием себя в запястье и поднес его к кубку Жака. Из проколотого запястья не полилась кровь, лишь вязкая бурая жидкость тягучей полоской плюхнулась в содержимое кубка. Субстанция тут же забурлила. Палач повторил то же самое с кубком барона.

– Пей, – прошипел зловещий, нечеловеческий голос из-под колпака.

Барон схватил кубок обеими руками и жадно вылил его содержимое себе в рот. Осушив сосуд, он истошно расхохотался. Смех тут же перешёл в кашель, а после – в бесшумное сипение. В какие-то несколько секунд тело узника обмякло. Он упал на лежак и затих.

Палач повернулся к Жаку и протянул ему дурно пахнущий кубок.

– Пей, – вновь раздался мерзкий голос.

– Нет! Не буду! – нашёл в себе силы ответить Жак.

– Не противься ему, идиот. Это бесполезно, – сказал Пьер.

Палач передал кубок Этьену, после чего выпрямился во весь рост. Взявшись обеими руками за вершину колпака, он медленно стянул его с себя. Жак завопил от ужаса. Из-под колпака на него смотрел голый человеческий череп ярко-красного, кровавого цвета. В глазницах свирепо горели зелёные огоньки. С острых клыков сочилась мутная слизь.

– Пей! – настойчиво прошуршало чудовище.

Жак уже ничего не соображал, когда чьи-то руки – кажется, Этьена – поднесли к его губам кубок и насильно влили содержимое в рот. Всё его существо заполнило ощущение этой противной горькой вязкости во рту. Затем тело стало неметь, а спустя пару мгновений угас и рассудок. Жак потерял сознание.

*****

«Что со мной? Почему я почти не чувствую ног? Какой страшный был сон. Где это я?»

Сознание постепенно возвращалось к Жаку. В конце концов он сумел сконцентрироваться и открыл глаза. Увиденное его ошеломило. Он находился в расшатанной повозке, в окружении группы солдат продиравшейся сквозь огромную толпу. В небе светило яркое солнце, народ вокруг вопил и свистел. Кто-то швырнул ему в лицо тухлый помидор.

«За что? Я ведь ничего им не сделал. Куда это они меня?»

Когда крепкие солдатские руки подхватили его под мышки и затащили на эшафот, Жак даже не сопротивлялся. Какая-то странная слабость владела всем телом. Он его почти не чувствовал, словно оно ему не принадлежало.

«Не может быть!»

Он опустил глаза и осмотрел себя. Бледные старческие руки с обвислой на плечах кожей, впалая худая грудь, слабые трясущиеся ноги. Это тело не принадлежало ему, потому что это было не его тело!

«Что за чертовщина? Как такое может быть?»

Над Жаком грозно нависла знакомая фигура палача. Теперь на нём вновь был этот жуткий колпак, но лучше уж так, чем вновь видеть то, что скрывается под ним. Чудовище сгребло Жака привычным движением и поволокло к плахе. За несколько секунд прогулки по эшафоту Жак увидел то, что потрясло его больше всего.

Слева, над головами беснующихся зевак, на руинах гранитной стены, сидели четверо подростков. Его друзья. Пьер. Жерар. Этьен. И четвёртый. Четвёртый… Он сам! Его двойник с издёвкой улыбнулся и помахал Жаку рукой.

Ему хотелось кричать, выть, но он не мог издать ни звука. Из груди вырывалось лишь жалкое сипение. Палач прикрутил руки Жака к скамье, а голову пристроил на край доски, вниз подбородком. Перед глазами Жака возникла подставленная под гильотину соломенная корзина. Вдруг вся площадь замолкла, словно по чьему-то сигналу. В следующее мгновение Жак услышал тихий шорох скользнувшего по дереву лезвия, а потом на него обрушилась тяжёлая темнота.

*****

Вот теперь пойдут дела!

Всем аристократам по верёвке!

Вот теперь пойдут дела!

Всех аристократов на столбы!

Пёстрая толпа широкой рекой вытекала с улицы Жентиль на Мерсье, распевая озорную песенку санкюлотов. В середине шествия маршировала колонна солдат, в авангарде которых шла целая дюжина мальчишек со значками Республики на одежде. Возглавляла детвору четвёрка самых боевитых парней района. Их красивые юные лица светились от осознания собственной значимости. У крыльца своей мастерской стоял жестянщик Клод и с гордостью наблюдал за сыном, нёсшим нанизанную на длинную пику отрубленную голову знаменитого преступника и врага народа – барона Рене де Фуа. Не обращая внимания на забинтованную ладонь, Жак размахивал мёртвой головой, будто знаменем, в такт шагам революционной армии, гремевшим по видавшей виды брусчатке. Помутневшие глаза барона словно вглядывались в поисках помощи в верхние окна домов, а раскрытый в безмолвном крике ужаса рот, казалось, подпевал мучителям залихватское:

Вот теперь пойдут дела!

Наш путь озарён Святым Писаньем.

Вот теперь пойдут дела!

Только Закон отныне наш Бог.

Кто был ничем, тот станет всем,

А кто был всем – тот станет ничем.

Вот теперь пойдут дела!

Похороны Деда

– Ай Цимочка, ай золото моё ненаглядное, и на кого ж ты меня, старуху, покинул? Ласточка моя сизокрылая, куда ж так рано отлетел? И всего-то сто годков без недели было – воду бочками носил, водку вёдрами хлестал! Жить да жить бы ещё!

Красивая разрумянившаяся вдова, вовсе не бывшая старухой, заголосила пуще прежнего. Набившиеся в избу бабы наперебой принялись её успокаивать. Вперёд вышла тётка Мавра в богатом шерстяном платке, вышитом алыми журавлями.

– Не кручинься, Арынушка. Всем селом тебе поможем. За то, что и нам всем Цимка помогал. Так, бабоньки?

Женщины охотно закивали. Слово взяла тётка Агапа – мельникова жена, баба дородная, крепкая, норовом весёлая. Густым голосом она пробасила:

– Уж помогать тот ещё ходок был. Бывает, так печь остынет – муж раз сунется, второй – всё без толку. А как Деда Цимка придёт, кочергой своей корявой поворошит – и всё запалится, затеплится. Мужа после от печи всю ночь не отогнать. Калач за калачом закидывает, пока с ног не свалится.

Бабы все как одна грянули – да не плачем, а заливистым хохотом. Лежащий на высокой скамье среди избы Дед безучастно глядел глазами-пуговицами в закопчённый потолок, сложив тряпичные руки на впалой груди. Соломенное чучело «мертвеца» было обряжено в заношенную ярко-красную рубашку и старые холщёвые штаны. Кривой нос его был сделан из бурой картофелины, а спутанные усы и борода – из обрезков овчинной шубы. На происходящее действо с немой укоризной смотрели с образов Никола Угодник и Богоматерь.

Анка слегка выглянула из-за большого сундука в запечном чулане, в тени которого она спряталась, чтобы подсмотреть за тем, что это такое запретное задумали взрослые, когда ранним утром погнали всех детей прочь из хаты – к соседям. Запретное для неё и других малышей, но не для старшей сестры Варьки. Той уже пятнадцатый годик