Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Миссис Гибсон начала было протестовать, но Молли не стала ее слушать. Ей пришлось подождать на конном дворе, и она про себя подивилась тому, что гонец еще способен есть и пить, когда слуги принесли ему пиво и легкую закуску. Очевидно, ее появление прервало их оживленный разговор – быстрый обмен короткими вопросами и ответами, но она уловила обрывки фраз: «в спутанной и смятой траве», «сквайр не позволил никому из нас прикоснуться к нему», «он поднял его на руки, как ребенка», «много раз он останавливался, чтобы передохнуть, а потом даже присел на землю, но при этом не выпускал сына из рук», «мы уже думали, что нам не удастся поднять его вновь – его и тело».

«Тело!..»

Молли никак не могла поверить в то, что Осборн мертв, пока не услышала эти слова. Они быстро скакали в тени деревьев живой изгороди, уже выбросивших первые почки, но, замедляя ход, чтобы подняться на гребень или дать передохнуть лошадям, Молли слышала, как это короткое слово похоронным звоном отдается у нее в ушах; она снова и снова повторяла его про себя, но ее разум упорно отказывался воспринимать его. Когда впереди показался замерший в неподвижной тишине квадратный особняк, озаренный лунным светом – к этому времени уже взошла луна, – у Молли перехватило дыхание и она даже испугалась, что не сможет заставить себя войти внутрь и взглянуть в лицо смерти. Одно из окон горело ровным желтым светом, пятная небесное серебро своей приземленностью. Гонец указал на него: это были едва ли не первые слова, сказанные им после того, как они выехали из Холлингфорда.

– Это старая детская. Его отнесли туда. У подножия лестницы сквайр не выдержал и надорвался, и потому его отнесли в ближайшую комнату. Держу пари, что сквайр тоже там, как и старый Робин. Его пригласили прийти как самого умного среди неграмотных крестьян, пока не приедет настоящий доктор.

Молли спрыгнула с седла прежде, чем мужчина успел спешиться, дабы помочь ей. Подобрав юбки, она не стала задерживаться, чтобы еще раз подумать о том, что ждет ее впереди. Пробежав некогда хорошо знакомым путем, она быстро поднялась по лестнице, минуя одну дверь за другой, пока не оказалась наконец перед последней. Здесь она замерла и прислушалась. Внутри царила мертвая тишина. Она приотворила дверь: сквайр в одиночестве сидел у кровати, держа мертвую руку сына, и невидящим взором смотрел куда-то прямо перед собой. При появлении Молли он не пошевелился и даже не взглянул в ее сторону. Страшная правда уже проникла ему в душу, и он понимал, что никакой доктор, сколь бы умелым и знающим он ни был, не сможет вновь вдохнуть жизнь в лежавшее перед ним тело. Неслышно ступая, Молли подошла к нему, стараясь не дышать. Она молчала, потому что не знала, что тут можно сказать. Она понимала, что он уже не надеется на земное чудо, так какой же смысл был объяснять ему, что отец ее отлучился и потому задерживается? Постояв несколько мгновений рядом с пожилым мужчиной, Молли опустилась на пол и уселась у его ног. Любые слова были бесполезны и ничем не могли помочь, но, быть может, ее присутствие бальзамом прольется на его израненную душу. Он не мог не заметить ее, но не подал виду. Вот так они и сидели, молчаливые и неподвижные: он – на стуле, она – на полу; третьим был мертвец, накрытый простыней. Ей вдруг померещилось, будто она помешала отцу вглядываться в спокойное лицо сына, больше чем наполовину скрытое от глаз. Ей, сидящей у ног старика, время еще никогда не казалось столь бесконечным, а тишина – такой бездонной. Чувства ее обострились, и она уловила звук чьих-то шагов на далекой лестнице. Она знала, что это не мог быть ее отец, а остальное сейчас не имело значения. Шаги постепенно приближались, пока наконец не замерли у двери. Затем последовала пауза, за которой раздался робкий стук. Высокая сутулая фигура рядом с нею пошевелилась. Молли поднялась и подошла к двери: за нею стоял Робинсон, старый дворецкий, держа в руках накрытую глубокую чашку с супом.

– Да благословит вас Господь, мисс, – сказал он. – Уговорите его съесть хоть капельку бульона – с самого завтрака у него во рту не было ни крошки, а сейчас уже второй час ночи.

Он осторожно поднял крышку, и Молли отнесла чашку на свое место рядом со сквайром. Она по-прежнему не произнесла ни слова, потому что не представляла, что тут можно сказать и как обозначить эту естественную потребность для того, кто погрузился в глубочайшую скорбь. Но она поднесла ложку к его губам и капнула на них питательной жидкостью, словно он был больным ребенком, а она – заботливой сиделкой, и он машинально сделал первый глоток. Но в следующее мгновение сквайр издал сдавленный крик, едва не выбив чашку из рук Молли, и страстным жестом указал на кровать:

– Он больше никогда не сможет есть… никогда.

А потом он упал сыну на грудь и разрыдался так жутко, что Молли пробрала дрожь. Девушка испугалась, как бы он сам не умер от разрыва сердца, – здесь и сейчас. Он обращал на ее слова, слезы и само присутствие рядом с ним не больше внимания, чем на луну, бесстрастно заглядывающую в незанавешенное окно. Оба они так и не заметили, как рядом с ними появился ее отец.

– Ступай вниз, Молли, – сурово произнес он, но ласково погладил ее по голове, когда она поднялась на ноги. – Подожди меня в столовой.

Только теперь самообладание изменило ей. Проходя по залитым лунным светом коридорам, она дрожала от страха. Ей казалось, что вот сейчас она встретит Осборна и он все ей объяснит: как получилось, что он умер, и что он сейчас чувствует, о чем думает и чего хочет от нее. Молли все-таки добралась до столовой – последние несколько ступенек она пробежала, не помня себя от ужаса, не рассуждающего и слепого ужаса, который охватил ее при мысли о том, что кто-то крадется за нею следом. Но в комнате она обнаружила накрытый к ужину стол с зажженными свечами и Робинсона, суетливо наливающего вино из графина. Слезы душили ее, ей хотелось забиться в какой-нибудь укромный уголок и выплакаться вволю, сняв перевозбуждение, но столовая едва ли была подходящим местом для этого. На Молли вдруг обрушилась страшная усталость, девушке казалось, что более ничто на свете не интересует ее. Но краски жизни вернулись к ней, когда, машинально опустившись в глубокое кожаное кресло в поисках покоя, она поняла, что Робинсон подносит к ее губам бокал с вином.

– Пейте, мисс. Это добрая старая мадера. Ваш батюшка сказал, что вы должны непременно поесть… хоть немного. Он сказал: «Не исключено, что моей дочери придется остаться здесь, Робинсон, а она еще очень молода для таких испытаний. Убедите ее съесть что-нибудь, иначе у нее попросту случится нервный срыв». Это были его собственные слова.

Молли ничего не ответила. У нее не осталось сил, чтобы возражать или сопротивляться. Она съела и выпила все, что подсовывал ей старый слуга, а потом попросила его оставить ее одну, вернулась в кресло и там дала волю слезам.

Глава 52. Горе сквайра Хэмли

Казалось, минула целая вечность, прежде чем мистер Гибсон сошел вниз. Войдя в столовую, он остановился подле холодного камина, повернувшись к нему спиной, и несколько минут хранил молчание.

– Он лег в постель, – заговорил наконец доктор. – Мы с Робинсоном уложили его. Но, когда я уже уходил, он окликнул меня и попросил, чтобы я позволил тебе остаться здесь. Вообще-то, я не уверен, но в такую минуту мне бы не хотелось отказывать ему.

– Я хочу остаться, – сказала Молли.

– В самом деле? Умница. Но справишься ли ты?

– Не волнуйся. Справлюсь как-нибудь. Папа, – она выдержала паузу, – отчего умер Осборн? – Этот вопрос она задала негромким голосом, в котором сквозил ужас.

– У него было больное сердце. Ты не поймешь, даже если я попытаюсь объяснить тебе. Я предвидел и опасался этого вот уже некоторое время, но давай не будем говорить о таких вещах дома. Когда я видел его в четверг на пасхальной неделе, он выглядел лучше, чем в последние дни. Я так и сказал доктору Николсу. Но с такими симптомами ни в чем нельзя быть уверенным.

– Ты виделся с ним в четверг на пасхальной неделе? И ни словом не обмолвился об этом! – сказала Молли.

– Да. Дома я не обсуждаю своих пациентов. Кроме того, я хотел, чтобы он видел во мне не доктора, а друга. Любые опасения насчет собственного здоровья могли лишь приблизить катастрофу.

– В таком случае, выходит, он не знал о том, что болен… болен серьезным недугом, я имею в виду, который может закончиться трагически?

– Нет, разумеется, не знал. Тогда он наблюдал бы за своими симптомами и, в сущности, лишь ускорил бы наступление конца.

– Ох, папа! – Молли была потрясена до глубины души.

– У меня нет времени углубляться в подробности, – продолжал мистер Гибсон. – А до тех пор, пока ты не знаешь, что скажут обе стороны, причем в каждый определенный момент времени, ты не имеешь права судить. Теперь нужно сосредоточиться на текущих вопросах. Значит, ты проведешь здесь остаток ночи, бо́льшая половина которой уже позади?