Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

верховного суда в 1404 г.: «Дочь короля должна обратиться за помощью, защитой и убежищем к высокому престолу правосудия, где восседает и покоится его королевская власть. А что есть престол суда? Мне нет нужды называть, каждый знает, что это есть преимущественно почтеннейшая курия Парламента»[2302].

Эти изменения нашли отражение и в тексте двух клятв, которые король Франции во время помазания и коронации приносил не только церкви, но и королевству, обещая обеспечить отправление правосудия[2303]. Сами эти клятвы отражали изменения в природе последнего. Дело в том, что сакральная концепция правосудия изначально поручала светской власти вершить его в интересах и под верховным контролем церкви. И эта функция оставалась в той или иной форме неизменной: король в первую очередь обязан был защищать и оберегать интересы и права церкви[2304].

В контексте исследуемой темы важно, что аналогичным образом воспринимают функцию светской верховной власти и ее служители. Уже в трактате Филиппа де Бомануара выражена идея о том, что «светский меч (правосудия) обязан защищать церковь»[2305]. Точно так же спустя почти век пишет об обязанностях короля в отношении церкви и автор «Сновидения садовника»: король в его трактовке — «министр и защитник церкви в миру», что является теперь органичной частью концепции пользования, а не собственности, в каковую он получает королевство[2306]. Жан Жувеналь также напоминает об обязанности светской власти защищать преимущественно права и привилегии церкви, хотя он уже в большей мере апеллирует не столько к персоне монарха, сколько к тем, кому он делегировал свои судебные полномочия в столице и на местах[2307].

Из сакральной концепции правосудия органично вытекал принцип преимущественной защиты наиболее незащищенных людей — вдов, сирот, бедных и убогих. Это требование в королевском законодательстве и в политических трактатах практически неотделимо от функции защиты церкви, что свидетельствует об их взаимосвязи. С самых первых указов короны, очерчивающих полномочия и обязанности королевских чиновников, появляется требование оказывать первоочередную защиту и помощь «вдовам и сиротам»: в ордонансе о полномочиях сенешалей и бальи от 1312 г. предписано заботиться о них «в первую очередь и лучше других», и это впредь регулярно повторялось, а в Великом мартовском ордонансе 1357 г. обязанность короля отправлять справедливый суд трактовалась как предпочтительная защита незамужних девиц, женщин и монахинь, а также как решение в первую очередь судебных дел людей бедных. Это же требование быстро решать дела «бедных и несчастных» (des povres et miserables) вошло составной частью в ордонанс о функциях Палаты прошений Дворца от ноября 1364 г.[2308]

Представления о светской судебной власти как преимущественной защитнице бедных, страждущих и незащищенных постепенно трансформируется от абстрактных призывов к конкретным формам защиты. Так, если «Поликратик» Иоанна Солсберийского трактует власть государя как «шлем защиты слабых, бедных и больных»[2309], то уже в середине XIII в. в «Книге о правосудии и судопроизводстве» общественная функция адвоката предстает в виде прежде всего защиты слабых — бедных людей и сирот[2310]. Спустя более века Филипп де Мезьер советует королю не только первыми выслушивать и защищать «бедных, вдов и сирот», но и учредить двух адвокатов для защиты дел церкви и бедных людей, причем оплачивать их из казны, чтобы они ничего не брали с тяжущихся лиц и первыми решали именно их дела[2311]. О преимущественном заступничестве в отношении бедных, вдов и сирот писали в своих произведениях и Кристина Пизанская, и Жан Жувеналь[2312].

Однако в политических произведениях и в королевском законодательстве, как и в практике судопроизводства, всё более отчетливо заявляет о себе новая трактовка правосудия — справедливого, милосердного и равного для всех суда. Прежде всего, она исходила из постулата, что правосудие призвано основываться на разуме, на воздаянии каждому по его делам в духе максимы Ульпиана[2313]. Подобная трансформация правосудия неотделима от процесса секуляризации и рационализации методов властвования[2314]. Еще большее значение приобретает постулат из сакральной концепции правосудия, согласно которому суд есть путь к достижению мира[2315]. С эпохи Каролингов церковная доктрина рассматривала судебные прерогативы монарха, а затем и королевских должностных лиц в качестве миротворческой миссии[2316]. О мире как цели и вершине правосудия неустанно твердил Жан Жерсон в своих речах, к королю и к Парламенту[2317]. Но и Парламент непрестанно апеллировал в своей риторике к этой миссии — установлению и сохранению мира, руководствуясь ею в практических действиях[2318]. Не умаляя значения приверженности парламентариев этому фундаментальному принципу, следует иметь в виду, что она предписывалась им королевским законодательством. В указах и ордонансах о функциях Парламента рефреном повторяется в качестве главной цели «мир, спокойствие и безопасность» подданных короны Франции[2319].

Как следствие, с первых же указов о функциях и статусе чиновников провозглашалась протекционистская цель королевской власти, направленная на «защиту народа», т. е. подданных короны. Именно эта новая цель явилась одним из фундаментов этики службы, проникнутой идеями гражданского гуманизма. В ордонансе 1254 г. бальи и другим королевским чиновникам на местах строго запрещалось «утруждать наших подданных»[2320]. В ордонансе от 23 марта 1302 г. одним из важнейших критериев отбора на должность прево объявлялось «отсутствие подозрений в притеснении им подданных»[2321]. Этой же цели служили многие дисциплинарные нормы работы суда: скажем, строгое соблюдение сроков рассмотрения в Парламенте апелляций из бальяжей и сенешальств обосновывалось потребностью соответствующих глав «поскорее вернуться в их места, чтобы охранять и защищать подданных». Со своей стороны, Парламент, отказываясь зарегистрировать указ о передаче в его компетенцию всех судебных дел капитула Нотр-Дам, также ссылался на «ущерб подданным», которым далеко и дорого будет искать справедливости в Париже[2322]. Защита подданных активно использовалась в риторике королевской власти, став неотъемлемой составной частью преамбул многих указов[2323]: например, ордонанс об учреждении парламентской корпорации от 11 марта 1345 г. обосновывался «честью и благом короля и народа»; уменьшение количества сержантов Шатле 8 июня 1369 г. и прокуроров 19 ноября 1393 г., равно как и общее сокращение королевского аппарата 13 июля 1381 г., заявляли целью положить предел «ущербу нашего народа»[2324].

О «защите народа» как главной цели верховной власти велась речь и в политических трактатах: так, Жан Жерсон, ссылаясь на Писание, обращал внимание государя на значение приумножения числа подданных в качестве гарантии сохранения и процветания его домена и королевства; ему вторил Жувеналь, напоминая королю, что он «получает могущество (puissance) от своих подданных и без них не может почти ничего», а автор «Совета Изабо Баварской» считал «правлением по образу Бога» лишь через