Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

анемией и воспалением легких.

Потом она случайно узнала, к своему изумлению и огорчению, что сиделка ее скончалась — бедную женщину сгубила сильнейшая анемия, буквально сожрав за несколько дней после того, как она покинула замок. Самое странное, что, по утверждению родных, та всегда отличалась отменным здоровьем, пока не пошла в услужение к Бельфлёрам; у нее никогда не было даже намека на анемию, говорили они.

Но Вероника-то не умерла.

Мучительные, беспорядочные сны прекратились. Та часть ее жизни осталась позади. В больничной палате ее никто не тревожил, сон ее был глубоким и спокойным, а просыпаясь по утрам, она просыпалась до конца, чувствовала себя отдохнувшей и полной сил и хотела сразу же вскочить на ноги. Вероника лучилась здоровьем. В своем роскошном кашемировом халате она разгуливала по больничному крылу в сопровождении служанки и, конечно, очаровала всех и вся: сияющая, словно ангел, с ниспадающими на плечи длинными медно-золотистыми волосами!.. Она была весела и проказлива, как ребенок, сыпала забавными шуточками, даже подумывала, не пойти ли ей в медсестры. Как она будет неотразима в белой накрахмаленной униформе… А потом, возможно, выйдет замуж за доктора. И вместе они будут жить и радоваться жизни.

Да, вот именно: она хотела жить и радоваться жизни.

Она светилась радостью и умоляла выписать ее из больницы, но родные все еще опасались за нее (в конце концов, ее сиделка все-таки умерла — хотя, судя по всему, обладала превосходным здоровьем), да и врачи рекомендовали оставить Веронику под наблюдением еще на несколько дней. Потому что ее случай вызывал у них большие вопросы.

— Но я хочу вернуться домой! — воскликнула Вероника, надув губки. — Мне наскучило безделье. Мне надоело быть каким-то инвалидом, и что люди смотрят на меня с сочувствием и жалостью…

Но однажды случилось нечто странное: она смотрела, как на поле, примыкающем к больничной территории, молодые парни играют в футбол, и, хотя ей хотелось испытывать восторг и аплодировать их силе, ловкости и упорству, ее внезапно охватило отчаяние. В них было столько энергии, столько грубости… Они были так полны жизни…Да — как тля или крысы… В них не было ни капли изящества, не было осмысленности, не было красоты. И Вероника в отвращении отвернулась.

Отвернулась и вдруг безудержно расплакалась. Что же она потеряла! Ведь что-то исчезло из ее жизни, когда ее «спасли» здесь, в этой больнице! Да, ее впалые щеки снова округлились, а мертвенно-бледная кожа порозовела, но отражение в зеркале ничуть не радовало Веронику: она видела, что стала неинтересной, банальной, честно говоря, просто вульгарной. Она сама стала неинтересной, и ее возлюбленный — если он вернется, если только кинет на нее взгляд — будет жестоко разочарован.

(Но этот возлюбленный: кто он? Она помнила его довольно смутно. Рагнар Норст. Но кто он, что он значит для нее? Куда он уехал? Ее сны прекратились, сам Рагнар Норст исчез, а с ним исчезло и нечто крайне важное; она смутно, но безошибочно чувствовала, что, несмотря на ее жизнерадостность и возвращение к нормальному состоянию, из нее была вынута сама душа. Врачи знали свое дело: вот как они «спасли» ее.)

И все же Вероника была благодарна, что осталась жива. А как радовалась ее семья, что она вернулась! Они были уверены, что Вероника погрузилась в эти опасно мрачные настроения вследствие смерти Аарона, и она не стала разуверять их.

Да, думала Вероника по десять раз на дню. Я благодарна, что жива.

А в один прекрасный день она ехала с водителем на чай к престарелой тетке и вдруг увидела, что навстречу им несется «лансия ламбда» — машина выскочила из-за поворота, величественно черная, царственная, излучая мягкую угрозу, подобная фантому из сна. Beроника немедленно постучала в стеклянную перегородку, велев водителю остановиться.

Норст тоже затормозил, припарковал машину и направился к ней. Он был весь в белом. Его волосы и бородка были все такого же темного оттенка, а вот улыбка далеко не такой уверенной, как ей помнилось. Это ее любовник? Ее супруг? Этот незнакомец?.. Он слышал, произнес граф с нервным смешком, о ее болезни. Очевидно, раз ее поместили в больницу, она была в опасности. И как только он вернулся из Швеции, то тут же примчался, чтобы увидеть ее; он снял номер в «Авернус-инн». Как же он счастлив видеть ее вот так, неожиданно, безо всякого предупреждения — и в полном здравии, красивую как никогда…

Он осекся и вдруг сильно сжал ее руку; перед его взором словно мелькнуло видение. Он содрогнулся, задышал часто, прерывисто, и девушка остро ощутила его почти парализующее желание и в этот миг поняла, что любит его, что не переставала любить его. Чтобы скрыть свое возбуждение, он игриво спустил на пару дюймов ее перчатку и поцеловал ее в запястье; но даже в этом жесте таилась страсть. Вероника вскрикнула и отдернула руку.

Они долго смотрели друг на друга, в молчании. Она видела, что он — тот самый мужчина, который приходил к ней во сне, и что он тоже прекрасно помнит ее ту. Но что они могли сказать друг другу? Он остановился в «Авернус-инн», всего в двенадцати милях от замка; естественно, им придется видеться. Возможно даже, они продолжат свои дневные встречи. Совершенно невинные, чтобы как-то занять себя в течение долгих, тягучих часов. Норст стал расспрашивать Веронику о родных, о ее здоровье; о том, как ей спится. Теперь ее сны спокойны? Просыпается ли она полностью отдохнувшей? И не могла бы она, только сегодня, надеть на ночь кровавик?.. И не закрывать окно? Только сегодня, сказал он.

Она рассмеялась, зарделась и, конечно, собиралась сказать «нет»; но отчего-то не сказала.

Она с изумленной улыбкой глядела на следы зубов на своем запястье, постепенно наливавшиеся кровью.

Предложение

В тот день, когда со свинцового неба впервые за зиму падал снег, когда не пропито и недели со скандальной и скоропалительной свадьбы прабабки Эльвиры и безымянного Старика-из-потопа (событие столь принципиально частного характера, что на него не было допущено большинство родственников — присутствовали только