Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

над Кровавым потоком, один, взяв с собой лишь собаку. Очевидно, переходя через бурный поток, он потерял равновесие, упал в воду, и течение несло его вниз несколько сотен ярдов, бросая через высокие пороги, пока он не встретил свою смерть в бурлящем водо-вброте на мелководье, где, скопившись в изобилии, лежали вповалку бревна и камни. Горло бедняги рассекла какая-то торчащая ветка, и, по всей видимости, смерть ему досталась легкая — он истек кровью за несколько минут. Когда его нашла поисковая группа (к тому времени он отсутствовал уже два дня), его тело, еще недавно такое большое и грозное, а теперь мертвенно-бледное, было накрепко заперто в маленькой пенистой заводи среди камней и бревен.

(Ни собаку, ни ружье так и не нашли, что прибавило загадочности обстоятельствам его смерти.)

Потрясенная Вероника плакала и плакала — из-за бессмысленности смерти брата, просто из-за его смерти: ведь для нее в этом не было никакой тайны, только факт, что она больше никогда не увидит Аарона, никогда не поговорит с ним… Как бы жарко они порой ни ругались, они очень друг друга любили.

Какая жестокая смерть его настигла, какая нелепая! Если бы молодой упрямец только прислушался к советам отца… Нет, Вероника просто не могла этого пережить; она не сможет этого пережить. И она рыдала дни напролет и отвергала все попытки утешить ее.

Пока не вернулся Норст.

Однажды утром он, хрустя гравием, подкатил к замку на своей солидной черной машине (у нее даже перегрелся двигатель) и настойчиво попросил разрешения увидеться с мисс Вероникой: оказывается, там, в Вашингтоне, он узнал о смерти Аарона и сразу же решил, что она нуждается в утешении, если вообще в состоянии пережить эту трагедию. Ведь она так нежна, так чувствительна, и удар, которым стала эта страшная случайная смерть, может подорвать ее здоровье…

Один лишь взгляд на Норста придал ей сил. Но, будучи воспитанной юной леди, она сдержала свой порыв; и действительно — в следующую минуту мысли о смерти брата вновь овладели Вероникой, и ее захлестнула новая волна рыданий. Тогда Норст взял ее за руку и повел прогуляться вдоль озера, поначалу ничего не говоря и даже поощряя ее слезы. А немного позже, когда ему показалось, что она немного успокоилась, он начал задавать ей вопросы о смерти. Точнее — о ее страхе смерти.

Страшит ли ее смерть как таковая… Или напугала случайная природа этой конкретной трагедии? Сама ли смерть ужасает ее или тот факт, что она больше никогда (как ей представляется) не увидит своего брата?

Они стояли, глядя на рябь темных вод Лейк-Нуар и слушая, как волны выкатываются на берег. День близился к закату. Вероника поежилась — начинало понемногу холодать, и тогда совершенно естественно, тактично Норст обнял ее одной рукой за плечи. Дыхание у него стало прерывистым. Он излучал предвкушение, радость. Но голос оставался спокойным, спокойным и уверенным, и Вероника ничем не выдала, что прекрасно понимает его чувства; напротив, она скромно отвела взгляд в сторону. Интересно, знает ли он, что его камень сейчас на ней, под застегнутой блузкой. Но откуда ему было знать… Откуда, учитывая все обстоятельства…

Он обнял ее крепче за нежные плечи и приблизил губы к самому ее уху. Мягким, дрожащим голосом он начал говорить о смерти; о смерти и любви, о смерти, любви и любовниках; о том, как, освященные смертью, любовники соединяются, и тогда их поруганная любовь вознаграждается. Сердце Вероники билось так сильно, что она почти не воспринимала его слова. Ее наполнило ощущение его близости, все превосходящей близости; она ужасно боялась, что он поцелует ее так, как это происходило в ее снах, и надругается над ней, несмотря на ее отчаянные крики. «Вероника, драгоценная моя, — сказал он, взяв ее за подбородок и повернув лицом к свету, чтобы заглянуть ей прямо в глаза, — ты должна знать, что любовники, вместе принявшие смерть, преодолевают физические оковы человеческой природы… Тяжкие оковы человеческой природы… Ты должна знать, что чистая, духовная любовь побеждает грубую плоть… И пока я с тобой, пока я рядом, чтобы вести тебя, защищать тебя — тебе нечего опасаться… Тебе нечего страшится в этом мире, в другом ли… Я никогда не причиню тебе страданий, дорогая моя девочка, ты понимаешь меня? Ты доверяешь мне?..»

Ее веки налились тяжестью, ее одолевало изнеможение легкого, эротического свойства, очень напоминающее истому ее самых потаенных мечтаний. Голос Норста был нежным, ласкающим, ритмичным, как набегающие волны озера, омывающие, накрывающие ее с головой… Ах, она даже не возражала бы, реши он поцеловать ее!

Но он все говорил, говорил о любви. О влюбленных, которые «охотно» умирают друг ради друга.

— Я ради тебя, моя дорогая, чудесная девочка, а ты ради меня — если ты меня любишь, — и тогда нас ждет награда. Это так просто и в то же время так глубоко! Понимаешь? Ты понимаешь меня? Смерть твоего брата оскорбила тебя, потому это была смерть животного — жестокая, бессмысленная, случайная, в одиночестве, — а ты, с твоей чувствительностью, жаждешь смысла, красоты и превосходства духовности. Ты жаждешь искупления, и я тоже. Потому что, умерев в объятиях друг друга, мы будем вознаграждены… А все остальное — лишь неприкрашенная, немыслимая суета, от которой ты в полном праве в ужасе отвернуться. Ты понимаешь это, любовь моя? Ах, ты поймешь! Конечно, поймешь. Только, умоляю, верь в меня, дражайшая моя Вероника.

Не понимаю, еле слышно произнесла Вероника. И такая огромная усталость вдруг навалилась на нее, что она почти положила голову ему на плечо.

— И жизнь, и смерть, если они не украшены любовью, — продолжал Норст, почти задыхаясь, низким, возбужденным голосом — бесславны… Это лишь безумие… случайность. И неразличимы, если только не одухотворены любовью. Ибо обычные люди, как ты уже могла убедиться, — не более чем тля… или крысы… грубые, безмозглые существа… Они недостойны даже нашего презрения, ни капли. Конечно, порой они докучают нам… и тогда приходится брать их в расчет… Брать в расчет и принимать меры… Каким бы отвратительным это ни казалось. Понимаешь, дорогая моя? Да? Нет? Ты должна довериться мне, Вероника, потому что ты знаешь — знаешь, правда? — что я люблю тебя и что я поклялся, что буду обладать