Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но все-таки в конце концов они решили, что сидеть сложа руки да ждать, когда старосты со своими писарями раскачаются с этим делом, не годится, что надо что-то делать, пока в это дело не вмешалась высшая власть. И начинать надо с Черной Комы.
Положение в Черной Коме Ананьев считал особенно опасным. Ведь там отсиживается Коваленков, который был главным подстрекателем гласников волостного схода против начальства и настропалил их против Ивана Иннокентиевича. Теперь он продолжает там это вредное дело.
И вот после длительной инструкции Ананьева старшина спешно выехал в Черную Кому, а на другой день уж возвратился обратно и рассказывал нам о чернокомских делах. По его словам, дела там обстоят из рук вон плохо. Коваленкова из писарей вытурили, а нового писаря еще не нашли. Так что общество осталось без писаря. А сельское общество без писаря все равно что человек без головы. Особенно если староста неграмотный, как это получилось сейчас в Черной Коме. Собирал сход два раза насчет этой раскладки. Поговорили, поспорили, поругались, покричали, но так ничего и не решили. А может, что и решили, но все равно без общественного приговора решения нет. Попробуй узнай без приговора, что они решили. Один говорит одно, другой другое. И прямо наоборот. Так и застопорилось дело. Просили Коваленкова помочь, а он наотрез отказался. Написать обо всем этом староста по своей неграмотности не мог, а приехать в волость, рассказать обо всем — боится. Сидит и ждет, когда начальство приедет к нему и начнет трясти его за шиворот с этим делом.
Тут мы стали расспрашивать старшину насчет Павла Михайловича. Что он и как он там. Но рассказывать что-нибудь о Павле Михайловиче старшина не стал и начал перепевать насчет него все то, чего он наслушался от Ананьева, что такой он и разэтакий, настраивает мужиков против начальства, возмутил волостной сход, чтобы сесть на место Ивана Иннокентиевича, и что из-за этого у нас в волости расстроились теперь все дела и может произойти какая-нибудь заваруха.
Тут Иван Фомич не вытерпел и заступился за Павла Михайловича. Он прямо заявил старшине, что все это неправда и что следствие, произведенное минусинским начальником, эти обвинения не подтвердило.
Но тут старшина, к нашему удивлению, довольно внятно стал говорить о том, что дыма без огня не бывает и что хотя непойманный и не вор, но может статься, что он тоже нечист на руку и что бабушка еще надвое сказала, чем все это кончится, так как на Павла Михайловича и еще кое на кого поступил куда следует новый материал, и что теперь ему уж не выбраться сухим из этого нового дела.
А на другой день с новоселовской почтой Ивану Фомичу пришло требование немедленно явиться в камеру мирового судьи по делу, предусмотренному какой-то важной статьей какого-то важного закона.
Иван Фомич, конечно, очень перетрусил. Судя по всему, его с какой-то стороны замешали в дело о бунте комского волостного схода против начальства.
Ананьев, оказывается, уже знал, по какому делу Фомича вызвали в Новоселову, и потирал руки от удовольствия. Он был уверен, что на этот раз там заварилось такое дело, которое «попахивает тюряхой». И дальше он под большим секретом сообщил нам, что дело идет о чтении Павлом Михайловичем и Иваном Фомичом запрещенных книг, в которых поносится государь император, вся царская фамилия и святая православная церковь. А потом Ананьев стал проезжаться насчет Ивана Фомича:
— Я сразу сообразил, чем он дышит… Только у меня ничего в руках против него не было. Но спасибо добрым людям. Они сделали то, что надо.
А старшина стал рассказывать о том, что Павла Михайловича в Черной Коме ему увидеть не удалось. Его спешно вызвали в Новоселову к мировому судье. Жена, говорят, отправляла его туда со слезами, как в тюрьму. Даже салом и сухарями снабдила. На всякий случай, если там его посадят.
Старшина и Ананьев были очень довольны таким оборотом дела. Особенно Ананьев. На мирового судью, разъяснил он, по существующим законам возложена в сельских местностях обязанность следователя по политическим делам. «Дело ясное, что тут дело темное, политическое… — ехидничал Ананьев. — Всыпались наконец, голубчики. Может быть, мои письма возымели силу, а может, кто-нибудь другой сообщил насчет их все, что следует».
А через день из Новоселовой возвратился Иван Фомич. Он сразу же прошел к Ананьеву и долго сидел у него за закрытой дверью. А потом вышел к нам и стал рассказывать, по какому делу его и Павла Михайловича вызвал мировой судья.
Оказывается, на них поступил из Комы чей-то донос о том, что они читали книгу какого-то французского писателя под названием «Жизнь Иисуса». В этой книге доказывается, что Иисус Христос совсем не бог и не сын божий, а самый что ни на есть простой человек. Но только очень умный и добрый, который за всех болел и всем хотел добра.
— Ну, мы с перепугу, — рассказывал Фомич, — стали было запираться. Но запираться нам оказалось очень трудно. Мировой судья уж знал, что эта книга шла бандеролью через нашу волость сисимскому учителю Барановскому, что люди видели, как мы вскрывали эту бандероль. Ко всему этому и сам Барановский обратился с жалобой к начальнику Новоселовской почтово-телеграфной конторы на задержку у нас в волости его корреспонденции. И эта жалоба какими-то путями тоже оказалась у мирового.
— Тогда нам ничего не оставалось, — рассказывал дальше Иван Фомич, — как признаться во всем. Действительно, мол, было такое дело. Виноваты, ваше высокоблагородие, читали такую книгу. И сами этому не рады, потому что она перевернула у нас все вверх тормашками. Дальше мы хотели рассказать ему, что нас особенно смутило в этой книге, но мировой судья слушать нас не захотел. «Книга эта, — говорит, — написана французским ученым Ренаном и напечатана у нас с разрешения цензуры. Что вы в ней вычитали, мне не интересно. А вот распечатывать чужую бандероль и задерживать ее на целую неделю вы не имели права. Это, — говорит, — нарушение такой-то статьи почтовых правил, и я вынужден оштрафовать вас за это…»
Тут мы, понятно, очень обрадовались, что вышли сухими из такого дела, и стали просить мирового судью не взыскивать с нас этот штраф здесь, в Новоселовой, а выдать нам на него исполнительный лист сюда, в Кому… Ну, мировой судья сразу сообразил, для чего нам это надо, и приказал своему письмоводителю написать нам исполнительный лист. Я только что вручил его сейчас господину Ананьеву вместе с полагающимся с нас штрафом. И тут же обрадовал его тем, что решил уйти из волости. Пойду, говорю, в Кому сельским писарем вместо Родионова. А то, чего доброго, говорю, вы состряпаете на меня еще новое дело… Ну, он помычал, помычал, а делать нечего. «Как, — говорит, — хотите… Решили уходить — уходите»… И произвел со мной полный расчет. Так что я теперь у вас уж не работник…
Услышав такое, мы с Иваном Осиповичем сильно расстроились. Я и представить не мог, как останусь в волости без Ивана Фомича.
А Иван Фомич повел дальше речь о том, где и у кого он был в Новоселовой. Сначала рассказал о своей встрече с Кириллом Тихоновичем. Он действительно письмоводительствует у инспектора Талызина. Сидит у него на квартире в отдельной комнате и пишет разные бумаги. Работа несложная, но ответственная. Составляет ведомости на жалование учителям всего района. А район у инспектора большой — вся северная часть Минусинского уезда от реки Тубы — больше девяноста школ. И много работы со снабжением школ учебниками, школьными пособиями и письменными принадлежностями. А текущую переписку с учителями ведет сам Федор Никанорович.
Дальше мы поинтересовались, разумеется, тем, где Родионов живет в Новоселовой, у инспектора в доме или квартирует у кого-нибудь. С квартирой, оказалось, он устроился хорошо. Получает у инспектора сорок пять рублей, за комнату со столом платит десять рублей, на работу ходит по часам, как и у нас. Можно жить. И работать интересно. Весь дом забит книгами. Даже в канцелярии стоят шкафы с книгами. Читай в свободное время, что хочешь. Только курить в доме нельзя. Но Родионову это не в тягость. Он у нас ведь из некурящих. В общем, и местом, и работой наш Кирилл Тихонович доволен. И одного только боится — как бы его не забрили в солдаты, так как по своим годам он подлежит очередному досрочному призыву новобранцев.
И еще Иван Фомич узнал, что скоро у нас в Коме откроется почтовое отделение. Вопрос об этом, оказывается, уж окончательно решен. И дело немного затянулось из-за кредитов.
А потом Иван Фомич рассказывал еще что-то о знаменском волостном сходе, что там у нашего начальства тоже были какие-то неприятности, но не с волостным писарем, как в Коме, а с раскладкой. Но о чем там сыр-бор возгорелся, Иван Фомич не рассказывал.
Таким образом, вопреки предположениям Ананьева Павел Михайлович опять вышел сухим из воды и вместе с Иваном Фомичом спокойно приехал в Кому. В волость к нам он, конечно, не заходил, а заглянул к Ивану Фомичу на комскую сборню. Там я и встретил его, когда зашел туда после занятий посоветоваться с Фомичом о своих делах.
- Игнатий Лойола - Анна Ветлугина - Историческая проза
- Ледяной смех - Павел Северный - Историческая проза
- Ермак. Покоритель Сибири - Руслан Григорьевич Скрынников - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов - Историческая проза
- Кугитангская трагедия - Аннамухамед Клычев - Историческая проза
- Зимняя дорога - Леонид Юзефович - Историческая проза
- Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I. - Валерий Суси - Историческая проза
- Мессалина - Рафаэло Джованьоли - Историческая проза
- Богатство и бедность царской России. Дворцовая жизнь русских царей и быт русского народа - Валерий Анишкин - Историческая проза
- Опасный дневник - Александр Западов - Историческая проза