На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Несмотря на это, Ананьев продолжал и продолжал сочинять свои государственные бумаги. Всех посетителей, которые приезжали в волость за справками или по почтовым делам, он подробно расспрашивал о том, как мужики настроены у них против войны, как они не хотят платить податей и всячески уклоняются нынче от новой раскладки, как они ругают высшую власть и собираются взяться за начальство и как гласники, которые устроили на волостном сходе бунт против начальства, продолжают ехидничать и подзуживать мужиков, настраивают их не туда, куда надо.

А потом Ананьев додумался допрашивать об этом ходоков, которые развозят нашу почту по волости. Он напирал при их опросе главным образом на то, как старосты распустили у себя мужиков, не торопят их с раскладкой и вместо того, чтобы пришпандорить как следует особенно рьяных брехунов и бузотеров, сами подпевают им насчет больших податей и тяжелых повинностей.

Старшине и заседателю он говорил, что по делу Коваленкова к нам приезжал не тот начальник. Он ограничился только одной Комой, опросом наших ходоков и сторожей и не заглянул ни в одну деревню в волости. А волость находится в весьма опасном положении. Волостной сход в таком важном вопросе, как выбор главного писаря, пошел прямо против начальства. Но это только начало. Сегодня пошли против начальства в найме волостного писаря, завтра откажутся платить подати, а дальше, чего доброго, подожгут волостное правление или подложат под него бомбу, как было в Абакане в 1906 году. Беда в том, что нет строгости. Коваленков настроил волостной сход против начальства, а его отпустили в Черную Кому. А в Проезжей Коме, в Теси, в Анаше, по другим деревням сидят свои Коваленковы и мутят мужиков. Знают, что им все сойдет с рук. Страшно подумать, чем все это кончится.

Вскоре Ананьев нашел у нас себе единомышленника. Им оказался ходатай по мужицким делам Белошенков. При Иване Иннокентиевиче его в волостном правлении не привечали. Сам Иван Иннокентиевич старался его не замечать. А теперь он с утра являлся к Никифору Карповичу (так звали и величали нашего Ананьева), слушал его россказни о том, как плохо обстоят дела по всей Комской волости, и старался ему во всем поддакивать.

От этих разговоров старшина и заседатель не находили себе места. Особенно старшина. Ему ведь все время надо было ездить по волости, и он лучше других знал, как мужики обозлены против начальства, как они озлоблены раскладкой и что раскладочных приговоров из деревень все еще нет. А время-то, оно ведь идет. Того и гляди, потянут в Новоселову к крестьянскому. Значит, надо как-то вывертываться. Ехать, торопить старост и писарей. И ехать надо, и ехать боязно. Уж больно обозлен народ.

А заседатель Болин слушал Ананьева молча. С первых дней приезда в волость он не переставая думал о том, что эта служба не доведет его до добра. А теперь окончательно уверился в том, что пропадет здесь ни за грош. На бумаге он начальник, имеет большую власть, а на деле — сторож около железного ящика. Но все равно за все в ответе. Тут в случае чего и ухлопают его около этого железного ящика.

После отъезда Ивана Иннокентиевича в волости у нас стало как-то пусто и безлюдно. Раньше к приходу почты из Новоселовой по понедельникам и четвергам у нас было многолюдно, весело, шумно. После приезда Ананьева эти посещения прекратились.

Мужики тоже реже стали навещать волостное правление. Писаря и старосты были заняты по своим деревням раскладкой.

Из-за этого волость наша на некоторое время обезлюдела, и мы целыми днями сидели одни, выполняя повседневную работу. Из Новоселовой продолжали поступать разные распоряжения от крестьянского, от мирового, станового пристава. Поступали разные бумаги и из наших деревень. Иван Фомич и Иван Осипович составляли на них ответы и относили их Ананьеву. А тот, не говоря ни слова, учинял на них свою подпись. Расписывался он очень медленно, не то что Иван Иннокентиевич, и украшал свою кривобокую подпись каким-то замысловатым росчерком с бантиком. Подпишет таким манером все бумаги и передает их Ивану Осиповичу, а то прямо Петьке Казачонку для рассылки куда следует. А с Иваном Фомичом о волостных делах не говорит, ни о чем с ним не советуется, хотя и знает, что Иван Фомич был главным помощником Ивана Иннокентьевича.

В один из таких дней к нам заявился комский писарь Родионов в сопровождении своего старосты. Вошли они веселые, довольные и, не задерживаясь в нашей большой комнате, сразу проследовали к Ананьеву. Оказывается, они принесли и вручили ему раскладочный приговор комского сельского схода и составленную на основе этого приговора податную ведомость на комских домохозяев.

Нам показалось странным, что Родионов не задержался после этого в нашей канцелярии, не поговорил с нами о своих комских и о волостных делах. Тем более что последнее время он почти совсем перестал у нас бывать. Но обсуждать это странное поведение Родионова нам было некогда, так как Ананьев вручил Ивану Фомичу комский раскладочный приговор и податную ведомость и попросил немедленно заняться их проверкой. Тут Иван Фомич, Иван Осипович и я вместе с ними стали выборочно проверять: правильно ли произвел Кирилл Тихонович все податные начеты и не нарушил ли в чем-либо принятого волостным сходом порядка раскладки казенных и волостных податей.

А вечером Родионов сообщил нам по секрету о том, что завтра утром он покидает Кому и уезжает насовсем в Новоселову письмоводителем к инспектору народных училищ Талызину. Староста об этом пока не знает, и он заявит ему об этом только завтра при отъезде, а то, чего доброго, тот побежит к старшине с жалобой и Ананьев живо состряпает из этого какое-нибудь очередное кляузное дело.

Мы очень жалели, что Кирилл Тихонович покидает нашу Кому, а с другой стороны, радовались за него, даже завидовали ему. Он будет работать с таким умным и обходительным начальником, как инспектор Талызин. Около такого человека есть чему поучиться. И по работе, и особенно по части образованности.

А я особенно жалел об отъезде Родионова. Я терял в нем старшего товарища, к которому мог запросто в любое время обратиться за советом по моей работе. А потом, с его отъездом я лишался доступа к книгам. Последнее время это дело у нас немного наладилось. Дело в том, что Кириллу Тихоновичу удалось хорошо познакомиться с сисимским учителем Барановским, которому все время идут по нашей почте книги и газеты. И Барановский оказался таким хорошим человеком, что стал давать Кириллу Тихоновичу свои книги для чтения. Книги он посылал ему с нашим комским ходоком, который два раза в неделю бывает в Сисиме с волостной почтой. Кирилл Тихонович получал от него книги, читал их, а потом передавал мне. Я таким манером получил от него и прочитал роман писателя Достоевского «Униженные и оскорбленные», несколько сочинений писателей Шеллера-Михайлова и Мольера.

Роман Достоевского оглушил меня, возбудил массу каких-то неясных вопросов и не дал на них никаких ответов. Роман звал меня куда-то, но не указывал, куда мне идти, что делать. Я уходил за село, бродил и бродил там по лесу, думал и думал. Мысли роились в голове, но все какие-то неясные, беспорядочные. Не покидало ощущение острой боли за людей, жалости к людям, сочувствие их горю и беде.

А комедии Мольера показались мне скучными и непонятными. Кириллу Тихоновичу они тоже не понравились. Сисимский учитель, когда Кирилл Тихонович рассказал ему об этом, сильно рассердился и сказал, что эти комедии написаны Мольером для сцены и что мы еще не научились читать такие вещи.

А раскладка податей в этом году действительно затянулась. Волостной сход давно уже прошел, а раскладочный приговор и податные ведомости представила только одна Кома. От остальных деревень ни ответа ни привета. У таких писарей, как в Безкише, в Витебке, в Убее, в Медведевой — это дело понятное. Писаря там малограмотные, не могут вовремя справиться со своим делом. Но в Кульчеке, в Проезжей Коме, в Теси, в Улазах писаря хорошие. А от них тоже нет ничего. У Ивана Иннокентиевича старшина и заседатель после волостного схода сразу же ездили по волости, нажимали с этим делом на старост и писарей. И волостное правление было в курсе с положением этого дела на местах. А нынче они безвылазно сидят около Ананьева, и он изо дня в день вбивает им в голову, что дела в волости идут плохо, что волостной сход устроил бунт против начальства и теперь волостные гласники настраивают мужиков по своим деревням не туда, куда надо.

Но все-таки в конце концов они решили, что сидеть сложа руки да ждать, когда старосты со своими писарями раскачаются с этим делом, не годится, что надо что-то делать, пока в это дело не вмешалась высшая власть. И начинать надо с Черной Комы.

Положение в Черной Коме Ананьев считал особенно опасным. Ведь там отсиживается Коваленков, который был главным подстрекателем гласников волостного схода против начальства и настропалил их против Ивана Иннокентиевича. Теперь он продолжает там это вредное дело.