Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

моего последнего вздоха…

Грейн немного помолчал, потом спросил:

— Где ты? Откуда ты звонишь?

— Я еще у него, на Хикс-стрит, но сам он ушел жить в гостиницу. Как говорится, я больше ничья невеста, я снова в девках…

— Что произошло?

— Ничего не произошло. Я так же могу жить с ним, как жить с диким зверем или с чертом. Я довела его до того, что он такой жизни тоже не может выдерживать. Может быть, это я черт, а не он, но какая разница? Он на все согласился. Он даст мне солидную сумму. Он уже позвонил своему адвокату. Я могла бы вытребовать у него целое состояние, но я не могу быть такой гнусной. Я поступила с ним подло, а не он со мной. Не его вина, что я такая, какая есть. По правде говоря, я не должна была бы брать у него ни цента, но на свой манер он настоящий джентльмен, хотя может быть и настоящей свиньей… Но разве кто-то знает, каков он на самом деле? А ты не должен бояться. Я тебе не буду навязываться. Он хочет отдать мне этот дом, а тут живут несколько человек. Вместо того чтобы зарабатывать на сдаче квартир на Манхэттен-Бич, я буду зарабатывать на сдаче квартир на Хикс-стрит. Какая разница? С голоду я не умру. Украшения он тоже мне оставляет, и я смогу их продать. Я стою на собственных ногах, хотя, боюсь, долго на них не простою. Эта история с Морисом Плоткином и поездка в Европу окончательно меня доконали. До этого я испытывала хотя бы немного уважения к самой себе, а теперь и это потеряла. Когда я думаю о себе самой, мне плевать хочется. Ты когда-нибудь слышал, чтобы человеку хотелось плюнуть на себя самого? Все кричат, что я должна пойти к врачу, но чем мне может помочь врач? Я уже слишком далеко зашла. Все во мне уже прогорело. Ничего не осталось, только головешки и дым. У меня к тебе, Герц, просьба: пока я еще жива, не оставляй меня. «Не брось меня во время старости»!..[382] Завтра эти слова будут вопить во всех синагогах. Я еще не так стара, но я разбита и надломлена. Я должна с кем-нибудь поговорить, а поговорить я могу только с тобой. В этом вся проблема.

— Ну и говори, Эстер. У меня для тебя всегда есть время.

— Что? Приятно это слышать. Представь себе, что есть человек, знающий только один язык, скажем еврейский, и больше никакого. Предположим, что еврейский язык умер и остался один-единственный человек, который понимает по-еврейски. Ведь тот, кто знает только еврейский язык, будет стремиться только к тому, кто понимает его, и будет гоняться за ним по всем странам. Так же обстоят дела со мной и с тобой. Я ни с кем не могу разговаривать, кроме тебя. Другие делают вид, что якобы меня понимают, но у меня такое чувство, что я разговариваю со стеной. Ты почти не отвечаешь мне, но я знаю, что ты меня слышишь и все понимаешь. Так как же я могу жить без тебя? Ты повсюду ищешь возможности выполнить Божью заповедь, сделать доброе дело, но, когда ты говоришь мне доброе слово, это самое большое доброе дело…

— Я делаю этим доброе дело для себя самого.

Эстер немного подождала. Потом в трубке снова послышался ее голос:

— Ну, ради того, чтобы услышать эти слова, все стоило вынести. А я думала, ты меня уже совсем забыл.

— Нет, Эстер, я не могу тебя забыть.

— Ты… ты… дикарь!.. Любовь — великая вещь. Ты ищешь Бога, но если и есть какой-то бог, то это любовь… Я готова встать перед тобой на колени. Я паду перед тобой — как это называется? — ниц!.. Не пугайся, это не безумие. Человек не может любить Бога, потому что Бог невидим, могуч и вечен. Как может быть любовь между человеком и солнцем? Это похоже на любовь микроба со слоном. Только между человеком и солнцем разница в миллион раз больше. Человек может любить только другого человека. В этом и состоит трагедия. Морис Плоткин любит всех, но я могу любить только тебя. Ты мой бог… Смешно, да? В мои-то годы говорить такие слова! И тем не менее это правда. Рядом с тобой я бы даже смогла молиться Богу. Мы бы вместе молились по одному молитвеннику…

И вдруг Эстер рассмеялась. Правда, тут же перестала смеяться.

— Алло, ты здесь?..

4

— Эстер! — воскликнул Грейн, сам потрясенный тем, что собирался сейчас сказать, и тем оборотом, который неожиданно принимали события. В его голосе звучали предостережение и обещание, он был полон внутренней дрожью, выдающей человека, наскоро решившегося перевернуть все в своей жизни с ног на голову или с головы на ноги. Эстер на той стороне телефонного провода, казалось, потеряла дар речи. У Грейна было такое ощущение, что изнутри него говорит кто-то другой, потому что слова появлялись на его устах безо всякой подготовки, неожиданно для него самого.

— Эстер, — спросил он, — ты все еще готова убежать со мной на край света?

Выражение «край света» служило им своего рода паролем. В этом сочетании слов была глубокая серьезность и одновременно с этим — насмешка над собственными невыполненными планами. Однако сейчас Грейн произнес это тоном, свидетельствовавшим о том, что он абсолютно серьезен. Он с огромным трудом сумел произнести эти несколько слов. Казалось, он давится словами. Эстер насторожилась. Ее охватил непонятный страх. У нее сжалось сердце.

— Да, и ты это знаешь.

— Когда? Уже сейчас?

— Всегда!

— Сию минуту?

— Сию минуту.

— Поехали, Эстер. Сейчас самое время!..

Эстер молчала довольно долго.

— Ты это серьезно или ты играешь со мной в кошки-мышки?

— Эстер, собирай вещи и поехали! — приказал Грейн. — Моя борьба была напрасной. Я сдаюсь. Какая бы сила это ни была…

Эстер хотела заплакать, но не могла.

— Ну, если я до этого дожила…

И она замолчала.

— Эстер, я не хочу тебя ни к чему принуждать, — начал было он…

— Принуждать?! Да это счастливейший день в моей жизни! Если бы я прямо сейчас умерла, то умерла бы счастливой…

— Не надо умирать. Собирай самые нужные вещи и поехали. Лее я все равно не нужен. Я все ей оставлю. Я возьму с собой только самое необходимое…

— А мне что делать? Он ведь обещал дать мне недвижимость…

— Нам не нужна никакая недвижимость. Бери только то, что у тебя есть. С голоду мы